Магда Сабо - Старомодная история

• Название: Старомодная история
• Автор: Магда Сабо
• Издательство: Издательство «Прогресс»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1980

Семейный роман-хроника рассказывает о судьбе нескольких поколений рода Яблонцаи, к которому принадлежит писательница, и, в частности, о судьбе ее матери, Ленке Яблонцаи.

Книгу отличает многоплановость проблем, психологическая и социальная глубина образов, документальность в изображении действующих лиц и событий, искусно сочетающаяся с художественным обобщением.

---

Марию Риккль в тот вечер раздирали два чувства. Было что-то беспокоящее в том, что внучка ее, только-только выйдя в свет, на первом же, по существу еще детском, балу уже оказалась в ситуации, когда на нее было обращено всеобщее внимание; но было в этом и нечто такое, что заставляло счастливо сжиматься ее старое сердце: вот так же, должно быть, оторопели дебреценцы в свое время, когда она невестой Сениора впервые появилась среди тех давних барышень, которым, точно так же, как и ей, Мари Риккль, внушили, что сын Имре Яблонцаи — ненадежный человек, мот и картежник, и которые, несмотря на это, все без исключения были смертельно влюблены в Сениора. В то же время купецкая дочь была немного обижена: кто-кто, а она-то не верила ни в волшебные сказки, ни в чудеса и выбор Йожефа расценила скорее как своего рода пощечину, чем как награду. Здесь, в этом обществе, оскорблена была Нинон, и потому ни к кому из присутствующих Йожеф не желает быть снисходительным, не желает обхватить талию ни одной из этих барышень, но в насмешку над всеми выбирает полудевочку, полудевушку, тоненькую фигурку которой вяло облегает допотопное тарлатановое платье, которую он и видит-то впервые, у которой на шее нет даже скромной бархатной ленточки, — в общем, настоящую Золушку; этим выбором Йожеф хочет показать, что хлыст пока у него. Они когда-то довели до слез его сестру, и он покажет всем этим барышням и дамам, где раки зимуют, он сломит их высокомерие — и, пока руки его связаны для более основательной мести, хотя бы танцевать будет не с ними, а с этой, судя по платью, бедной родственницей, которую дома, наверное, прячут от гостей в комнате для прислуги. На этом вечере Мария Риккль решает отдать кому-нибудь тот зеленый «охотничий» костюм, который она два года назад, когда Ленке только-только начала учиться в монастырской школе, сшила для Ленке по настоянию Штилльмунгус, захотевшей, чтобы девочка выступила на каком-то благотворительном вечере. С тех пор платье с осени до весны было на матушке, в классе ее так и звали: Ленке-лесничиха. Матушке было весело, она улыбалась, Йожеф танцевал уже с Нинон; с сестрой он проводил и все остальное время, не уступая ее никому, кроме белокурого ее жениха; потом — так же внезапно, как пришли, — они удалились, оставив после себя тревогу и приятное волнение. Публика чувствовала: вечер этот был вечером расплаты, и если оскорбление, нанесенное Оттом, — оскорбление, к которому барышни и дамы и отношения-то никакого не имели, — искуплено тем, что высокомерный мальчишка танцевал с Лесничихой, то, собственно говоря, ничего страшного и не произошло, и Йожеф, видимо, в дальнейшем станет вести себя так, как должен себя вести, как ведут себя все порядочные молодые люди. Матушка рассказывала мне, что она, в сущности, и не разглядела тогда Йожефа — так увлечена была танцем; по дороге домой Ленке больше говорила Гизелле про Белу Майтени, жалуясь, что во время танца он задыхается, ловит ртом воздух и у него влажные руки. «В этом — вся ты, — ответила Мелинда. — Того, что он хорошо воспитан, мил, приятен, ты не замечаешь. Ты только замечаешь, что он задыхается. А видела ты человека, который бы не задыхался, когда танцует?» — «Видела, — упорствовала матушка. — Бела сразу дышит тяжело, в самом начале, а другие — только в конце». Мелинда лишь рукой махнула; ласковое спокойствие Белы Майтени даже ее покорило, она чувствовала: этот Майтени никогда не сможет никого оскорбить. Мелинда на всякий случай еще раз уколола слишком уж воодушевленную племянницу, сказав ей, что она, Мелинда, наверное, со стыда бы умерла, если бы хоть раз в жизни привлекла к себе такое внимание. И тут Мария Риккль, впервые с тех пор, как взяла в свой дом дочь Юниора, не перешла ни на немецкий, ни на французский, чтобы одернуть Мелинду и в то же время не нанести ущерба ее авторитету, а сказала то, что думает, по-венгерски: «И хорошо бы сделала — по крайней мере не оставалась бы вечно у меня на шее». Матушка, которую и так всколыхнули события дня, не могла совладать с собой и расхохоталась. Два крохотных момента этой дороги еще раз возвратятся однажды в жизни Гизеллы Яблонцаи и Ленке Яблонцаи: вот так же расхохочется Мелинда, когда мать Беллы с тревогой и озабоченностью в голосе, подняв глаза над чашкой чаю, будет шептать ей, что не представляет, что и делать: у Ленке что-то неладно в семье, милый, славный Майтени словно бы уже не прежний, просто ума не приложу, в чем причина такого охлаждения! И еще придет момент, когда Ленке в ужасе закричит Йожефу Хутираи, своему хорошему другу и врачу, склонившись над постелью мужа, Белы Майтени: «Господи, да он задыхается!»

