Феликс Кривин - Хвост павлина

• Название: Хвост павлина
• Автор: Феликс Кривин
• Издательство: Карпаты
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1988
• ISBN: 5-7757-0024-4

Книга «Хвост павлина» поражает жанровым богатством и разнообразием. Здесь и объемистые повести, и рассказы, и притчи, и легенды, и миниатюры, и анекдоты. Феликс Кривин соединяет в своем повествовании реальность и сон, правду и вымысел, сказание и иносказание. Здесь действуют непривычно-странные персонажи. Они научились отрываться от земного притяжения, время для них — как пространство, по которому они свободно путешествуют. Они способны вообразить, придумать, «приснить» себе любую реальность.

Фантазия и смех в этой книге неразлучны. Писатель связывает воедино фантастику, парадокс и иронию, создает совершенно небывалый, неправдоподобный, «невозможный» сюжет и сам же улыбается ему. «Фейерверк юмора напоминает павлиний хвост. Человек острит, вызывая восхищение окружающих. Когда этим хвостом начинают хлестать налево и направо, юмор становится сатирой…».

---

А сатира не решается так отвечать. И когда ее начинают укорять, что она за недостатками не видит достижений, она смущается, послушно протирает глаза и начинает видеть одни достижения.

И опять ее укоряют:

— Достижения — это хорошо. Но почему в сатире нашей мало сатиры?

ЛИТЕРАТУРНАЯ ХИРУРГИЯ

Сатира, которая призвана вскрывать язвы общества, достигла больших успехов по части анестезиологии. И хотя вскрывает хуже, но значительно лучше умеет усыплять.

УЛИЦА ТОЛСТОГО В НАШЕМ ГОРОДЕ

Наша улица Толстого выглядит иначе, чем десять лет назад. Сносятся старые дома, на их месте вырастают новые…

Так же и сам Толстой меняется с годами: новые поколения читают в нем не совсем то, что прежние поколения. Сносится старое, обветшалое, и неизвестно, какие небоскребы откроются в его творчестве через двести лет.

Время для гения не губительная, а питательная среда. Гений растет, впитывая в себя время.

КАЛАМБУРЫ

Пушкин где-то пишет, что будущее представляется ему не в розах. Сама напрашивается рифма: в неврозах.

Будущее не в розах, а в неврозах.

Это его будущее.

А наше?

К прошедшему веку рифму найти легко, но даже Пушкин не мог найти ее к будущему.

СТРОИТЕЛЬСТВО ПРОШЛОГО

Я живу в древней Греции, выхожу с декабристами на Сенатскую площадь… Нереальная жизнь, но есть в ней прекрасное качество: из нее можно строить что угодно.

Из реальности строить трудно, она мало поддается изменению. На то, чтобы переместить один кирпичик, иногда нужно потратить жизнь. А нереальность изменяется от одного движения мысли. И люди какие в ней живут: Сократ, Микеланджело, Достоевский… И все доступны, встречайся с кем хочешь, можешь даже собрать тех, которые никогда между собой не встречались, из разных стран и времен…

А наше настоящее — когда оно станет прошлым? Захочется ли в нем кому-нибудь жить? Мы ведь строим не только будущее, мы прошлое строим — на все будущие времена.

ИРОНИЯ СЛАВЫ

Хорошая слава лежит, а худая бежит и иногда довольно далеко забегает.

Допустим, вы Держиморда. Знаменитый педагог. Тот самый, что построил школу для педагогически одаренных детей и сам же в ней преподает педагогику.

И вдруг вы, Держиморда, совершенно случайно узнаете, что ваш однофамилец в какой-то комедии ведет себя черт знает как, позорит ваше доброе и (чего там скромничать!) знаменитое имя. Вы потратили жизнь, поднимая над миром это имя, а он его — в грязь!

Можете ли вы утешаться, что это было давно и что того Держиморду, возможно, уже забыли? Нет, не можете. Потому что скорее забудут вас, несмотря на ваши несомненные педагогические заслуги.

Потому что хорошая слава лежит, а худая бежит, и не вам обогнать этого бегущего Держиморду.

ОТ ГОГОЛЕВА ДО ГРЕБЕНКИ

На станции Гоголево поезд стоит две минуты, а на станции Гребенка полчаса. А между ними — два часа пути, есть время подумать.

Гоголя знает весь мир, но нет у него своего города. Пусть не такого, как Горький или Ивано-Франковск, а хотя бы такой, как город Гребенка.

Гребенку не весь мир знает, но у него не только город, но и целый район. А у Гоголя его Гоголево — село селом, его и на карте редко обозначают.

Гоголю еще повезло. Хоть поселок назвали. А каково Салтыкову-Щедрину? Есть, правда, поселок Щедрин, есть деревня Салтыковка, и если соединить их — вроде бы память о великом сатирике. Но как их соединишь, если поселок в Белоруссии, а деревня в Саратовской области и никакого отношения к великому сатирику не имеют? Так же, как хребет Эзоп на Дальнем Востоке не имеет отношения к баснописцу Эзопу…

И все же невольно вспомнишь об Эзопе, услышав про этот хребет. Потому что не хребет, а Эзоп живет в нашей памяти.

