А. Сахаров (редактор) - Александр III

• Название: Александр III
• Автор: А. Сахаров (редактор)
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-7632-0332-1

Миротвopeц Александр III провидел суть русских и мировых судеб более и далее многих своих современников. Люди, прожившие Его царствование, ясно сознавали, что тогда наступила известная степень сдержанной сосредоточенности и собирания сил, направленных от блестящих, даже ярких преобразований и новшеств предшествующего славного царствования – к простой обыденной внутренней деятельности… Мир во всём мире создан покойным Императором, как высшее общее благо, и действительно укреплён Его доброю волею в среде народов, участвующих в прогрессе. Всеобщее признание этого ляжет неувядаемым венком на его могилу и, смеем думать, даст благие плоды повсюду.

Д. И. Менделеев

---

Наследник, не стыдясь слёз, пел вместе с залой, понимая, что жребий брошен. 21 сентября, находясь в Царском Селе, он получил телеграмму из Ливадии: «По важности теперешних политических обстоятельств жду тебя немедленно сюда».

Конечно, Минни была очень расстроена этой новостью, как бы предчувствуя долгую разлуку, а Александр Александрович на следующий же день с Олсуфьевым и князем Барятинским отправился экстренным поездом из Колпина в Севастополь, где на рейде уже стояла под императорским штандартом яхта «Ливадия».

Папá встретил его словами:

– Я очень ждал тебя…

На совещании с участием канцлера Горчакова, военного министра Милютина, посла в Константинополе графа Игнатьева и министра двора графа Адлерберга наследник-цесаревич предложил перейти к самым решительным действиям. Закрывая совещание, император с редкостной для него твёрдостью сказал:

– Если мы не добьёмся гезультата политическими пегеговогами, то я не вижу дгугого исхода, как объявить войну Тугции!..

7

Итак, война началась! Двадцать шестого апреля 1877 года, в шесть пополудни, турки открыли артиллерийский огонь с правого берега Дуная по румынской крепости Калафат, в которой не было ни одного русского солдата. Напрасно комендант телеграфировал турецким властям в Видин, сообщая об этом, – бомбардировка продолжалась. Румынским батареям пришлось начать ответную канонаду, и они сожгли несколько судов в гавани Видина, а также городское предместье.

Карл, князь румынский[75], накануне своего дня рождения в выступлении перед депутатами решительно отверг идею нейтралитета.

Небольшой городок Яссы выглядел так, словно был объявлен на военном положении. Через него проходила масса русских войск: пехота, кавалерия, артиллерия, санитарные обозы. Часть войск следовала по железной дороге, другие шли пешком, делая в Яссах только привал. По улицам поминутно проходили отдельные команды, с неизбежным трепаком, всегда подхватываемым уличной толпой, и песнями:

Ах, дербень-дербень Калуга,
Дербень – ягода моя!
Тула, Тула, Тула, Тула,
Тула – родина моя…

Штаб-ротмистр Кузьминский явился в Яссы, чтобы вступить в действующую армию и, если удастся, обратиться с такой просьбой к государю. «Ведь прощён же генерал Черняев и восстановлен в армии!» – думал кавалергард, меряя шагами узкие румынские улочки с белёными домиками. Но на душе у него скребли кошки: он знал, что совершил тяжкий проступок, и всю ночь пропьянствовал в компании знакомых офицеров, а теперь, окатившись с утра ледяной водой, с тупым чувством вины брёл на вокзал встречать царский поезд.

Из-за угла показалась телега, запряжённая парой тощих лошадёнок, лениво подхлёстываемых иссиня-чёрным евреем с пейсами. Рядом сидел солдатик в партикулярном платье и в военной измятой фуражке с офицерской кокардой, которая изобличала в нём денщика. Заваленная чемоданами, телега свидетельствовала, что сзади выступает покидающая город партия.

И в самом деле, тотчас донеслось грустное хоровое пение под мерный барабанный бой. Не прошло и минуты, как из дворов повыскакивали смуглые курчавые румынские мальчишки, окружившие барабанщиков и горнистов, за которыми шёл отряд. Это было болгарское ополчение.

Мотив их песни был особенный, заунывный, тягучий, но и родственный песне русской, такой грустной, монотонной, берущей за душу. Батальон проходил мимо Кузьминского, который вглядывался в лица солдат. Нет! По контрасту с песней их загорелые лица были весёлыми, радостными, даже вдохновенными. Отчего же они затянули такой грустный мотив? Кузьминский знал, что иных песен у болгар просто нет. В них отражается вся жизнь болгарина от колыбели до смерти, тяжёлая подневольная судьба народа. Надрывающая сердце тоска и безграничная жажда свободы – вот отличительные черты болгарских песен. Немудрено, что песни эти грустные…

Кузьминский залюбовался стройным боевым порядком батальона. Все ополченцы были чисто одеты, все в новом платье и высоких сапогах. Вот стволы ружей блеснули в лучах поднявшегося солнышка – болгары приободрились ещё больше. У каждого в сдвинутой набекрень барашковой шапке – весенний полевой цветок.

