Александр Энгельгардт - Письма из деревни (1872-1887 гг.)

• Название: Письма из деревни (1872-1887 гг.)
• Автор: Александр Энгельгардт
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-02-028-375-4

Александр Николаевич Энгельгардт — химик, писатель и общественный деятель 60–70-х годов XIX века, широкой публике известен главным образом как автор писем «Из деревни». Это и в самом деле обстоятельные письма, первое из которых было послано в 1872 году в «Отечественные записки» из родового имения Энгельгардтов — деревни Батищево Дорогобужского уезда Смоленской области. А затем десять лет читатели «ОЗ» ожидали публикации очередного письма. Двенадцатое по счету письмо было напечатано уже в «Вестнике Европы» — «Отечественные записки» закрыли. «Письма» в свое время были изданы книгой, читаны Лениным и Марксом, благодаря чему «Из деревни» переиздавали и после 1917 года.

---

Прошла чума — прошла и чистота; прошли пожары — и амбарушки стоят на прежних местах; пройдут злонамеренные люди, пройдут и билеты. Но так как начальство не захочет сидеть сложа руки, то проявится еще что-нибудь. Например, чтобы птичьих гнезд не разоряли и кротко обращались с животными.

Так все скачками и идет. Понятно, что где же высшему начальнику, например, господину становому приставу, все помнить и знать? Он должен быть и архитектор, и химик, и врач, и инженер, и зоолог, и политик, и историк. Едет он и видит, что малец на дереве сидит и гнездо птичье разоряет. Это запрещено, но при сем есть исключение: гнезда хищных птиц разорять дозволяется. Вопрос: чье же он гнездо разоряет, воронье или голубиное, воробьиное или трясогузкино. Где же начальнику всех птиц знать, у которой птицы какое гнездо, какие яйца. К счастью, тут является на выручку следующее: истребление хищных зверей в запрещенные сроки допускается не иначе, как по предварительном о том каждый раз извещении уездной полиции.

— Эй! Петров, — обращается он к скачущему подле экипажа низшему начальнику, — извещал он тебя, что будет истреблять гнезда хищных птиц?

— Никак нет-с.

— Эй ты, мальчик!..

Но тут опять вспоминается, что правило сие не распространяется на владельцев и стрелков их, которые в собственных дачах могут истреблять хищных зверей во всякое время года и без ведома полиции.

— Эй, мальчик!

— Чаво?

— Из какой ты деревни?

— Из Подерева, — отвечает мальчик, слезая с дерева.

— Вы на выкупе?

— Чаво?

— Экий непонятный, на выкупе вы?

Мальчик, давай Бог ноги, удирает в лес. Ко-ко-ко-ку-дах! — вдруг гулко раздается в лесу.

А что, например, щука, хищный ли зверь? Мне недавно один охотник, господский стрелок, рассказывал следующий случай. Весною, когда щуки трутся, они всплывают к поверхности воды на мелкие места. В это время их стреляют из ружей. Охотник стрелял щук в господском прудке, как вдруг наехал «начальник» и придрался. «Весною, во время вывода молодежи, запрещено стрелять», говорит. Охотник возражал, что щуки разведены барином, собственные, господские, что этак весной, пожалуй, телят нельзя будет резать. Услыхав этот рассказ, я стал в тупик. Знаю, что хищных зверей дозволяется бить, знаю, что щука рыба хищная, но не знаю, распространяется ли закон об охранении весною животных на рыб. Неводами, знаю, что и весною ловить не запрещается, но стрелять?

Нужно заметить, что здесь дело коснулось охотника, служащего у богатого барина, имеющего значение. Охотник, человек опытный, видавший виды, понимающий, у кого он служит, и потому дело окончилось препирательствами. Ну, а попадись мужик — штраф и рыбу отберут.

Высшему начальнику, например, становому, нужно ужасно много знать. И гнезда всякие знай, и яйца у каждой птицы знай, и социалиста умей отличить, и просто опасного человека узнай…

Когда появились злонамеренные люди, то развелось такое множество охотников писать доносы, что, я думаю, целые массы чиновников требовались, чтобы только успевать перечитывать все доносы. Все хотят выслужиться, авось либо крайчик пирожка попадет, если открытие сделать. Чуть мало-мальски писать умеет, сейчас доносы пишет. Совсем начальников загоняли, особенно к кому в стан попадет подозрительный человек, который ни с кем не знается, в земстве не участвует, занимается каким-то хозяйством, клевер какой-то сеет, с мужиками никаких судебных дел не имеет. Тут доносов и не обобраться.

Доносят, например, что к какому-то помещику тогда-то приходила толпа студентов. Представьте себе, «толпа студентов» — ведь это что? Нельзя не сделать дознания. Едет начальник в деревню, подсылает для расспросов начальника пониже. Да, говорят мужики, были какие-то, к нему большой приезд, разный народ бывает, хозяйствовать учиться приезжают. Недавно вот один уехал, работать хотел, мужицкой работе научиться, не выдержал, кишку испортил и уехал. А кои и научатся, один был так ничего — до крестьянина куда, — а ничего, большую силу имел. Справляется начальник, расспрашивает и узнает, что действительно приходила целая толпа, что начальство одного учебного заведения прислало к помещику для обозрения хозяйства. Тьфу ты, черти! — бесится становой.

