Сергей Романовский - Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции

• Название: Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции
• Автор: Сергей Романовский
• Издательство: Издательство Санкт-Петербургского Университета
• Жанр: Культурология
• Год: 2000
• ISBN: 5-288-02723-4

Книга посвящена всестороннему культурологическому и политологическому анализу роли в российском историческом процессе радикальной русской, а также советской и постсоветской интеллигенции. Впервые обосновывается резкая грань между этими тремя понятиями. Автор не ограничивается уже набившим оскомину анализом деструктивного влияния интеллигенции на слом российской, а затем советской государственности, он ставит вопрос шире – интеллигенция, как свободомыслящая социальная группа интеллектуалов, на всех отрезках российской истории находилась в оппозиции к властным структурам, отсюда и взаимное отчуждение интеллигенции и государства, отсюда же и её «отщепенство» в глазах народа российского.

Книга представляет интерес для всех, кто интересуется российской историей и культурой. Она будет полезна как студентам, так и преподавателям всех гуманитарных специальностей российских университетов.

---

Однако нас занесло немного вперед.

Закончим эту главу пророческими словами Г. В. Плеханова: «Целых тринадцать лет Александр III сеял ветер. Николаю II предстоит помешать тому, чтобы буря разразилась. Удастся ли ему это?» [349].

Глава 13 От Думы до «Вех»

В 1894 г. Александр III умер, передав престол сыну Николаю Александровичу. Ему суждено было «закрыть» династию Романовых, правивших Россией три столетия. А мученическая смерть последнего русского монарха наложила и своеобразный «му-ченический ореол» на все его царствование. По крайней мере глазами многих историков Николай II видится теперь только как мягкий, порядочный и либеральный правитель, павший жертвой неуправляемой политической стихии [350].

Конечно, с характером Николая II «управиться» с этой стихией было немыслимо, но такой царь – беда России. В очередной раз сработала уже отмеченная нами печальная историческая закономерность в смене «жестких» и «мягких» царей, и Николай II стал последним, чья «мягкость» обернулась для страны непоправимой катастрофой.

Кстати, не исключено, что Николай с его наклонностью к мистике прожил свою жизнь под дамокловым мечом неизбежного убийства. Почему? Потому только, что он наверняка знал жесткую историческую последовательность в том, кaк окончили царствование представители «голштинской династии» Романовых: Петр III (убит) Þ Екатерина II (умерла) Þ Павел I (убит) Þ Александр I (умер или «ушел?») Þ Николай I (умер) Þ Александр II (убит) Þ Александр III (умер) Þ Николай II (?). Знак вопроса потому, что этот мистический пасьянс, как нам думается, постоянно держал в напряжении Николая Александровича.

Да и начало его правления было симптоматичным для мистика [351]: венчался он в дни траура по отцу, дав тем самым своим подданным неподражаемый пример «эмоциональной тупости» [352], во время коронации оторвалась и упала на землю цепь ордена Святого Андрея Первозванного, что было дурным знаком. А Ходынка, а десятилетнее мучительное ожидание наследника, который родился неизлечимо больным? Затем уже не «рок», а его собственный управленческий «талант»: война с Японией, 9 января 1905 г., бесконечные, во многом обязанные тем же мистическим предчувствиям, уступки.

Одним словом, «все, к чему прикасалась рука этого человека, не знало удачи и носило печать эгоизма, неискренности, обмана, жестокости и равнодушия к судьбам России». Такой приговор вынес один из героев нашей книги, русский интеллигент_общественник И. И. Петрункевич [353].

А вот слова другого человека, Л.Н. Толстого, причем доверенные не интимному дневнику, а высказанные в письме императору: писатель прямо обвиняет Николая II в том, что тот своим крайне неуклюжим руководством уронил престиж царской власти. Престиж этот «упал в последнее время так, что во всех сословиях никто уже не стесняется смело осуждать не только распоряжения правительства, но самого царя и даже бранить его и смеяться над ним» [354].

Не есть ли подобное отношение к царю, для православного человека ранее не мыслимое, неизбежным инерционным следствием насильственной смерти Александра II, который впервые в российской истории пал не от руки дворцовых заговорщиков, а в результате примитивного убийства, организованного рядовыми подданными, что привело – мы уже отметили это – к полной десакрализации монаршей власти.

Личной драмой Николая II было и то, что его, человека мягкого и не злого, обвиняли (и заслуженно!) в жестокости и произволе. Правительство лютовало, а царя не боялись, более того, как видим, смеялись над ним; чиновников же его вновь, как при Александре II, стали одного за другим убивать. Страну опять захлестнула волна митингов, демонстраций, протестов. Активизировались террористы. Теперь это были не народники, а главным образом члены нелегальной еще партии социалистов_революционеров [355].

… В феврале 1901 г. студент Московского университета П. В. Карпович убил министра народного просвещения Н. П. Боголепова, в 1902 г. убили министра внутренних дел Д. С. Сипягина, в 1904 г. его преемника В. К. Плеве, в 1905 г. московского генерал_ губернатора, Великого князя Сергея Александровича, сына Александра II. Это, разумеется, далеко не полная статистика.

