Феликс Кривин - Хвост павлина

• Название: Хвост павлина
• Автор: Феликс Кривин
• Издательство: Карпаты
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1988
• ISBN: 5-7757-0024-4

Книга «Хвост павлина» поражает жанровым богатством и разнообразием. Здесь и объемистые повести, и рассказы, и притчи, и легенды, и миниатюры, и анекдоты. Феликс Кривин соединяет в своем повествовании реальность и сон, правду и вымысел, сказание и иносказание. Здесь действуют непривычно-странные персонажи. Они научились отрываться от земного притяжения, время для них — как пространство, по которому они свободно путешествуют. Они способны вообразить, придумать, «приснить» себе любую реальность.

Фантазия и смех в этой книге неразлучны. Писатель связывает воедино фантастику, парадокс и иронию, создает совершенно небывалый, неправдоподобный, «невозможный» сюжет и сам же улыбается ему. «Фейерверк юмора напоминает павлиний хвост. Человек острит, вызывая восхищение окружающих. Когда этим хвостом начинают хлестать налево и направо, юмор становится сатирой…».

---

Феликс Кривин любит соединять в своем повествовании реальность и сон, правду и вымысел, сказание и иносказание. Описанные им предметы, словно тень, отбрасывают второй, иносказательный смысл.

Мы, например, читаем миниатюру «Вулканы». «У вулканов много тепла, которое они спешат поскорее отдать и потому извергают его, обжигая, но не согревая. Теплоту ведь тоже нужно уметь отдать, чтобы благие порывы не стали стихийными бедствиями».

Мы ощущаем здесь двойной смысл. С одной стороны, перед нами вулканы. С другой, чувствуется в них что-то человеческое. И возникает представление о беспокойных, «обжигающих» натурах — они хотят поделиться своим теплом, человеческим жаром, но делают это так неумело, скоропалительно, что несут людям только беду, только бедствие.

Другая миниатюра: «Дятелок». Эта маленькая птичка поднимает такой стук, какого не поднимает большой дятел. Ростом она меньше воробушка, но долбит не какой-нибудь дуб, а пустотелый бамбуковый ствол, и стучит по нему, как по барабану.

И опять наше представление двоится, в «дятелке» мерещится нечто человеческое. Разве мало встречали мы людей, любящих долбить пустоту, стучать в барабан, оглушать пустопорожним стуком.

Идет охота на слонов. В ней участвуют и слоны, уже ранее пойманные, на прежних охотах. Они помогают и охотиться, и воспитывать пойманных слонов, и обучать их, как нужно охотиться на слонов… Охота тем успешнее, чем больше слонов охотится на слонов.

Возникает представление о слонах-«коллаборационистах», охотниках на себе подобных, отступниках от своих, слоновьих интересов.

Страус — птица, он может бежать со скоростью девяносто километров. Почти как автомобиль. Но вот беда — его развивающиеся перья не складываются в крылья.

И снова ассоциация переводит образ в человеческий план: представляется активная и эффектная натура — она способна ко многому, кроме главного — ей не дано взлетать, отрываться от земли… Это птица-пешеход. Никогда не увидит она мир с высоты птичьего полета.

Итак, фантазия, парадокс, иносказание — такова первая черта повествования Феликса Кривина. В каждой логической альтернативе он ищет прорыв к чему-то третьему, непредугаданному. Вторая черта, столь же важная и неотъемлемая, связана с юмором. И рассказе «Веселая профессия» читаем:

«Конечно, юмора всюду много. Юмор у нас всенародное достояние». «Смех, — говорится в миниатюре «Уравнение смехом», — равняет всех — слабых и сильных, робких и смелых, дураков и мудрецов». Это очень верная мысль. «У сильного всегда бессильный виноват», — сказано в крыловской басне. Но — лишь до той поры, пока сильный не осмеян. Насмешка лишает сильного преимуществ, заданной правоты.

Первый человек, который был назван «дураком» и ответил: «от такого слышу», — возвестил, пока еще в самой простой, первичной форме, что можно сравняться с обидчиком. Расквитаться смехом. На протяжении многих веков власть имущие старались насадить иерархию человеческих отношений, делить людей на высших и на наших. Смех легко, шутя и играя, опрокидывал социальные перегородки. Он «снижал» высших и «возвышал» низших, дерзко касался неприкасаемых, брал приступом казалось бы самых неприступных. Смех учит безбоязненности. Одни, — пишет Ф. Кривин, — смехом уничтожают страх, другие страхом уничтожают смех, поэтому в мире не убывает ни смеха, ни страха («Борьба противоположностей»).

И миниатюре «Смешное великое и ничтожное несмешное» говорится о двух людях, родившихся в одно и то же время — о Чарли Чаплине и Адольфе Гитлере. Гений в роли маленького человека и ничтожный человек в роли гения. Чаплин осмеивал Гитлера. Осмеянный диктатор пытался заставить замолчать Чаплина, создателя фильма «Великий диктатор». В этом фильме Чаплин называл его не Адольфом, а Аденоидом, мешающим людям дышать.

Диктаторы, замечает Кривин, всегда мешали людям дышать, но смех; всегда прочищал им дыхание.

Смех, казалось бы, всего лишь забавное, шутливое дело, оказывается, исполнен глубинной серьезности. Его природа демократична. Он не терпит запретов, ограничений, строгих, назидательных указаний. Ему не требуется никакого специального «допуска» к запретной теме, никакие чины, звания, регалии его не остановят.