В том календарном году, когда матушка, избавившись от зеленого охотничьего костюма, в специально сшитом взрослом платье сразу превращается в стройную красавицу, когда упряжка из двадцати четырех загнанных до полусмерти волов привозит к городу Ледисмиту легендарное орудие буров, Длинного Тома, которого на всем пути, у Каролины, у Эрмело, встречают, ласково гладят, украшают венками, готовя к триумфу, — триумфу, так и не состоявшемуся, — бурские женщины,

в том календарном году, когда вместе со всеми пассажирами английского разведывательного отряда попадает в плен военный корреспондент по фамилии Черчилль, чье имя спустя много лет Адольф Гитлер выучит так же хорошо, как и все государственные деятели в пяти частях света; в том году, когда в Китае имеет место катастрофический неурожай риса, во главе Иностранной коллегии встает князь Дуань,[138] а адмирал Сеймур,[139] находясь на марше к столице Китая, чтобы подавить начатое китайской молодежью движение, ставившее своей целью уничтожить европейцев и европейские учреждения, не способен обеспечить безопасность жизни белых; Австро-Венгерская монархия же настолько расшатана, что вмешательство войск становится постепенно привычным, будничным явлением общественной жизни: то гусары разгоняют массовую демонстрацию перед австрийским парламентом, то в Праге, на Вацлавской площади, на чехов выпускают драгун, то полиция закрывает помещения венгерских избирательных округов от нежелательных элементов и представители комиссий тайно вносят в списки фиктивные имена, похожие на имена делегатов оппозиции, чтобы, объявив недействительными поданные за тех голоса, обеспечить правящей партии абсолютное большинство в парламенте,