Потом доносят, что такой-то ходит на деревенские свадьбы, разговаривает с мужиками, расспрашивает о хозяйстве, «восстановляет против других помещиков», вследствие чего крестьяне у них не работают, а у него работают, держит в числе работников дворян, студентов, нигилисток. Опять дознание, расспросы по деревне. Как же, говорят мужики, бывает и на свадьбах. Вон онамеднись у Ильича на свадьбе был, дочка баринова до утра с нашими девками плясала. Бывает, вино пьет, песню до утра слушает, разговаривает, любопытный барин, примечательный. Хозяин, на расчет аккуратен — оттого к нему и на работу идут, у иных еще не жато, а у него ни снопа в поле, он да Безносовский барин первые на расчет господа, оттого у них и работают. Судов тоже не любит, никогда не судится, а что насчет потравы или поруба, так держи ухо востро. Порядок у него, топора, шкворня ни разу не пропало, потому что порядок, каждому на руки сдано. Разный народ к нему ездит, хозяйствовать учатся. И пашут, и косят, и молотят. У него, чтобы баловство какое — нет, в ряд со всеми гони… Как у него хозяйству не быть, расчет чистый, насчет денег первый сорт. У него денег много, ему из Питера присылают, он по деревням ходит, все разузнает. Разузнает, спишет, в Питер отсылает, а ему за это оттуда денежки присылают — сотни по три присылают. Любопытствуют тоже, как хозяйство ведется.

Доносит железнодорожный начальник, что к такому-то тогда-то двое весьма подозрительных молодых людей, черненький и белокуренький, приехали, и чемодан у них большой такой, тяжелый, еле втроем вынесли. Дознание. Оказывается, что к помещику дети-гимназисты приехали и чемоданчик у них с книгами — известно, гимназисты, им, чтобы не баловались летом, тоже кучу уроков задают.

Трудно и высшим начальникам: скачи за 35 верст, дознавай! Особенно нынешним летом трудно было, пока все не перемололось.

Знай все законы, все распоряжения, все бумаги. В особенности с бумагами трудно. Придумают что-нибудь, напишут, ты только что выучил, запомнил — глядишь, новое выдумали, а старое прочь. Когда-то я служил секретарем отделения в одном комитете. Ужасно трудно было сначала, пока не подладился. Что ни день, то бумаги. Нужно «сообразить с делом», собрать справки, подготовить журнал, прочитать — в комитете, изменить, согласно замечаниям членов. Однако я скоро заметил, что составлять журналы по каждой бумаге совершенно излишне, потому что то и дело одна бумага отменяет другую. Вот и надумал я тогда гнездышко копить. Получу, бывало, бумагу и положу на полку, еще получу бумагу по тому же предмету — опять положу. Так гнездышко и коплю помаленьку. Бывало председатель говорит: «Что же вы не докладываете бумаг?» — «Не время еще, ваше высокопревосходительство, — отшучиваюсь я, — еще в гнездышках лежат, может, и выведутся». И действительно, смотришь, бывало, и вывелись. Вдруг получаешь бумагу, которая похеривает все гнездышко, так что или вовсе не нужно писать журнал, или всего только один журнал на все гнездышко.

— Вывелось, — радостно докладываю я генералу. Смеется, бывало, старик, добрый был генерал. На улице, бывало встретится, вытянусь, честь отдам.

— Не вывелось ли чего? — смеется.

— Насиживаются, ваше высокопревосходительство.

— Смотрите, чтоб не заглохло, чтоб заморышей не вышло.

— Смотрю, ваше высокопревосходительство, поворачиваю, разве болтун окажется.

Всем советую применять мой способ высиживания бумаг, много спокойнее служба будет. А то получат бумагу, гонят точно и нивесть что. Повремените, редко которая сама собой не выведется, а народу-то легче будет. Учреждение урядников ознаменовалось тем, что по деревням заведены были ночные караулы. Требовалось ли это прежде или новые начальники завели — не знаю, только прошлую осень насчет караулов очень строго было. Всюду по деревням повешены были доски, в которые караульные должны были стучать по ночам. И действительно, стучали. Выйдешь, бывало, осенью на крыльцо — из всех окрестных деревень грохот слышится. Проезжающих всех останавливают, опрашивают. Чиновника одного акцизного, ехавшего ночью на завод, — вот тебе и старайся незаконные отводы спирта носить, — в одной деревне остановили, приняли за злонамеренного человека и хотели в холодную засадить, да благо кто-то опознал.

А он-то летает орлом от кабака до кабака, и чуть где нет на улице караульного — штраф. В одной деревне, рассказывали крестьяне, пришлось бабе зимою быть ночью караульной, с их двора черед, а муж был в отлучке. Вот она — известно баба, дура — и отвернись в избу ребенка грудью покормить, неженка, вишь, нашлась, не может на улице покормить и перепеленать. А тут на беду и налети начальство. «Это что? Где караульный?» Поднял крик, шум, всполошил всю деревню, на бабу пять рублей штрафу наложил. Пять рублей! У нас баба зимой за поденщину 15 копеек получает, за 20 копеек она целую ночь мнет лен. Пять рублей! Да еще муж побьет. Баба испугалась, начала молить, чтобы помиловал, в ногах у него валяется, а он стоит, подбоченясь, смеется, куражится!