«Точно на пир идут! – пронеслось в сознании штаб-ротмистра. – Впрочем, они ведь идут на родину, где не были несколько лет. Идут туда, где их родная хата, где их отцы, матери, жёны и дети. Что с ними? Живы ли они? Кого они найдут, что встретят? Воображаю, как сильно должно биться сердце каждого из них!..»

– Эй! Беркович! – крикнул Кузьминский, заметив в рядах молодого парня, вместе с которым воевал в Сербии.

– Кузьминский? Пожелай нам удачи! – не выходя из строя, весело отвечал болгарин. – Встретимся, брат, за Балканами, в Софии…

Судьба Берковича была похожа на судьбу многих интеллигентных болгар. Закончив реальную гимназию в Праге, он вернулся к себе на родину. Но нравственный гнёт, беззаконие и рабство вызвали протест в молодой душе. Он вступил в один из многих подпольных революционных комитетов. Изменник выдал его, и несчастного Берковича сослали в Малую Азию, подвергнув пожизненному тюремному заключению. Ему удалось бежать, и он счастливо достиг Сербии, где сражался под знамёнами Черняева…

Когда Кузьминский подошёл к железнодорожному вокзалу, болгары уже составили ружья в козлы и начали водить хору: схватившись за руки, танцоры образовали круг и под звуки дудки-сопелки танцевали, притоптывая ногами, то отходя назад, то наступая вперёд. Да, они чувствовали себя бодро и уверенно рядом с братом Иваном. Штаб-ротмистр думал о том, что русская военная сила быстро сломит турок.

Да и как иначе! Регулярная, многотерпеливая, всевыносливая, строго дисциплинированная русская армия двинулась против полуголодного, полуодетого плохо обученного турецкого войска, против сброда каких-то черкесов, башибузуков, зейбеков, спахизов, бедуинов, арабов. Кузьминский не сомневался в успехе. Дурное предчувствие как рукой сняло, и в самом превосходном настроении штаб-ротмистр ступил на главную платформу, где уже толпились свитские чины и генералы, а также румынская знать в ожидании царского поезда.

В центре длинной деревянной платформы выстроился оркестр, а в большой станционной зале был воздвигнут русский императорский трон, тонувший в море цветов. Ожидалось, что в Яссах государь непременно выйдет на станции, а по понятиям румынского начальства, российский император иначе, как на троне, сидеть не может. Ожидавшие в нетерпении поглядывали на часы: царский поезд вот-вот должен был прибыть.

Между тем два мощных локомотива, тянувших тёмно-синие вагоны, уже въезжали в пригороды Ясс. Поезд шёл виноградниками и полями, засеянными хлебом и кукурузой. Наследник-цесаревич вполглаза глядел на небольшой румынский городок, поднимавшийся на скате довольно высокого холма, покрытого сочной весенней травкой. Среди массы тесно сгрудившихся зданий высились три десятка церковных куполов.

Александр Александрович размышлял о том, что отец напрасно отказался от роли главнокомандующего, назначив на эту должность дядю Низи. Ведь ещё свежа была в памяти скандальная история с высылкой из Петербурга его пассии Числовой. Да и здоровьем дядя Низи не мог похвастаться: он страдал катаром кишок и сам признался доктору Боткину: «Силы слабеют…» Что греха таить, молодой наследник желал бы сам возглавить русскую армию. Но не тут-то было: пока что ему не предложили и полка, а поговорить с папá не было случая.

Отец в пути очень мучился от астмы, которая досаждала ему в последние годы каждой весной. Он почти не спал ночь и находился в своём привычном раздражительном состоянии. С самого утра Папá капризничал: и завтрак, и доклад графа Адлерберга, и даже беседа с Милютиным – всё было не то и не так. И когда царский поезд подошёл к нарядно украшенному вокзалу, император даже не вышел из вагона. Окно было открыто, и Александр II вместе с цесаревичем и графом Адлербергом внимательно оглядывал возбуждённую и ликующую массу народа.

Оркестр грянул «Боже, Царя храни!..». Шум голосов на платформе мгновенно затих. Между тем император остановил свой взгляд на офицере в красной черкеске, с тремя Георгиями и золотым сербским восьмиконечным крестом на груди. Офицер резко выделялся среди окружающих не только одеждой, но и своим иссиня-бледным, словно из мрамора, лицом.

Едва смолк гимн, государь картаво крикнул:

– Ты готмистг Кузьминский?

– Так точно, ваше величество! – ответил офицер, приблизившись к вагону. – Я прошу прощения, ваше императорское величество! Я покинул свой полк. Но я не мог оставить в беде братьев славян!

Александр II пришёл в неописуемый гнев.

– Ты дезегтиг! – задыхаясь, закричал он, и наследник перепугался, как бы у батюшки не усилился припадок астмы. – Ты убежал из агмии без моего газгешения! И без газгешения своего начальства!..