От великого до смешного и от смешного до великого — вот два пути, два «шага» в сфере комического. Щедринские градоначальники претендуют на непререкаемость, неуязвимость, полнейшую неподсудность. Но звенит стрела сатиры, и они оказываются беззащитными, меткое, язвительное слово поражает их.

Чеховский унтер Пришибеев готов запугать, застращать всякого, кто хоть что-нибудь себе «позволяет». Но всем ходом рассказа человек пришибающий оказывается разоблачен и развенчан. Он смешон и потому — не так страшен. Жизнь «пришибает» его самого.

Смех учит видеть временность, мнимость, обреченность «хозяев жизни», незаконно захвативших власть. Смех как бы перераспределяет человеческие права и полномочия. Тому, кто был ничем, он помигает стать всем.

Вместе с тем юмор весьма разнообразен. Вовсе не всегда он замахиваетея на главного диктатора.

«Фейерверк юмора напоминает павлиний хвост, — замечает писатель. — Человек острит, вызывая восхищение окружающих. Когда этим хвостом начинают хлестать налево и направо, юмор становится сатирой…» («Хвост павлина»).

В повествовании Кривина воедино связываются фантастика и ирония. Писатель создает совершенно небывалый, неправдоподобный, «невозможный» сюжет и сам же улыбается ему. Нельзя творить фантастику с ученым, серьезным видом. Это дело веселое. Ирония может быть легкой, почти незаметной. И — убийственной. Вот, например, злая картинка «Стадо моисеево». Учитель говорит: «Не сотвори себе кумира». Его стадо повторяет: «Как это правильно!», «…о Моисей!», «Мудрый Моисей!», «…великий Моисей». Повторяя завет своего пастыря, «пасомые» впадают в тот самый грех, против которого предостерегает их учитель. А вот еще более жестокая миниатюра.

Каин, убивший Авеля, оказался дельным хозяином. Он быстро освоил землю и заселил ее обильным потомством. И своим детям он не раз говорил:

— Берегите, дети, этот мир, за который погиб ваш дядя! Такова амплитуда смеха — от невинной улыбки до разящего удара. Книга «Хвост павлина» завершается словами: «Когда у современника Диогена, еще более древнего философа Демокрита, спросили, как он понимает истину, он ответил коротко: «Я смеюсь».

Автор книги мог бы прибавить к словам: «Я фантазирую» еще два слова: «Я смеюсь». Фантазия и смех в этой книге неразлучны.

Ирония автора направлена не только против тех, кто стремится поставить себя над другими. Писатель смеется над натурами, одержимыми собою.

Вот нарцисс — ему не до женщин, он влюблен в самого себя. Любить кого-то другого — это для него слишком сложно. Пусть все будет просто: пускай каждый любит сам себя. Это — единственный вариант, доступный его пониманию («Нарцисс»).

Когда я прочитал эту миниатюру, я вспомнил, как однажды, будучи сотрудником одной литературной редакции, я пришел в дом известного поэта. Дожидаясь в холле, пока он выйдет, я увидел большой, чуть ли не в натуральную величину, бюст хозяина. А под «сводами» этого бюста я неожиданно разглядел крошечную фигурку Пушкина. Я понял — передо мной наглядное, предметное воплощение самооценки хозяина, его взглядов на самого себя.

Феликс Кривин весело смеется над теми, для кого только и свету, что в собственном окошечке.

«Даже первая скрипка, если она слушает только себя, — пишет он, — может испортить любую музыку» («Оркестр»).

Одни, говорит он в миниатюре «Душа человеческая», отдают душу работе, другие — женщине. Третьи, как это ни печально, отдают душу богу. Есть еще один разряд человека: он отдает душу самому себе. Наверное, он считает так: у себя душа в большей сохранности. А отдашь — потом ее ищи, свищи…

Так рождается вывод о «праве на недовольство»: «Только тот, кто недоволен собой, имеет право на все прочие недовольства».

Книга Феликса Кривина учит: будь самим собой, но не замыкайся в самом себе. Ты считаешь, что своя рубашка ближе к телу? Но почему ты вообразил, что твоя «рубашка» лучше, чем «рубашки» твоих окружающих, знакомых, коллег?

Нельзя, говорит Кривин, ограничиваться рамками самого себя. Надо уметь «выходить из себя». Печально, если человеку ничего кроме себя не надо. Такая самодостаточность ведет к внутреннему опустошению. Писатель внимательно прослеживает разные формы обезличенности, утраты своей индивидуальности. Одна обезличенность возникает, когда человек заболевает гипертрофией собственного «я». Другая, наоборот, когда он теряет свое «я», лишается собственного мнения, взгляда на мир.

Есть люди, похожие на эхо — они способны только пассивно откликаться на то, что слышат. Такому разряду людей посвящен символический рассказ «Эхо в лесу». Однажды, рассказывает автор, я поймал эхо в лесу. Стал с ним разговаривать, но, в сущности, это не было похоже на разговор: эхо лишь повторяло последние слова услышанной фразы. Смотрит рассказчик на эхо, а на нем лица нет. Вот к чему привела боязнь отсебятины. И кончается рассказ тем, что эхо начинает пробовать — сначала несмело, неуверенно — говорить не «повторами», а собственными словами.