Густав Майринк - Майстер Леонгард

• Название: Майстер Леонгард
• Автор: Густав Майринк
• Издательство: «Иностранная литература»
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1992

Аннотация к журналу «Иностранная Литература» № 3 1992:

Да, прав был принц Датский: на свете действительно есть многое, что и не снилось мудрецам, зато снится оно писателям, поэтам, художникам. Наш экспериментальный спецвыпуск посвящен тому, что находится за гранью яви, в завораживающем, волшебном Зазеркалье мистического художественного воображения.

Дорогой читатель, Вы держите в руках необычный номер «Иностранной литературы»; все журнальные разделы подчинены в нем одной теме — Вы погрузитесь в мир «черной фантастики», сверхъестественных явлений и зловещих тайн, где порой властвует та сила, которая, как известно, «вечно хочет зла и вечно совершает благо». Этот почтенный, освященный многовековой традицией литературный жанр, восходящий к фольклору, средневековой мистической, новелле и готическому роману, как это ни парадоксально, достиг расцвета именно в нашем технологическом, насквозь рационалистическом столетии. На этих страницах Вы встретите немало громких, иногда неожиданных имен — оказывается, страшные сказки любят даже самые серьезные писатели. Возможно, рассказанные ими истории Вас не очень напугают.

Но все-таки послушайтесь нашего доброго совета:

НЕ ЧИТАЙТЕ ЭТУ КНИЖКУ НА НОЧЬ!

---

Людей и богов, прошлое и будущее, призраков и демонов вбирает сия бездна, бросая на их иллюзорную жизнь лучезарный отсвет немеркнущего магического настоящего. Но наиболее полно эта не ведающая границ сила являет себя в том, кто сам велик; она всегда направлена внутрь, наружу — никогда; все, что вовне, немедленно становится огородным пугалом.

Итак, безумная абракадабра шарлатана и на сей раз обернулась вещим пророчеством, все сказанное им об оставлении грехов исполнилось слово в слово, да и майстер наконец найден — это сам Леонгард.

Подобно тому как крупная рыба прорывает сеть и ускользает сквозь это отверстие от верной смерти, так и Леонгард прорвал хитросплетения судьбы и ускользнул сквозь себя самого от наследственного проклятья — отныне те, кто захотел бы последовать за ним, могли бы с полным правом назвать его спасителем.

Сейчас он очень хорошо понимал, что все — грех или греха нет вовсе, ибо совокупность всех Я — это общее Эго.

В самом деле, может ли существовать в этом мире хоть одна женщина, которая не была бы его сестрой, или любовь, которая не являлась бы инцестом? Значит, убивая самку — самого малого и ничтожного зверя — мы убиваем свою мать и одновременно самих себя! Разве наше тело не унаследовано от миллионов живых тварей?

Только великое Эго и ничто иное предопределяет судьбу, в этом великом зеркале отражаются бесчисленные Я, большие и малые, светлые и сумрачные, злые и добрые, веселые и печальные, а оно пребывает в нерушимом, безмятежном покое, и ни радости ни страданию не дано смутить его, и в прошлом, и в будущем остается оно вечным настоящим; первопричина, причина самого себя, оно не подчиняется никаким законам, кроме своих собственных, подобно солнцу, кое не тускнеет и не коробится оттого, что его отражение плавает в лужах или среди бушующих волн, и пусть все воды иссякнут или же прибудут в ливнях проливных, оно от этого не зайдет позже и не взойдет раньше.

Итак, там, где есть Эго, нет места для греха. С коварным невидимым врагом, мечущим из тьмы отравленные стрелы, покончено, боги и демоны отныне мертвы — околели подобно летучим мышам, извлеченным из своих мрачных убежищ на яркое полуденное солнце.

Леонгард видит своих воскресших родных: мать с ее беспокойно бегающими глазами, парализованного отца, сестру и жену Сабину; теперь они всего лишь тени, такие же, как и он сам в разные периоды своей жизни: дитя, мальчик, юноша, мужчина, — но истинная его жизнь непреходяща, она, как и его Я, лишена какой бы то ни было законченной формы…

Заметив неподалеку пруд, Леонгард медленно бредет к нему; лицо горит, боль разрывает внутренности, но он воспринимает эту боль словно со стороны, как будто она терзает не его, а кого-то другого.

Перед солнечным ликом вечного настоящего, который всем смертным кажется таким же привычным и естественным, как собственное лицо, и все равно таким же чужим и незнакомым, как… собственное лицо, бледнеют и исчезают, будто утренний туман, тени и призраки, и муки телесные.

Леонгард видит плавный береговой изгиб, маленькие, поросшие тростником островки и замирает: воспоминания захлестывают слишком внезапно, и вот уже мнится ему, что он снова дома, в парке своего детства…

Кругосветное путешествие в туманной и бурной стихии жизни подошло к концу!

Покой сошел в его сердце, страхи и ужасы рассеялись, он примирился не только с мертвыми и живыми, но и с самим собой.

Отныне он может открыть книгу судьбы на любой странице и заглянуть и в прошлое, и в будущее.

Золотая голова времени имеет для него теперь один-единственный лик — настоящее, и в какую бы сторону он ни пошел, она всегда будет обращена к нему своим вечно юным лицом; два другие навсегда останутся невидимыми, подобно темной стороне луны.

