Райдо Витич - Противостояние

• Название: Противостояние
• Автор: Райдо Витич
• Жанр: Историческая проза

Время не выбирает судьбы, скорее судьба выбирает время.

---

одном положении, так что… не до субординации. Доложи обстановку, лейтенант, и

кратко — каким боком ты из Забайкалья здесь оказался.

— Паршивая обстановка, товарищ майор, — кивнул. — Сведений никаких нет. Знаю

только, что вокруг немцы. Мы с другом, лейтенантом Саниным, получили отпуск,

ехали в Брест. Ближе к утру, примерно в 4, 4.20 двадцать второго июня, состав

подвергся массированной бомбандировке. С тех пор пробирались к своим. По дороге

к нам присоединились бойцы из разрозненных частей, пленные, которых удалось

отбить. Дней девять назад при переходе через поле опять попали под авианалет. От

группы остался я и девушка, которая ехала с нами в поезде.

И вздохнул, не сдержался:

— Сегодня мы должны были быть в части, — закончил глухо.

— Ясно.

— Можно спросить?

— Да.

— Как вы оказались в том лесу?

— Имеешь право, — согласился. — Раненые, лейтенант. Мое дело лечить… но… —

и смолк, закрыл глаза. Минут пять тишина стояла, потом раненный вновь заговорил.

— Утюжили беспрестанно. Батальон семь атак отбил, а потом… нечем и некому

отбивать было. Все легли. Политрук застрелился. Замкомбрига убит, комбриг — убит.

Я пытался эвакуировать раненных. Фашисты били прямо по машинам. Мы начали

оттаскивать бойцов к деревне. Ее накрыло. Прямые попадания. Дома в щепки, людей

… Попал в плен. Бежал. В лесу нашел раненных. Помогал медсестре Валентине

Самойленко… а она мне… Медикаментов нет, еды нет, питья нет… Умирали, как

мухи…Потом немцы окружили рощу и устроили артобстрел.

Мужчины помолчали. Лейтенант подошел ближе и, не спрашивая сел напротив капитана,

вперив в него тяжелый взгляд. Рассказ о расстреле раненных будоражила кровь и

будила злость. А еще вину и непонимание — почему они не вышли на своих? Не

помогли? Какой леший кружил их по лесам так, что они фактически никого не видели,

ничего не знали?…. А в это время гибли солдаты, целыми батальонами ложились!

И Коля мертв, и ребята…

А он жив…

— Что думаете делать, товарищ майор?

— Есть предложения?

— Есть, — посмотрел ему в глаза так, что и слов не понадобилось. — И оружие

есть.

Вспалевский кивнул и закрыл глаза:

— Меня Ян зовут, — прошептал.

— Александр.

— А девушку Пчела, — слабо улыбнулся раненный.

— Вообще-то ее Лена зовут.

Но Ян уже спал.

Лена слышала каждое слово, стоя за занавеской, и не могла пошевелиться. Картина

умирающих от снарядов и пуль раненых стояла перед глазами, словно она сама там

побывала. В купе с "погибли все, кроме меня и девушки" — это было невыносимо.

Дрозд вышел и первую кого увидел, отогнув занавеску, прижавшуюся к стене девушку.

Она смотрела на него огромными темными от гнева и непонятного упрямства глазами.

Лейтенант даже опешил: что ей опять в голову пришло?

— Коля не погиб, Коля жив! Понял?! — прошипела с яростью.

Дрозд настолько растерялся, что перечить не смог, кивнул автоматически: понял и

пошел от греха во двор. У порога только чуть очнулся, бросил двери толкнув:

— Раненного хоть напои да накорми.

Лена лишь осела у стола.

Глава 11

Ян постепенно приходил в себя и много рассказывал. Скупо, сухо, словно заставляя

себя беседовать с девушкой, он говорил, как сражались бойцы, из всех сил

удерживая высотку. Как немец давил их танками и утюжил бомбардировками. Как у

красноармейцев не было уже патронов и они шли в штыковую, на верную смерть,

совсем еще мальчишки, апрельский призыв…

Как горели села. Как немецкая авиация кучно ложила бомбы на жилые дома,

превращая деревни в руины.

