Борис Можаев - Мужики и бабы

• Название: Мужики и бабы
• Автор: Борис Можаев
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1980

---

– Видали, что делает болото?

– Видали. Кто бы сказал – в жисть не поверили, – отвечают мужики.

Тимофеевка на семена пошла, крюками косили, как рожь.

А люпин, свежий, зеленый, ему бы еще расти да расти, агроном приказал запахать.

– Как запахать? Такой корм в землю? Да ему цены нет!

– Он сторицей обернется, – сказал агроном. – Здесь теперь место устойчивое, сухое… Посеем по запаханному озимые – уродится такая пшеница, что лошадь грудью не пробьет ее.

Ладно, посеяли озимые по люпину. Подошло лето, такая пшеница выстоялась, что перепел взлететь из нее не мог.

– Вот вам и выход, мужики, – говорил агроном. – Навоз вносите под зябь, а то ранней весной под яровые. А на парах люпин сейте и запахивайте… Верное дело!

На сходе отказались.

– Наши деды под зябь не пахали и нам не велели. Осень – для лошадей отгул. На лугах отава выросла дармовая, так пусть лошадки в зиму жирку запасут. На дворе-то не больно зажируешь.

– А люпин? – спрашивает агроном.

– И люпин не будем сеять. Ну-ка не уродится – лишние расходы понесем. А уродится – запахивать жалко. Да и скотину пасти негде.

«Оно, конечно, пары тоже подспорье, – думал Андрей Иванович, – особенно в сухое лето, когда подлесное пастбище Славное выбивает до молотильного тока. Но вот забота – как побыстрее навоз вывезти и пары спарить. Раньше, при двух лошадях, он управлялся дней за десять, а теперь и полмесяца не хватит. Навозу на дворе накопилось горы – под самые сцепы. Больше сотни возов будет. Вот и считай по семь-восемь возов в день, а на дальние поля больше и не вывезешь, провозишься ден шестнадцать.

А там дня четыре парить, значит, до Петрова дня, то есть до лугов, только-только управиться».

Он проснулся ранехонько, еще стадо не прогоняли. Откинул тыльный стороной ладонь на соседнюю подушку – пусто, и подушка простыла… «Как кошка… Слезет с кровати, улизнет, и не услышишь, – подумал про жену. В летней избе, мягко обволакивая углы, плавал душный с ночи сумрак, лениво ползали по оконным стеклам мухи. Андрей Иванович натянул шерстяные носки, брюки, висевшие на спинке деревянной кровати, и, сунув ноги в растоптанные галоши, отворил заднюю дверь.

Солнце еще не встало, но на дворе все проснулось, ожило; по широкому подворью бродили куры и лениво, распевно лопотали: «Кра-ра-ра-ра…» У плетня суетился, разгребая землю, петух; приспуская крыло на ногу, сучил перьями, пританцовывал и тоже что-то лопотал сердито курам.

В ошмернике под горницей разноголосо, как бабы на «толкучке», гагакали гуси – наружу просились. А из дощатого, крытого соломой сарая доносился звонкий Надеждин голосок:

– Той, дьявол! Той, сатана рогатая!..

Потом гремел подойник, что-то ухало, сопело, чавкало в навозной жиже, и снова откровенное и звонкое выражение Надеждиных чувств:

– На, заткнись, окаянная твоя душа!

Андрей Иванович сообразил – опять Белеска не дается. Что случилось с коровой? Три дня уже ни с того ни с сего не дается доить, и шабаш. Ее и уговором пытались взять, и корочкой кормили – нет. Бьет и хвостом и ногами… Того и гляди, рогом зацепит. Пришлось ноги связывать и доить.

– Головушка горькая, не знаешь, что и подумать.

Царица приехала из Бочагов, поглядела и говорит:

– Здесь и думать нечего. Дело ясное – наговор.

– Куда ее теперь вести?

– Надо молебен отслужить Власию и Людесию.

Приглашали отца Афанасия, отслужил и двор окропил святой водой. Трешницу отдали. Не помогло.

Пришлось идти к деду Агафону, тихановскому пастуху, четок водки отнесла Надежда да еще угостить посулилась:

– Загляни, ради бога. Чо с ней стряслось?

– Ладно, ладно… зайду, перед выгоном стада.

Что за дед? Вроде бы и на ногах еле держится, и плети у него нет – все время с палкой ходит за стадом, а, поди, вот слушают его коровы и держатся кучно. Раз хотел Савка Клин перебить у него коровье стадо. Двух подпасков нанимал да сам бодрый. И цену запросил более сносную, чем дед Агафон. Отдали ему на сходе стадо и что ж? Замучился Савелий и сам и подпасков загонял. С ног сбились, а стадо разбегалось по домам. Так и пришлось звать опять деда Агафона. А Савелий телят своих отправился пасти.

Андрей Иванович спрыгнул с крыльца, хлопая галошами, протопал по булыжной дорожке и растворил ворота. Надежда загнала корову в угол и охаживала ее по бокам подойником.

– Ну, чего ты ее понужаешь без толку, атаман? – сказал с досадой Андрей Иванович. – Не видишь, что ли? Заболела корова.

