Даниил Мордовцев - Авантюристы

• Название: Авантюристы
• Автор: Даниил Мордовцев
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1914

Даниил Лукич Мордовцев (1830–1905) автор исторических романов «Двенадцатый год» (1879), Лже-Дмитрий» (1879), «Царь Петр и правительница Софья» (1885), "Царь и гетман" (1880), «Соловецкое сидение» (1880), «Господин Великий Новгород» (1882) и многих других.

Герои предлагаемой исторической повести» Авантюристы» — известные политические и общественные деятели времен правления Екатерины II живут и действуют на фоне подлинных исторических событий. Все это делает книгу интересной и увлекательной для широких кругов современных читателей.

---

И вот теперь его выталкивают в Европу, как бесполезного праздношатающегося…

Что он будет делать там, откуда сам же он бежал восемь лет тому назад? Тогда он был богач, теперь почти нищий…

Это белесоватое, мутное небо давило его. На душе было холодно. Куда теперь нести тоску одиночества, бесцельности жизни? К отцу, на родину? Да он почти и не помнит этой родины. И как ему показаться на глаза отцу в роли блудного сына? А когда-то отец возлагал на него большие надежды, посылая его учиться в Вену. А как оправдал он эти надежды? Его выметают из России, как негодный и вредный сор. Куда же ему кинуться? В Австрию? Но он давно порвал с нею связи, и воспоминания о школьных годах, проведенных там, не вносят в его душу ничего, кроме горечи… Пуститься в совершенно неведомый океан, на Восток, в Турцию, в Египет? Попытать счастья под тропическим солнцем Африки? Это он мог сделать прежде, но не теперь…

Невдалеке, вдоль плоского косогорья, раскинулось село. Небольшие черные избы издали казались накрытыми огромными белыми шапками. Над шапками этими вился кое-где белый дымок.

При виде села ямщик тронул вожжами, дико вскрикнул, и лошади рванулись, чуя близкий отдых.

— Соколики, грабят!

Лошади узнали привычный окрик ямщиков того времени, когда на больших дорогах действительно грабили, и понеслись как бешеные.

— Не выдай, соколики! Режут! Унесите душеньку!

Спутники поняли, что близко была станция, расстанный их пункт, и у обоих сжалось сердце.

— Вот уж скоро нам и прощаться, — нерешительно проговорил Вульф, — не будем думать о том, что мы расстаемся, милая, а будем о том загадывать, как мы опять свидимся.

Ляпунова молчала, только по щекам ее тихо текли слезы.

— Не плачь, Маша, — уговаривал он ее, — а то мне горько будет о тебе вспоминать… Не плачь, милая! Мне бы хотелось, когда уж я не буду видеть тебя, думать, что моя Marie ждет своего Теодора веселенькая, радостная… Помни и помяни мое слово, что мы еще возьмем свое…

Ока принужденно улыбнулась и утерла слезы.

— Да и неловко плакать при чужих, — прибавил он.

— Хорошо, хорошо, мой дорогой.

Они говорили вообще так тихо, что ямщик ничего не мог понять, да он и не интересовался тем, о чем господа говорят, тем больше что почти весь разговор их перемешан был французским языком, которым и Вульф и Ляпунова владели отлично. Ямщика гораздо более занимала мысль, сколько ему дадут на водку, а потому при виде станции он из кожи лез, чтобы угодить господам.

— Эй, соколики, живей, чтобы барин был добрый, чтоб на водку не жалел, ямщик-де соколом летел… Эх вы!

Лошади рванули еще и еще, и возок быстро подлетел к станционному двору.

Фон Вульф и Ляпунова вышли из экипажа и направились на крыльцо станционного дома. К ним подошел сопровождавший их квартальный.

— Долго, господин барон, вы намерены оставаться здесь на станции? — спросил он.

— Нет, только пока заложат лошадей.

— Так приказывать запрягать?

— Прикажите, пожалуйста… Только в задний возок обратных до Москвы.

— А их превосходительство не поедут дальше?

— Нет.

— Слушаю-с.

Ляпунова и не заметила, как заложили лошадей. Она слишком поглощена была своим горем, чтобы думать об этом. Но когда прописана была подорожная фон Вульфа и когда она услыхала, как зловеще на дворе зазвякали колокольчики, встряхиваемые нетерпеливыми конями, сердце ее упало. Она бросилась на шею своему возлюбленному, да так и застыла. С трудом удалось ему вновь одеть и закутать ее.

Когда Вульф направился к дверям, она порывисто перекрестила его и вышла с ним вместе. У крыльца стояли две тройки, из которых головы одной были обращены к Москве, другой — по направлению к Смоленску.

Вид этот заставил побледнеть Ляпунову, и она чуть не упала в обморок, но фон Вульф поддержал ее, бережно довел, почти донес до ее возка и усадил, тщательно закутав ей ноги.

У ворот столпились ямщики и посторонние зрители и в недоумении смотрели на эти невиданные проводы.