в том календарном году, когда Люгер[140] в Вене делает буквально все, чтобы соглашение между королем и Венгрией стало пустой фразой, а самостоятельная венгерская армия и независимая таможенная система — недостижимой мечтой, когда население Венгрии угрожающе сокращается, — в это время — хотя уже завершен творческий путь Диккенса, Теккерея, Бальзака и уже изданы на венгерском языке «Преступление и наказание» и даже первые произведения Тургенева — Ленке Яблонцаи и Белла Барток думают над тем, какое чудо должно свершиться, чтобы Мария Маргит Штилльмунгус выбрала для школьной постановки не музыкальную сцену некоего Й. Петца «Штирийская школа в середине прошлого века, или Подозрительная лепешка» или шутливую сценку «Концерт на хуторе», а «Сестер Дюркович». В том календарном году, когда две воспитанницы монастырской школы, затаив дыхание, слушают, как Маргит читает вслух о благородном и мужественном Филиппе Дерблэ, и ощущают потрясение всякий раз, когда Илона играет песню Хуски про двух воробушков, которым только и можно что сесть рядом друг с другом передохнуть на телеграфном столбе, — в этом году Ленке и Белла получают в свои руки книгу, которая, пусть они об этом не знают, оказывает большее влияние на формирование их представлений о мире, чем Штилльмунгус, чем семейное воспитание и даже весь опыт их дальнейшей жизни. Белла скопила наконец деньги, собираемые для этой цели, и семейная библиотека Бартоков пополнилась новой книгой — романом Хелен Метерс «Идущая через рожь».

Родившаяся в 1853 году в Майстертоне, вышедшая замуж за хирурга, тоже англичанина, и в двадцатидвухлетнем возрасте написавшая и издавшая под девичьей фамилией свой первый роман, «Coming through the Rye», писательница и не догадывалась, конечно, насколько бестселлер ее, выдающий незаурядную наблюдательность и мастерство, строящийся во многом на автобиографической основе, способный вызывать у читателей бурный восторг, горькие слезы и искреннее потрясение, этот апофеоз любви до гробовой доски, любви, не оскверненной, разумеется, плотской близостью, который появился в Венгрии, в переводе Эмилии Зичи, уже в 1878 году, спустя всего три года после английского издания, — насколько вредной была эта книга. Пожалуй, никогда матери, школа, гувернантки не отбирали тщательнее, чем в то время, в 1900 году, книги, достойные попасть в руки молодой девушке; однако роман «Идущая через рожь» выдержал самые взыскательные требования и занял место на полках. Готовясь к работе над «Старомодной историей», после «Пути в Золотую страну» я приобрела и эту книгу; я читала ее, с первой и до последней строчки, с каким-то неприятным ощущением, будто касалась некой скверны. Книга эта была как злобное пророчество: она начиналась стихотворной эпитафией, в которой названа была даже болезнь, от которой умерла моя матушка, а в конце, в сцене агонии Уотти, опять-таки с жуткой правдивостью воспроизводился момент, когда матушка покинула нас. Пока я собирала сведения о ее жизни, однажды меня уже больно ударила по нервам зловещая игра в утопленницу в бассейне у Сиксаи; нелегко было мне читать и надгробный стих, который даже в своей плохо переведенной простоватой наивности довольно достоверно перечислял симптомы сердечной и легочной астмы и тройного перелома шейки бедра. И вообще история Элен Адэр меня не растрогала, а возмутила. Хелен Метерс умерла в 1920 году; в то время матушка уже четыре года как вышла замуж во второй раз, за моего отца, и у нее не только был сын, рожденный от брака с Майтени, я тоже уже существовала на свете; книга тем или иным образом повлияла на судьбу, всех нас: Белы Майтени-старшего, Элека Сабо, и матушки, и моего брата Белы, и мою, и даже Мелинды в известной мере. Писатель крайне редко способен заранее определить, что он создает и что разрушает: Хелен Метерс, которая была лишь на тридцать лет старше моей матушки, вероятно, не поверила бы, если б ей сообщили, что в венгерском городе Дебрецене она на всю жизнь убедила одну юную девушку в том, что в земной жизни не следует ждать счастливой любви, что верить в осуществление надежд — это несбыточная иллюзия; роман этот заставил матушку считать естественным и простительным — простительным во имя любви — грехом мужскую неверность, грубость, внушил ей, что нет смысла бороться против бесчестия, обмана, что гордость, может быть, делает человека несчастным, но зато оберегает его от грязи; книга побудила ее верить, что подлинно активным можно быть лишь в сотворении зла, добро же всегда неловко, наивно и уязвимо.