Как отходили. Как на дороге лежали убитые лошади, разбитые телеги с беженцами,

трупы убитых. Как у воронки увидели убитую женщину, прикрывшую собой девочку. А

та доходила — осколком ей ноги оторвало. Ничего нельзя было сделать, ничего…

Сержант, пожилой мужчина, долго стоял над ней и достал пистолет. Застрелил ее,

прекратив мученье, и ушел в другую сторону. Больше его никто не видел…

Как пленных гнали по дорогам босыми и голодными. Как стреляли перед строем

политруков и офицеров. Как их выдавали свои же из тех, кто оказался слаб и не

выдерживал, ломался, сдавался…

Наверное, она сошла с ума. Впрочем, в те дни всем и все казалось вывернутым, не

только ей. Словно лавина кошмаров обваливалась, неся одни скверные вести за

другими, наполняя жизнь какими-то нереальными, если вдуматься вещами. Впрочем, и

жизнь сама, казалась ненормальной, более похожей на существование неизвестно

зачем.

Внутри нее и вокруг все рушилось и падало прахом, превращаясь в тлен, пыль.

Ценности, понятные всем, ценности и принципы в которых она жила, которые считала

незыблемыми, вера, надежда, светлые чувства, радость — все куда-то ушло, кануло.

И можно было тешить себя надеждой — заблудилось и только, но даже в это не

верилось.

В один из дней, когда раненый начал ходить, а лейтенант не ушел, как обычно на

ночь, Лена нашла схрон оружия. Не красиво было подглядывать, ее не учили этому,

но видно пороки были заложены в ней и вылезли под воздействием стресса сами. Она

поражалась тому, как запросто стала подслушивать, подглядывать, пытаться

анализировать каждую мелочь. Но самое поразительное было в том, что она не

чувствовала вины за то, что творила. Наоборот, считала правильным быть в курсе

того, что знают дед Матвей, Дрозд, Янек.

Что-то незнакомое, то о чем она даже не подозревала в себе, и будь иной жизнь,

возможно вовсе бы не узнала, начало расти и крепнуть. Это «что-то» было выше и

сильнее ее и диктовало свое, вне доводов рассудка, воспитания, привычных понятий.

Оно шокировало и в то же время казалось единственно верным и правильным. В его

власти она ничего не боялась и ни о чем не думала. Она просто знала, видела цель,

все остальное переставало существовать.

Может быть, это звалось отчаяньем, может безумием, а может, в ней просыпался

зверь, но не тот предок — обезьянка, из которой труд по теории Дарвина превратил

ее уже в человека, а скорее кто-то другой, хищный, не знающий ни жалости, ни

понимания, живущий только на инстинктах. А инстинкт был прост — убить. Любыми

средствами, любой ценой убить фашиста. Одного, еще лучше десять, двадцать.

Вечером Лена взяла автомат и пошла в лес, искать ту деревню, в которой, какой-то

Воронок, рецидивист и убийца, вешает и стреляет людей. И фашистов, которые убили

Надю, Васечкина, "тетю Клаву", Голушко, Стрельникова. Тех, кто расстрелял

раненых, превратив их в живые мишени, тех, кто мучил пленных и убил ту женщину с

грудным ребенком, на которую они наткнулись в деревне…

Она не могла с этим жить, просто сидеть в избе и слушать майора, видеть Сашу,

коней, лес, слышать эту тишину, осознавать видимость покоя и благополучия, в то

время как точно знала — это мыльный пузырь. Нет ничего хорошего и быть не может,

потому что Красная армия отступила, и теперь вокруг хозяйничает враг и позволяет

хозяйничать врагам.

И она шла, не ведая, куда и точно знала, что придет. И точно знала — убьет.

Пусть хоть одним, но будет меньше врагом. Пусть хоть она умрет, но будет знать,

что не зря. Она должна что-то делать, просто обязана.

Только к утру она вышла на дорогу и к полю, покрытому густым туманом, стелящимся

понизу. Из него, как островки, далеко впереди виднелись крыши домов. Было очень

тихо и еще сумрачно. И очень странно было слушать эту тишину и видеть вполне

мирную деревню, лес слева и справа, поле, обычную проселочную дорогу. Казалось,

войны нет, казалось, Лена попала в какой-то кошмар и все плутала, не имея

возможности выйти, а тут вдруг вышла, все кончено, возможно, вовсе ничего не

было. Ведь вот она, обычная девчонка в обычном платье чуть ниже колен, в

платочке, как деревенская — и деревня вот она… только вот автомат, каким-то

образом вышел из кошмара вместе с ней, то ли напоминая, то ли предостерегая.

Лена поправила лямку на плече и пошла в туман, напрямки к деревне, по густой

траве, мокрой от росы. Здесь и пахло-то травой — не порохом, не трупами, ни