И что поразительно: вновь интеллигенция и даже высшая знать одобряли террор, считали чуть ли не благом, когда с помощью откровенного убийства устраняется с государственного поста нелю-бимая ими личность. Так, князь М. В. Голицын вспоминал в своих мемуарах про московского генерал_губернатора: «Признаться, никто его не пожалел. Он душил всякую самую невинную инициативу общества» [356]. А дочь Л. Н. Толстого Т. Л. Сухотина 18 июля 1904 г. записывает в своем дневнике: «15-го убили бомбой министра внутренних дел Плеве. Трудно этому не радоваться» [357]. Товарищ министра финансов В. И. Ковалевский отметил, что когда убили Д. С. Си-пягина, то радовались, почти не скрывая, все. «Он был защитник насилия и произвола» [358].

Похоже, что З. Н. Гиппиус поставила верный диагноз: нача-ло века оказалось временем «первоначального накопления зла» [359]. А такое общество ничего хорошего впереди ждать не могло.

Наступило время очередной «исторической хляби». Не уберегли от нее и знаменитые экономические реформы начала века, которые нынешняя непутевая Россия вспоминает с любовью и неприязнью одновременно. Они не могли дать положительного социального эффекта потому, что были задуманы не вовремя, когда общественно_политический маятник уже раскачался и остановить его одними экономическими новациями, к тому же запоздавшими, было невозможно.

Первая реформа – это экономические придумки министра финансов графа С. Ю. Витте, которые сегодня мы бы назвали попыткой стабилизации российской финансовой системы [360]. Вторая – крестьянская реформа П. А. Столыпина. И вновь – поздно. Сначала взрыв 1905 г., потом реформа.

П. А. Столыпин задумал ликвидировать общину, сделав тем самым труд крестьянина более производительным, а самого крестьянина превратить в зажиточного собственника. Это должно было стать основой и экономического благополучия и политического умиротворения страны. П. А. Столыпин спешил. Он как будто чувствовал, что у него не будет времени, чтобы самолично контролировать реформу. Он конфликтовал с Думой, вырывал у царя нужные указы, сам вникал во все конфликтные дела по земельным переделам. Поэтому довольно быстро реформа набрала внушительные обороты.

Но Господь рассудил по-своему. Значит, не все грехи Россия еще искупила, не все сделала, чего ей недоставало для взлета, не все круги ада еще прошла. Оказалось, что годы надежды, годы «столы-пинского чуда» – лишь обманчивый вираж перед спуском страны на следующий адов круг.

И это – не мистика. Это подлинная историческая реальность.

П. А. Столыпин проводил свои реформы не в обстановке понимания, сочувствия и поддержки, не в атмосфере деловитости и порядка, а в условиях резкой поляризации настроений русского общества. И более всего это проявилось в позициях российской интеллигенции.

Сын П. А. Столыпина, А. П. Столыпин, справедливо заме-тил, что «разрыв, происшедший еще в прошлом веке между государственным аппаратом и либеральной интеллигенцией, приносил свои горькие плоды» [361].

Уже в самом начале века обозначился губительный процесс взаимной непримиримости и отчуждения разных слоев общества. Он еще более усилился, когда в 1905 г. поднялась разноголосица множества политических партий, каждая из которых признавала только свою правду и звала за собой «спасать Россию». Непримиримость и нетерпимость как сущностные черты российской интеллигенции в эти годы проявились с максимальной отчетливостью. И все это усугублялось крайне непоследовательной и неумелой политикой царя.

Николай II всегда опаздывал, он не упреждал события, а реагировал на свершившиеся факты. Он крайне боялся подъема общественных движений и в то же время делал им одну уступку за другой, пытаясь расширением демократических прав подчинить общественную стихию законности. Но расширение свобод в такой ситуации напоминало тушение пожара бензином.

… После убийства в 1904 г. министра внутренних дел В. К. Плеве его преемник на этом посту князь П. Д. Святополк_Мирский, сумевший проработать около полугода, успел тем не менее прослыть чуть ли не либералом. Он объявил «эпоху доверия» между обществом и правительством, видимо, полагая, что она приведет к полному взаимопониманию и устранит противоречия. А что на деле?

На деле русская интеллигенция поспешила поделиться с властями своим вuдением будущности России, которая ей рисовалась в образе законопослушной конституционной монархии. Развернулись так называемые «петиционная» и «банкетная» кампании. На Высочайшее имя полетели сотни петиций с требованием немедленного введения в стране представительной формы правления, а для легализации массовых скоплений озабоченных интеллигентов, стали снимать рестораны и проводить там разноголосые собрания под видом «банкетов». То был настоящий «детский сад», в котором взрослые дяди и тети, законспирированные под обедающих, играли в шумные и крикливые игры; полиция же, наученная работать бесшумно еще Александром III, прекрасно знала не только места проведения этих самых «банкетов», но и имела полные списки приглашенных [362].