В памяти беспокойная жизнь: то тебя забудут, а то вспомнят — да не те и не так, как хотелось бы. И ты уже не сможешь напомнить о себе, потому что от тебя зависит только самая первая, самая короткая жизнь, а все остальные жизни от тебя не зависят.

Некоторые в своей первой жизни незаметно живут, но зато очень громко живут в памяти. Другие — наоборот: гремят при жизни, а в памяти о них не слыхать.

Гоголь уже прожил четыре жизни, столько же, сколько и Свифт, хотя Свифт родился раньше на полтора столетия. Но они прожили одинаковое количество жизней при неодинаковом количестве лет. Потому что жизнь Гоголя была почти вдвое короче.

В 1994 году, когда мир будет отмечать трехсотлетие Вольтера и пятисотлетие Рабле, он сможет отметить еще одну круглую дату: сорок жизней Аристофана… Есть кому жить в памяти человечества, только бы им было где жить…

Гениям в памяти живется легко, потому что все уже знают, что они гении. И никто на них не в претензии, что они говорят о своем времени правду. Правда вообще лучше говорится в прошедшем времени. Во времена Свифта — о времени Вольтера, во времени Вольтера — о времени Рабле… Время Зощенко смеялось над временем Щедрина и даже утверждало, что ему самому нужен Щедрин, не Зощенко, а Щедрин.

И оно его имело. Потому что и Гоголь, и Чехов, и Щедрин смеются над грядущими временами. Какое время ни наступит, сатирики прошлого смеются и над ним.

Когда у современника Диогена, еще более древнего философа Демокрита, спросили, как он понимает истину, он ответил коротко:

— Я смеюсь.

ЧАСЫ ИДУТ

Тот, кто умеет мыслить только логически, видит в каждой ситуации лишь две возможности: да или нет, или — или. И он не в состоянии понять, что тому, кто умеет парить на крыльях фантазии, дано третье, которое как будто отрывается от «да» и «нет». Оно несет нечто новое, небывалое, непредуказанное.

Логически рассуждая, есть земля и небо. Одно из двух. А с точки прения фантастики? Подземные руды окрашивают растения в яркие цвета. Железо золотит листья полыни, молибден разрисовывает лепестки мака. И, может быть, потому краски мира так хороши, что они созданы в недрах земли, и самое яркое небо — то, которое создано воображением подземелья.

Подземное небо — фантастический образ, который как будто хранит воспоминание о небе и о подземелье, но далеко отлетел от того и от другого.

В юмористической повести «Фантастика-буфф» писатель Дауккенс говорит, что нужно соизмерять фантазию с жизнью. Какая жизнь, такая должна быть и фантазия — ни больше, ни меньше. И во всех своих проявлениях фантазия должна быть в точности похожей па жизнь.

Но много ли радости в такой уныло-зеркальной фантазии, которая всего лишь повторяет, дублирует реальность?

Среди «Советов начинающему фантасту» находим такой: «Не используйте фантастику на мелких работах!». Это значит — не разменивайте воображение на мелочи. И еще одно творческое напутствие: «Помните: проезд по торным дорогам воспрещен, проезд открыт только по бездорожью!». Дороги фантастики — пути в незнаемое.

И повестях, рассказах, сказках, притчах, анекдотах Феликса Кривина действуют непривычно-странные персонажи. Они научились отрываться от земного притяжения, время для них — как пространство, по которому они свободно путешествуют. Они способны вообразить, придумать, «приснить» себе любую реальность.

Повесть «Район деревни Старокопытовки» начинается с подчеркнуто достоверного описания: осенью 1941 г. фашисты захватили деревню Старокопытовку, а простой советский школьник Миша Коркин, окончивший пятый класс, стал партизанить. Он действует сначала в одиночку, пускает под откос эшелон. А потом встречает первого партизана. Это довольно странный старик. Представляется он так: «Сократ». Они начинают беседовать, и сразу же обнаруживается различие, разнобой между ними. Они как будто из разных времен.

Миша действует против фашистов. Он попадает в руки полиции. Его ведут на казнь. Но к нему на помощь спешит старик Сократ. Оказывается, все происходящее — только сон Сократа. И вот уже он и Миша — в другом сновидении.

Сократ кочует из сна в сон, он — многострадальный изгнанник действительности.

Миша — верный спутник Сократа, этого неутомимого «снопроходца». Он попадает к древнеримскому императору Нерону. Тот спрашивает, как его зовут. И раздается:

— Миша!

Это сказала Мишина мама. Она будит мальчика, который уснул за столом, положив голову на десятитомник «Всемирной истории». И сразу — все отступает — и древний Рим, и татарское нашествие, и Отечественная война, которая более сорока лет как окончилась.

У фантастики этой повести — реальная основа. Каждое «сновидение» прорисовано довольно реалистически, но откровенно условны, построены на вымысле переходы из одного сновидения в другое. А концовка переводит всю эту фантасмагорию снов и неправдоподобностей в ясное и спокойное бытовое русло. Не фантастические сновидения Сократа, а самый обыкновенный сон пятиклассника Миши Коркина, который начитался исторической литературы.