Олег Кустов - Паладины

• Название: Паладины
• Автор: Олег Кустов
• Жанр: Русская классическая проза

---

"Я олицетворяет то, что можно назвать разумом и рассудительностью, в противоположность к Оно, содержащему страсти. (…) По отношению к Оно Я подобно всаднику, который должен обуздать превосходящую силу лошади, с той только разницей, что всадник пытается совершить это собственными силами, Я же силами заимствованными" (З. Фрейд).

Падший ангел и ангел-хранитель бьются в душе человека. Не античная, но подлинная трагедия нашей жизни: кентавры, мы ищем свои толкования и боимся признаться себе, от кого берём силы, в каких живём странах и какую исповедуем веру.

Поэза вне абонемента

Я сам себе боюсь признаться,

Что я живу в такой стране,

Где четверть века центрит Надсон,

А я и Мирра — в стороне;

Где вкус так жалок и измельчен,

Что даже — это ль не пример?

Не знают, как двусложьем: Мельшин

Скомпрометирован Бодлер;

Где блеск и звон карьеры — рубль,

А паспорт разума — диплом;

Где декадентом назван Врубель

За то, что гений — не в былом!..

Я — волк, а критика — облава!

Но я крылат! И за Атлант

Настанет день — польётся лава

Моя двусмысленная слава

И недвусмысленный талант!

"Душа Поэзии — вне форм"

Пожалуй, рыцарь останется рыцарем и в совсем не рыцарском веке. Северянин — не только "гений Игорь Северянин". Хотя он и был "избран королём поэтов", он, прежде всего, принц Песни. От века их было много, но всегда мало, чтобы остановить жестокость, — вдохновенных песнопевцев: бардов и трубадуров, менестрелей и мейстерзингеров, пропадавших с гибельным восторгом. Они не безлики, и при известном внимании слышны не только их припевы и куплеты, но и сам ураган, сметавший эти пушинки с ладоней стран и народов. Что удерживало их здесь, над обрывом, над самым краем, что хранило их, певших, когда ветер и туман застят глаза?

Очам твоей души

Очам твоей души — молитвы и печали,

Моя болезнь, мой страх, плач совести моей;

И всё, что здесь в конце, и всё, что здесь в начале,

Очам души твоей…

Очам души твоей — сиренью упоенье

И литургия — гимн жасминовым ночам;

Всё — всё, что дорого, что будит вдохновенье,

Души твоей очам!

Твоей души очам — видений страшных клиры…

Казни меня! Пытай! Замучай! Задуши!

Но ты должна принять!.. и плач, и хохот лиры

Очам твоей души!..

Край по ту сторону чёрной полоски земли манит неизбывно… Туда не бывает опозданий; птицы долетают в свой черёд.

И перья страуса склонённые

В моём качаются мозгу,

И очи синие бездонные

Цветут на дальнем берегу.

(А. А. Блок)

Северянин был коронован в феврале 18-го года накануне гражданской войны, а уже в марте "на том берегу": по северному холодная прибалтийская эмиграция удушающе равнодушна к нему. "И я дрожу средь вас, дрожу за свой покой, как спичку на ветру загородив рукой…" (Анненский). Эстония оберегла поэта от физического истребления. Немецкая оккупация и образование независимой республики делают невозможным его возвращение в Советскую Россию.

Своих соотечественников Северянин увидит в 1940-м году, когда Красная Армия "на горе всем буржуям" принесёт порядки справедливого мироустройства. "Нам разум дал стальные руки-крылья, а вместо сердца пламенный мотор", поют они о своих крылатых машинах, и кровь течёт по подкрылкам авто. К тому времени строители нового общества, к счастью, забыли о короле поэтов, и чёрные воронки не поспешили забрать его, чтобы вмонтировать на место сердца пламенный мотор и гусиное перо заменить на стальное. Растерянному, но не расстрелянному, Игорю Васильевичу удавалось в сладком забытьи спасаться от машины каннибалистического делопроизводства социалистического отечества.

В забытьи

В белой лодке с синими бортами,

В забытьи чарующих озёр,

Я весь наедине с мечтами,

Неуловленной строфой пронзён.

Поплавок, готовый кануть в воду,

Надо мной часами ворожит.

Ах, чего бы только я не отдал,

Чтобы так текла и дальше жизнь!

Чтобы загорались вновь и гасли

Краски в небе, строфы — в голове…

Говоря по совести, я счастлив,

Как изверившийся человек.

Я постиг тщету за эти годы.

Что осталось, знать желаешь ты?

