Виктор Кудинов - Дочь Птолемея

• Название: Дочь Птолемея
• Автор: Виктор Кудинов
• Жанр: История

Пир Клеопатры рассказывает о нескольких тревожных и драматичных днях царицы Египта. То было в двадцать восьмую весну её жизни. Клеопатре стало известно, что младшая сестра Арсиноя — претендентка на Египетское царство отпущена Октавианом Августом из заточения, в котором она находилась с времен Цезарева триумфа по случаю его победы в Александрийской войне, и обосновалась в Эфесе, в храме Артемиды. Царица решила, что это неспроста, ибо Эфес расположен неподалеку от Киликии, где находился со своими легионами Марк Антоний. Ее царству грозила новая беда, которую следовало предотвратить во что бы то ни стало.

Живо и красочно написанные сцены познакомят читателя с окружением Клеопатры, с нравами её двора, с Союзом Неподражаемых, состоявшим из преданных друзей царицы, с которыми она веселилась и справляла свои знаменитые пиры, стараясь забыться от тревог и забот и найти утешение в любви.

---

Тут она, царица Египта, стоя смиренно перед великой богиней, сложив на груди руки и смотря на улыбчивый мраморный рот, молилась, повторяя слово в слово, неизменно следующие слова: "Дарительница богатств, царица богов, всемогущая, счастливая судьбой, Исида, великая именем, создавшая все сущее! Благая Исида, молю тебя, приди мне на помощь, ослабь врагов моих, укрепи друзей, окажи свою милость, избавь меня от горя и печали, даруй мне радость и новую любовь, накорми людей моего царства, чтобы они в благодушии пели и не замышляли смуту. Пусть во всем мире царствует любовь! Я прощаю всех, и пусть они простят меня, как ты прощаешь. Даруй мне надежду на лучшее и поддержи меня, слабую! И пусть все идет своим чередом".

То же самое она сказала и в этот раз, и закрыла глаза, и постояла немного, как бы в оцепенении, ничего не видя и ни о чем не думая. И только немного погодя в её сознании забилась мысль, точно птичка в темноте: "Я спокойна, я — живу. Все будет хорошо!"

Она приподняла ресницы, глубоко вздохнула и ступила в свою опочивальню, откуда совсем недавно вышла на солнце.

Слабым ароматом пахли розы. Цветы большими букетами торчали из круглых ваз, стоявших по углам на полу и в изголовье её постели. Широкое просторное ложе, украшенное слоновой костью и драгоценными камнями, занимало середину обширной спальни. Над ложем на свитых из серебра и шелка шнурах висел легкий полог, а выше, в конусоовальном потолке, зияло круглое отверстие, через которое видно было небо — звездное по ночам, голубое утром и днем.

Шесть ромбовидных проемов на каждой из стен, на карнизе, под конусом, сквозили пустотой и беспрепятственно пропускали свет. От одной стены сверху вниз протянулись шесть ярких солнечных лент.

Солнечные зайчики дрожали на хрустальных подвесках в виде капель, нанизанных на бесцветную нитку. От подвесок, как паутина, спадала прозрачная занавеска нежного небесного цвета. Сквозь её голубизну были видны разбросанные смятые подушки, сбитые простыни из тонкого льна, на которых она только что спала.

Взгляд её задержался на больших римских зеркалах, прислоненных к стене, — длинные металлические полосы, убранные в резную деревянную раму, отшлифованные до блеска, до необычайной гладкости, способные изобличать смотрящего все равно что спокойная поверхность чистой воды. Приблизившись к ним, она в упор посмотрела на себя. Не хватало света.

Клеопатра хлопнула в ладоши. Явились рабыни и упали перед ней. Одним лишь жестом руки она приказала зажечь светильники на тонких ножках, стоявшие по обе стороны от зеркал. Когда горевшее масло слегка задымилось, распространяя сладость, рабыни, пятясь, удалились. Бесчисленные желтые огоньки задрожали на гладких стенах.

Ленивым движением рук она спустила с плеч тунику; мягко шелестя, та упала к её ногам. Клеопатра переступила через нее. Сорочка из шелка телесного цвета была так коротка, что не скрывала колен; длинный и широкий вырез сужался под грудями; затвердевшие маленькие сосочки, как горошины, проступали сквозь ткань.

Клеопатра долго разглядывала себя со всех сторон, выставляла вперед то левую, то правую ногу с изящными продолговатыми коленями; выгибала тонкую, как у девушки, шею; повертывалась спиной и глядела через плечо на свой затылок и изгиб лопаток; трогала пальцем губы, убеждаясь, мягки ли и влажны ли они, как и прежде; закручивала волосы, собирала их в узел и вновь распускала во всю длину.

Подойдя ближе и вглядевшись в отражение своих глаз, — густая темень роговиц, черные, как агат, зрачки, влажность по бокам белка, — она осталась довольна их загадочным томным выражением. И сказала сама себе: "Да, хороша!" Подбросила волосы вверх и, засмеявшись, развернулась на пятках.

Перед ней стоял столик, отполированный, как стекло; в гладкой его поверхности язычком пламени колебался её извращенный облик. Чуть поодаль ларец на высоких ножках, весь покрытый иероглифами.