– Дурью она мучается! Черт с ней, пусть топает недоенной в стадо. Небось почует к вечеру, как от хозяйки бегать. Разопрет ее Самарская плеса-то. – Надежда бросила на гвоздь подойник и пошла прочь, покачивая подолом подоткнутой юбки и сверкая белыми икрами.

Андрей Иванович взял за оглобли стоявшую на подворье телегу, вкатил ее в сарай и начал набрасывать вилами навоз. Он рассчитывал к приезду Федьки из ночного наложить первый воз и с ходу запрячь лошадь. Но ему помешали.

Сперва пришел дед Агафон; в посконной рубахе, в синих молескиновых штанах, заправленных под онучи, худой и малорослый, как подросток, он стукнул палкой в высокое окно Бородиных. Надежда впустила его во двор.

– Ну, что стряслось? – спросил он Андрея Ивановича, подавая сухую скрюченную ладонь.

– От рук отбилась корова, – кивнул на Белеску тот.

– За вымя не тронешь… Вся треской трясется, – сказала Надежда от ворот.

Корова лежала в углу и покорно смотрела на людей, жуя свою жвачку. Овцы метнулись от пришлого человека в отгороженный хлев и, столпившись у калитки, смотрели горящими от любопытства и страха фиолетовыми глазами.

Старичок мягко прошел к корове, присел перед ней на корточки:

– Что ты? Что?! Господь с тобой…

Та перестала жевать жвачку, повела ушами и шумно вздохнула.

– Ну вот… А я тебе гостинца принес, – разговаривая с ней, как с ребенком, Агафон достал из полотняной сумки ломоть ржаного хлеба, присыпанный крупной солью, протянул его Белеске:

– На-ка вот, съешь…

Корова взяла губами ломоть и стала есть, глядя на старика своими печальными глазами.

– Вот и тоже… Вот и Вася…

Старичок положил ребром ладони трижды крест на ее крестце и сказал:

– Ну, будя… Таперика вставай!

Корова покорно встала.

– Дои! – коротко сказал Агафон и отошел к воротам.

Надежда сняла со стены подойник, опасливо озираясь, подошла, села под корову. Стоит! Ухватилась за сосцы, брызнуло со звоном молоко в подойник. Стоит!! Затеребила, замассировала вымя обеими руками. Стоит!!

Андрей Иванович, обалдело глядевший на волшебное укрощение коровы, кинул на воз вилы да только и сказал Агафону:

– Бывает.

Через минуту в летней избе, налив по стопочке водки, он спрашивал старика:

– Чем же ты ее сумел взять? Хлебом, что ли? И что это за хлеб у тебя, наговоренный?

– Абнакнавенный, – отвечал старик, пряча ухмылку в жидкие, опавшие книзу монгольские усы. – Во, видишь? – он достал из той же сумки крошки и кинул в рот. – Кабы наговоренный был, я бы крошки не тронул, потому как наговор кого хочешь припечатает. Старый ты ай малый, наговор на всех силу притяжения имеет. Видишь наговоренную вещь или предмет какой – не замай, обходи.

– Ну отчего ж она послушала тебя? – допытывался Андрей Иванович. – Ай слово знаешь?

– Всякое слово от бога. Потому как еще в Писании сказано – допрежь всего было слово, – велеречиво отговаривался дед Агафон. – Стало быть, человеку не дадено повелевать словом. Человеку досталось одно обхождение, и больше ничего.

Дед Агафон ушел от Бородиных только вместе со стадом, – ушел удоволенный, блаженно жмурясь от выпитой водки, как кот на солнце. Только запряг Андрей Иванович пригнанную Федькой из ночного кобылу, как его окликнул другой гость:

– Отпрягай, приехали!

Андрей Иванович оглянулся и увидел входящего на подворье Кречева.

– Чего это тебя ни свет ни заря подняло?

– Нужда заставит петухом кукарекать, – ответил Кречев.

– Что у тебя за нужда?

– Поговорить надо.

– Х-хеть! – засмеялся Андрей Иванович. – А то днем некогда будет поговорить…

– Где тебя теперь словишь днем-то, жук навозный, – гудел с притворной сердитостью Кречев. – Небось улетишь в поля до самой темноты?

– Это уж точно, улечу, – согласился Андрей Иванович.

– Ну вот, пройдем в летнюю избу! У тебя там не осталось, случаем, на донышке? Вчера с участковым агрономом фондовую рожь отмеряли. Ну и намерялись…

– Ясно, что у тебя за сердечный разговор, – усмехнулся Андрей Иванович, проводя Кречева в избу.

– Да поговорить-то надо, – Кречев в летней избе кивнул на горничную дверь и спросил приглушенно: – Девчата спят?

– Мария и Зинка в кладовой. А в горнице ребятишки.

– Ясное дело, – облегченно вздохнул Кречев. – Я зачем к тебе пожаловал? Вчера с меня стружку снимал Возвышаев. Поскольку стопроцентной подпиской не охвачены. Не то, говорит, горе, что не охвачены, а то, что богатые увиливают. Ну и воткнул мне за Прокопа Алдонина и за Бандея.