Поплавок, готовый кануть в воду,

И стихи — в бездонность пустоты…

Ничего здесь никому не нужно,

Потому что ничего и нет

В жизни, перед смертью безоружной,

Протекающей как бы во сне…

"Всякий большой поэт, обладающий живым воображением, робок, то есть боится людей, которые могут нарушить и смутить его сладостное раздумье, полагал наполеоновский интендант Анри Бейль. — Он дрожит за своё внимание. Люди с их низменными интересами уводят его из садов Армиды, чтобы толкнуть в зловонную лужу, и не могут привлечь к себе его внимания, не вызвав в нём раздражения. Именно привычкой питать свою душу трогательными мечтами и отвращением к пошлости великий художник так близок к любви.

Чем более велик художник, тем сильнее он должен желать чинов и орденов, служащих ему защитой" (Стендаль, "О любви").

Сонет

Я коронуюсь утром мая

Под юным солнечным лучом.

Весна, пришедшая из рая,

Чело украсит мне венцом.

Жасмин, ромашки, незабудки,

Фиалки, ландыши, сирень

Жизнь отдадут — цветы так чутки!

Мне для венца в счастливый день.

Придёт поэт, с неправдой воин,

И скажет мне: "Ты будь достоин

Моим наследником; хитон,

Порфиру, скипетр — я, взволнован,

Даю тебе… Взойди на трон,

Благословен и коронован".

Вассалам было чему учиться. "Первым делом самолёты, ну а девушки потом". Нет, извините! — поэт не понимает таких шуток. Восторженное и почтительное отношение к женщине, в которой Северянин видел Даму, в которой Блок видел Прекрасную Незнакомку, даже в шутку не может быть сведено к дизелям и турбинам. Футурист живёт настоящим: Северянин открыт и беззащитен, он умеет плакать и пылать, он велик, но "среди детей ничтожных света, быть может, всех ничтожней он", — он ничтожен, пока не слышит голоса своей Музы.

Стансы

Простишь ли ты мои упрёки,

Мои обидные слова?

Любовью дышат эти строки,

И снова ты во всём права!

Мой лучший друг, моя святая!

Не осуждай больных затей:

Ведь я рыдаю не рыдая,

Я человек не из людей!..

Не от тоски, не для забавы

Моя любовь полна огня:

Ты для меня дороже славы,

Ты — всё на свете для меня!

Я соберу тебе фиалок

И буду плакать об одном:

Не покидай меня — я жалок

В своём величии больном…

Конечно, в прекрасных дамах былых времён больше музыки и очарования, чем былого величия и неприступности. Не насмешник ли Франсуа Вийон, панибратски обращающийся с их именами, будто это перчатки, знакомые, дорогие, изношенные?..

Баллада о дамах былых времён

Скажи, в каких краях они,

Таис, Алкида — утешенье

Мужей, блиставших в оны дни?

Где Флора, Рима украшенье?

Где Эхо, чьё звучало пенье,

Тревожа дремлющий затон,

Чья красота — как наважденье?..

Но где снега былых времён?

Где Элоиза, объясни,

Та, за кого приял мученья

Пьер Абеляр из Сен-Дени,

Познавший горечь оскопленья?

Где королева, чьим веленьем

Злосчастный Буридан казнён,

Зашит в мешок, утоплен в Сене?..

Но где снега былых времён?

Где Бланка, белизной сродни

Лилее, голосом — сирене?

Алиса, Берта, — где они?

Где Арамбур, чей двор в Майенне?

Где Жанна, дева из Лоррэни,

Чей славный путь был завершён

Костром в Руане? Где их тени?..

Но где снега былых времён?

--

Принц, красота живёт мгновенье,

Увы, таков судьбы закон!

Звучит рефреном сожаленье:

Но где снега былых времён?..

(Ф. Вийон)

Снега былых времён… "И это сильнее даёт нам почувствовать нездешнее, чем целые томы рассуждений, на какой стороне луны находятся души усопших…", — помнил о неведомом Николай Гумилёв.

Душа поэзии не привязана к чьим-либо именам и заглавиям. Франсуа Вийон при всей утончённости своего ума не испытывал или не желал показать, что умеет испытывать тот изыск, доступный юношам и поэтам, который люди с опытом называют восторженностью.

Я свой привет из тихих деревень

Шлю девушкам и юношам-поэтам:

Пусть встретит жизнь их ласковым приветом,

Пусть будет светел их весенний день,

Пусть их мечты развеет белым цветом!

(И. А. Бунин)

Тридцатилетний Иван Бунин, 1900-й год. И следом 28-летний Игорь Северянин, 1915-й год. Восторженность или умудрённость?

Девятнадцативешняя

Девятнадцативешней впечатления жизни несравненно новее,

Несравненно острее, чем готовому встретить май тридцатой весны.

Девятнадцативешней легче в истину верить, как в прекрасную фею,