Она подняла полукруглую крышку. Мягкими переливчатыми цветами радуги засверкали её украшения и драгоценности. "Посмотрим, что тут", проговорила она и, отведя от правого глаза большую прядь волос, запустила пальцы обеих рук в гущу драгоценного металла и цветных камней и подняла, что смогла, в пригоршни. Несколько жемчужин застучало об пол и раскатилось.

Ее взгляд привлек камень анфракс, напоминающий сгусток бычьей крови; рядом глубели холодные сапфиры; кольца и браслеты отливали зеленью смарагда. Золотые амулеты и широкие запястья поражали своей чеканкой. Белое ожерелье из крупного жемчуга она подцепила пальцем и тут же бросила, заметив прижатую к стенке ларца звезду из голубого аметиста. Под звездой, как свежая кровь, краснели кораллы. Желтый янтарь украшал ножные браслеты, а рядом, как глаза, сверкали алмазы. Шарики розовых бус, нанизанные на золотую нитку, перепутались с серьгами. В височных подвесках от малейшего прикосновения дрожали светлые камешки, внутри которых, казалось, переливалась морская вода.

Диадему, убранную изумрудными камнями, так красиво играющую малиновыми, зелеными, кремовыми, синими красками, она в приливе какой-то детской радости прижала к своей груди и долго не отпускала, пока не заметила камею, на которой изображен её портрет в профиль.

Царица посмотрела на себя в зеркало, на камею и, ещё раз убедившись в точном сходстве и что это она — прелестная женщина, она, и никто иная, прошлась босая по ковру взад-вперед, горделиво косясь на свое отражение.

Послышался легкий шорох, стук сандалий. Смуглая рабыня в розовой тунике опустилась перед ней на колени. Она сообщила тихим голосом, что пришел Нофри, племянник верховного жреца, справиться о её здоровье. Управляющий дворцом его не пустил, но, зная о её особой милости к этому человеку, хотел бы знать, что ему делать дальше.

Она распорядилась:

— Если племянник верховного жреца не ушел — пусть войдет! Я приму его до завтрака.

3. АРСИНОЯ, НОФРИ. АРСИНОЯ!

Принесли одежду и воду для умывания. Она сама промыла себе глаза, протерла влажными пальцами шею и виски. Прозрачная холодная вода колыхалась в большом серебряном тазу с ручками в виде голов сатиров.

Ее расчесали, скрепили волосы заколками, накинули на голову полосатый платок, какой некогда носили древние царицы, и она вышла из своих покоев величаво и степенно, как и подобает ходить царственным особам, сопровождаемая приятным негромким звоном медных колокольчиков в руках юных служанок, составляющих её свиту.

Нофри ждал её у колонны под портиком, одетый по-простому, в белый хитон. То был племянник Пшерони-Птаха, верховного жреца Мемфиса, сын его брата и греческой женщины. Они были ровесниками и, случалось, даже играли в детстве.

Когда Нофри исполнилось тринадцать лет, он бежал из родного дома, повергнув в смятение своего отца и знаменитого дядю. Его считали погибшим, но он неожиданно появился вместе с легионом Цезаря, и тогда многие решили, что у римлян он свой человек. Это едва не стоило ему жизни, ибо в Александрии нашлись такие, которым он стал ненавистен. Однако Серапис проявил к Нофри милосердие — его никто не тронул, и племянник верховного жреца в те роковые дни оказался весьма полезным для Клеопатры и Гая Юлия.

После окончания войны, когда Клеопатра под охраной римских мечей обосновалась на царском троне, Нофри вновь покинул Александрию. На этот раз его путь лежал на восток. Он много путешествовал по Вавилонии, Персии, Индии; он побывал во всех местах, через которые когда-то прошагали грозные фаланги знаменитого македонца. Он посетил даже Гидросию и своими ногами, как Александр Великий, отмерил безотрадные солончаки и песчаные дюны под лучами жгучего безжалостного солнца, без глотка воды, в одной войлочной кавсии и в обмотках на ногах вместо порванных сапожек.

В Малой Азии он повстречался с одним без нужды блуждавшим легионом Марка Антония и вывел его истомленных жаждой воинов к загадочному озеру среди гор: стоило им только освежиться и отведать чистой и холодной, как лед, воды, как в небе что-то прогрохотало и озеро на глазах изумленных и испуганных римлян стало уходить под землю. Однако Нофри успокоил их, объяснив, что это странное явление произошло не от гнева богов, а по природному закону, и с тех пор он стал сопровождать легионы Марка Антония в походах как гадатель и астролог.

Нофри приветствовал Клеопатру сдержанным поклоном и, распрямившись, сказал с явным беспокойством:

— Я слышал, госпожа моя, что после нашей встречи ты занемогла.

— Не буду скрывать, милый Нофри, но наш прошлый разговор стал причиной моего расстройства.

— Какое нечаянное слово повергло царицу в столь сильное смущение?

Царица искоса поглядела на него, моргнула длинными ресницами, думая, говорить или не говорить, и, видя, что он молча ждет, ответила:

— Арсиноя, Нофри. Арсиноя!