Сергей Романовский - Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции

• Название: Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции
• Автор: Сергей Романовский
• Издательство: Издательство Санкт-Петербургского Университета
• Жанр: Культурология
• Год: 2000
• ISBN: 5-288-02723-4

Книга посвящена всестороннему культурологическому и политологическому анализу роли в российском историческом процессе радикальной русской, а также советской и постсоветской интеллигенции. Впервые обосновывается резкая грань между этими тремя понятиями. Автор не ограничивается уже набившим оскомину анализом деструктивного влияния интеллигенции на слом российской, а затем советской государственности, он ставит вопрос шире – интеллигенция, как свободомыслящая социальная группа интеллектуалов, на всех отрезках российской истории находилась в оппозиции к властным структурам, отсюда и взаимное отчуждение интеллигенции и государства, отсюда же и её «отщепенство» в глазах народа российского.

Книга представляет интерес для всех, кто интересуется российской историей и культурой. Она будет полезна как студентам, так и преподавателям всех гуманитарных специальностей российских университетов.

---

Учились же русские люди XV -XVI веков по «Хроногра-фу», своеобразному прообразу систематического изложения фактов общей истории. Он просуществовал чуть ли не до сочинений В. Н. Татищева. Читали и переведенные с греческого рукописи по общему естествознанию. В них уже сообщались более верные сведения о Земле, о населяющих ее животных. Но как только кончалось описание и начиналось объяснение, т.е. научное осмысление фактов, читатель тут же отсылался к Писанию, и познание прекращалось.

В 1533 г. престол Великого княжества Московского достался трехлетнему внуку Ивана III Иоанну Васильевичу. 16 января 1547 г. митрополит Макарий венчал 16_летнего отрока Иоанна на царство. С этого времени Великое княжество Московское стало называться Российским государством, а Великий князь Московский – царем всея Руси [188].

Уже к тому времени Иван IV приобрел все черты будущего царя_тирана: крайне неуравновешенную психику, недоверие и подозрительность, бешеную злобность и необъятный беспричинный страх. Но весь этот букет в 16_летнем юноше еще не распустился. Он, как и всякие нервические натуры, жил эмоциями и порывами. И поначалу порывы его были вполне благородны. Решил он управлять страной по закону и справедливости.

Однако благие пожелания уже вскоре разбились о больную психику царя. Непрерывные интриги боярских родов, науськивания и провокации выводили Ивана из себя, он не успевал фиксировать события, он не мог сличить правоту одних с кознями других. Он рубил боярам головы, а они, как у сказочного дракона, отрастали вновь. Еще вчера эти головы призывали его к отмщению – он мстил, но выросшие вновь, уверяли его, что еще очень много у него врагов, что еще не всех он извел, а простит он им – изведут его, Ивана.

Царь Иван буквально захлебывался от собственного бешенста, он заходился в злобе и уже не мог остановиться. До поры необузданный нрав набожного царя_убийцы сдерживал митрополит Макарий. Но в 1563 г. Макарий умер, и разумным реформаторским начинаниям Ивана IV пришел конец. О них забыли и более не вспоминали [189]. Настало время открытого террора. Набожный царь _христианин стал еще и царем_палачом одновременно.

Иван IV вводит опричнину. Если опираться только на психофизические свойства натуры царя, то цель введения опричнины вполне понятна и объяснима. Но если посмотреть шире, то тогда борьба с боярством окажется лишь частным случаем этого нововведения. На самом деле с помощью опричнины царь хотел навсегда закрепить в России предельно жесткое, практически без правовых люфтов самодержавие, она была нацелена «против идеи закона и права» [190]. К тому же Иван IV своей больной гениальной интуицией почувствовал, что именно такой тип правления будет опираться на абсолютную народную поддержку.

…Он поделил единое государство на «своих» и «неизвестно, своих ли», проверкой чего по повелению царя и занялись «свои», т.е. опричники. Уже через год страна стала бессловесной. Но и тишины Иван боялся до жути: раз молчат, значит затаились, выжидают. Надо было перехитрить бояр и раскрыть их заговоры еще до того, как о них додумались. Кровь на плахах не просыхала [191].

И самое страшное было в том, что опричный террор на деле оказался бессистемным: опричники убивали кого хотели, когда хотели и где хотели. Любой мог ждать опричных гостей и днем и ночью. В людях поселился не просто страх, а страх животный. Они стали просто бояться, без всякой на то причины. Этот страх на долгие столетия стал чуть ли не генетической чертой русского человека. И этот же страх, поселенный в душах людей Иваном Грозным, явился основным мотором будущих реформ, прежде всего петровских. Не зря именно Иван Грозный был любимым царем Петра Великого.

Итак, что же дал России Иван Грозный за полвека полного государева беспредела?

В. О. Ключевский считал, что если не обращать внимания на шум, которым сопровождалась его деятельность, то положительное влияние царя Ивана на историю России «не так велико» [192]. Зато отрицательного наследия – полный короб…

Именно Ивану Грозному Россия обязана становлением полновесного самодержавия. Отныне, вплоть до XX столетия, это самодержавие будет не столько развивать, сколько сковывать российскую государственность, душа на корню любые ростки инакомыслия. То, что именно самодержавие помогло России выстоять в слож-ных политических катаклизмах, – один из устойчивых исторических мифов, рождённый благодаря трудам Н. М. Карамзина и С. М. Соловьева.