Вульф поцеловал в последний раз свою печальную подругу, тихонько что-то шепнул ей, поцеловал Дуню и быстро уселся в свой возок, но уже рядом с квартальным.

— Трогай, с Богом! — крикнул этот последний, и тройка рванулась вперед.

Вульф оглянулся назад — ему махали платком. Он тоже вынул платок и стал махать.

Но тройка скоро повернула в сторону, и того маленького, мелькавшего в воздухе беленького платка не стало видно.

XIV. В ПЕТЕРБУРГЕ "СТРЯПАЮТ"

Прошло два года.

Фон Вульф продолжал оставаться за границей. Ляпунова же за это время успела сделаться вдовой. Толстяк «тиран» ее умер еще в 1791 году, через год после высылки Вульфа из России, и теперь Мария Дмитриевна предалась радужным мечтам: она надеялась скоро стать супругой своего обожаемого барона.

Но как это сделать? Ему возврат в Россию запрещен, ей же ехать к нему и неудобно, и страшно. Неудобство представляется в виде маленького сына Пети, который принадлежал она сама не знала кому, «тирану» ли мужу или очаровательному барону. Прислуга и все в доме называли маленького барина Петром Николаевичем, ибо законный муж мамаши маленького Пети был Николай Федорович Ляпунов, толстый, с картофельным носом генерал-майор; самой мамаше казалось, да и всем это бросалось в глаза, что маленький Петя не похож ни на папашу, ни на мамашу: "ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца"; впрочем, мамаша очень хорошо знала, на кого похож ее Петя, и знала, почему именно. Только три человека на свете знали это или догадывались: знала, конечно, одна мамаша, и знала наверняка; догадывались же — покойный «тиран» и фон Вульф. Последний потому и засажен был «тираном» в арестантскую при нижнем надворном суде и обвинен в самозванстве.

Как же бросить Петю и ехать за границу? Оставить его? Но не на кого: в доме у нее только две молоденькие девушки, Маша Лебедева и Дуня Бубнова, да целая орава дворни, которая по смерти «тирана» совсем от рук отбилась. А ехать с Петей за границу совершенно невозможно, хоть фон Вульф и звал ее туда настоятельно. Получив известие о смерти старика Ляпунова и о том, что его возлюбленная осталась владетельницей имений с 370 ревизскими душами и капитала в 170 000 рублей кроме бриллиантов и серебра, и о том, что его возлюбленная страстно желает соединиться с ним браком, он, не имея права въезда в Россию, тотчас же прислал за ней из Силезии свой экипаж и своих людей с тем, чтоб, покончив с делами, она ехала немедленно к нему, а он встретит ее в Митаве. Мало того, ожидая ее к себе, он тогда же ходатайствовал у прусского короля о пожаловании ему «инконата», то есть дозволения покупать в Пруссии имения, и «инконат» вскоре же был получен.

Но Марья Дмитриевна не знала, на что решиться, голова ее шла кругом: она мечтала о блаженстве и плакала, боясь, сама не зная чего, и посоветоваться было не с кем. Модное французское воспитание сделало из нее на всю жизнь ребенка. Такова была женщина XVIII века, кукла, а в то же время и раба в семье или тиранка, потому что спокон века существует аксиома, добытая историей, что всякий раб есть тиран, а всякий тиран есть раб.

При всем том Марья Дмитриевна додумалась, как ей поступить.

Она написала императрице самое красноречивое, верноподданнически чувствительное письмо о том, чтобы она помиловала фон Вульфа и дозволила ему возвратиться в Россию, вступить в русскую службу и жениться на ней, на Марье Дмитриевне.

Довести этот вопль любящего сердца до самой императрицы вызвался один бедный офицер, благодетельствованный Ляпуновой и уже ездивший от нее с поручением за границу к Вульфу, некто Красовский, оказавшийся впоследствии негодяем самого низкого разбора, каким он, впрочем, был всегда, хотя Марья Дмитриевна, по своему добродушию, чтобы не сказать — просто по глупости, считала его отличнейшим человеком.

Красовский этот, по имени и отчеству Андрей Петрович, был, как он себя называл, "уроженец белорусский"; служил прежде в Тенгинском пехотном полку, дослужился до прапорщика; потом служил в Тобольском полку, где дослужился до подпоручиков, и поступил затем экзекутором в московский почтамт. Там, кажется, проворовался и со службы выгнан. По изгнании жил в Москве, "профитуясь помощью родственников своих" и обманами таких особ, как мечтательная Марья Дмитриевна.

До чего наивна была Марья Дмитриевна, видно хотя бы из следующего. Когда умер ее «тиран», то, желая хоть чем-нибудь угодить своему возлюбленному, она послала к нему Красовского в Силезию с письмом и презентом — 500 червонцев и богатый куний мех. Красовский положил червонцы себе в карман и фон Вульфу вручил только письмо и куний мех; о червонцах же сказал, что их у него украли, и еще у Вульфа выпросил себе на обратный путь 70 червонцев.

И Марья Дмитриевна о нем же, бедном, пожалела:

— Ах бедняжка! Каково же тебе было в чужой земле без денег!