Всякое движение должно замыкаться в круг, все, что движется, неизбежно движется по кругу, и мысль о том, что вся его жизнь является подтверждением этого великого закона, который даже небесные тела содеял сферообразными, вселяет в него чувство незыблемого покоя; теперь он в полной мере оценил разницу между сатанинской печатью из четырех без устали бегущих по кругу человеческих ног и прямым неподвижным крестом.

Жива ли дочь? Должно быть, уже в летах, ведь она родилась, когда ему не было и двадцати…

Он приближается к родным местам, весенний ветерок гонит вдоль дороги пестрый пух с цветущих деревьев и полевых цветов, высокие березы выстроились по обочине, подобно узловатым великанам в светлых плащах, на вершине холма — черные от копоти руины, поросшие серебристыми зонтиками бурьяна.

Взволнованный, подходит он к залитым солнцем развалинам; старый, до боли знакомый мир преображенным, сияющим встает из прошлого, почерневший скелет из обломков мебели, обугленных балок, закопченных останков стен прямо на глазах облекается плотью… Погнутый бронзовый маятник обрастает недостающими деталями, и вот во вновь обретенном настоящем возникают большие напольные часы, стоявшие когда-то в его детской, брызги крови прежних страданий преображаются в сияющие алые крапинки в обновленном оперении восставшего из пепла феникса жизни.

Вниз по склону катится блеющее стадо овец, опытные, знающие свое дело овчарки без лишнего лая гонят его к серому прямоугольнику загона. Когда подозрительно поглядывающий пастух подходит ближе, Леонгард спрашивает его о хозяевах замка, парень чертыхается, хмуро бурчит что-то о проклятом месте и злобной старой ведьме с каиновой печатью на лбу, которая живет сейчас внизу в селении углекопов, и, недовольно ворча, поспешает за своими овцами.

С трудом продравшись сквозь чащу, в которую превратился не слишком густой когда-то лесок, Леонгард подходит к часовне… Дверные створки висят криво, нижние петли сорваны, позолоченная скамья покрыта бледным налетом плесени, оконные стекла мутны, медный крест на замшелой крышке люка изъеден зеленой ярью, кое-где сквозь щели каменных плит пробивается бурьян…

Машинально он поскреб крышку люка ребром башмака, на тускло блеснувшей поверхности металла возникают какие-то цифры, видимо, дата и надпись:

ВОЗДВИГНУТА ТРУДАМИ

СТРОИТЕЛЬНЫХ ДЕЛ МАЙСТЕРА

СМИРЕННОГО ЯКОБА ДЕ ВИТРИАКО

Леонгард стоит ни жив ни мертв — сейчас, когда ему открылся секрет плетения тончайшей паутины, в хитроумные силки которой пойманы все вещи этого мира, он не знает — плакать или смеяться: таинственный гроссмайстер, которого он искал почти всю жизнь — это имя какого-то неизвестного каменщика! Сколько бессонных ночей провел он в юности, глядя на это орудие кровавого преступления, и не замечал, слепец, — а ведь видел, видел! — выгравированного на нем имени! Так вот за кем он шел — слепец, слепец! все эти долгие годы, вот тот невидимый мэтр, который провел его по кругу посвящения! И теперь, когда с глаз Леонгарда сняли повязку и очи неофита отверзлись для нового света, майстер лежит у его ног, от него остался пустой звук, три ничего не значащих слова, ибо с окончанием кругосветного путешествия, когда круг замкнулся и тайная страсть души, влекущая вернуться в исходную точку, исполнилась, закончилась и миссия Якоба де Витриако…

Пред взором майстера Леонгарда проходят последние годы жизни: он отшельником обретается на руинах бытия, не снимая с себя власяницы, изготовленной из грубых одеял, которые ему удалось отыскать на пожарище; очаг он сложил из обломков кирпича.

Люди, которые время от времени, заблудившись, выходят к часовне, кажутся ему бесплотными как привидения, и только когда он вбирает их образ в магический круг своего Я, они оживают, обретая в нем бессмертие.

Формы бытия для него все равно что изменчивые облака: многообразны, а в сущности — испарения, не более…

Он вновь поднимает глаза, глядя поверх заснеженных верхушек деревьев.

Вновь, как тогда, в день рождения дочери, в южной части небосвода мерцают две большие звезды, они так близко друг от друга, что кажется, это обман зрения — просто двоится в глазах…

Лес кишит факелами.

Звенят остро отточенные косы.

Искаженные яростью лица мелькают меж стволов… Приглушенный ропот грубых, хриплых голосов… Горбатая старуха из селения вновь перед часовней, как ветряная мельница машет тощими руками, подбадривает суеверных углекопов… Прижавшись лицом к стеклу, таращится своими сумасшедшими глазами, словно наставляя два сложенных рогаткой пальца, кончики которых мерцают сумрачным зеленоватым огнем.

Посреди лба зловеще тлеет красное родимое пятно…

Недвижим в своем готическом кресле, майстер Леонгард широко открытыми, немигающими глазами смотрит прямо перед собой; он знает, что этим людям там, снаружи, нужна его кровь, знает, что причиной ярости суеверной толпы явилась та дьявольская тень, которую отбрасывает на снег его сидящее в кресле тело, — майстер лежит у их ног, от него остался пустой силуэт, ничего не значащая тень, послушная малейшему мановению руки своего хозяина: но знает он и то, что тело, которое эти олухи пришли уничтожить, — тоже всего лишь тень, такая же, как и они сами, — призрачный фантом в иллюзорном царстве вечного круговорота времени, где даже тени подчиняются закону круга.