Именно Иван Грозный заложил в генетический код русского человека «хромосому страха». Жить в страхе – явном или неявном – стало нормой. Иной жизни русский человек не мыслил. От страха ведет свою родословную апатия и безразличие, безынициативность и двуличие, нелюбовь к свободе и ненависть к более умным. Общество, пораженное вирусом страха, не развивается, а болеет.

Именно Иван Грозный, всеми силами укреплявший российскую государственность, сам того не ведая, своими реформами ее подтачивал. Здесь можно приводить много резонов. Но достаточно одного. После смерти Ивана Грозного и недолгого правления его «не вполне здорового сына» началась Большая Смута, когда государственность российская стала трещать по швам под алчным напором рвущихся к власти бояр и самозванцев.

Именно Иван Грозный своему глубоко религиозному народу преподал неизгладимый урок безнравственности: и делами государственными, и даже своей личной жизнью. Для богобоязненного XVI века было непостижимо, чтобы царь 9 раз венчался в церкви; верующий человек и представить не мог, что его духовного наставника митрополита Филиппа можно взять да и задушить прямо в монастырской келье. И многое другое трудно было вообразить, что с легкостью позволял себе царь Иван и его опричных дел мастера.

Понятно, что когда воздухом страны являются испарения от тысяч унтер Пришибеевых, никакому свободомыслию места не было. Еще Стоглавый Собор 1551 года, т.е. до начала открытого террора, когда Иван IV только вынашивал планы широких государственных новаций, утвердил составленные митрополитом Макарием «Четьи_Минеи» – список дозволяемых книг для чтения. Все остальное читать было нельзя. Запретными стали «Аристотелевы врата» (учебник по медицине), «Шестикрыл» (пособие по астрономии) и многие другие книги. Светских рукописей для чтения церковь почти не оставила. Сам же митрополит написал «Степенную книгу», вариант известного «Хронографа», в ней он изложил всю историю Руси по генеалогическим «степеням» – от князя Владимира до царя Московского. Читался в те годы и «Домострой» отца Сильвестра – своеобразный свод житейских и нравственных наставлений [193].

Любопытна одна чисто российская традиция: многие люди (книжники прежде всего), еще в XVI веке размышлявшие о развитии страны, ее будущности, т.е. те, кого в XIX веке назовут интеллигентами, смотрели вперед, оборотясь назад, к прошлому. Они уповали только на поддержание «изшатавшейся старины», только в забвении заветов предков видели все нынешние беды и никак не желали искать новые, еще не пройденные страной дороги [194]. Неудивительно поэтому, что такие люди, как Андрей Курбский, Нил Сорский, Максим Грек, Вассиан Патрикеев, искренне преданные «царю и отечеству», объявлялись врагами этого самого отечества, а бездарные и бессловесные слуги власти превозносились как его спасители. От этого и проистекало самое характерное явление российского вольнодумства – мечтательность и прожектерство.

И все же «век Ивана Грозного» прочно вошел в историю отечественной культуры: почти через сто лет после изобретения Гутенбергом книгопечатания книги стали издавать в Москве.

Строительство Печатного Двора и издание книг поручили дьякону Кремлевской церкви Ивану Федорову. Но одичание людей было столь велико, что уже вскоре суеверная толпа разметала это «бесовское гнездо». И все же книги печатали: в 1564 г. вышел «Апостол», в 1565 г. – «Часослов». Люди тогда не представляли толком даже сути своей веры, они и вникать в нее не хотели, им было вполне достаточно усвоить внешние обрядовые атрибуты, духовное же и нравственное благочестие – то, что и должно нести православие, было им недоступно. Книги появились, а читателей не было, зато на первый план выступило суеверное значение Буквы. Именно за ее чистоту и стали бороться отцы церкви, печатному слову они предпочитали работу писцов, а потому за якобы допущенные вольности при переводе с греческого священных текстов И. Федорова изгнали из России в Литву уже в 1566 г. Но в этом деле все же победил прогресс, пусть и запоздалый. Книги продолжали печататься.

За сто лет после открытия в 1564 г. первой русской типографии было отпечатано около 500 книг. Только в первой половине XVII века (с 1615 по 1652 г.) Московский Печатный двор выпустил 233 издания [195]. Были напечатаны «Азбука» (с 1634 по 1652 г. пять изданий), «Часовник» (он выдержал 34 издания), «Псалтирь» (24 издания), «Канонник» (5 изданий), «Катехизис». Все эти книги использовались в те годы и для обучения. В 1647 и 1648 гг. Печатный двор выпустил два учебника: «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей» (это перевод книги И. фон Вальхаузена) и «Грам-матики словенские…» Мелетия Смотрицкого (ее переиздали в 1721 г.). Книга эта, помимо этимологии и синтаксиса, содержала еще краткую риторику и пиитику. И. В. Поздеева подсчитала, что из всех вышедших в первой половине XVII века книг 32 % были предназначены для обучения [196]. В то время «книжное почитание» как бы заменяло школу, и хотя книги были ориентированы на духовное воспитание, мысль они не будили.