Сергей Романовский - Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции

• Название: Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции
• Автор: Сергей Романовский
• Издательство: Издательство Санкт-Петербургского Университета
• Жанр: Культурология
• Год: 2000
• ISBN: 5-288-02723-4

Книга посвящена всестороннему культурологическому и политологическому анализу роли в российском историческом процессе радикальной русской, а также советской и постсоветской интеллигенции. Впервые обосновывается резкая грань между этими тремя понятиями. Автор не ограничивается уже набившим оскомину анализом деструктивного влияния интеллигенции на слом российской, а затем советской государственности, он ставит вопрос шире – интеллигенция, как свободомыслящая социальная группа интеллектуалов, на всех отрезках российской истории находилась в оппозиции к властным структурам, отсюда и взаимное отчуждение интеллигенции и государства, отсюда же и её «отщепенство» в глазах народа российского.

Книга представляет интерес для всех, кто интересуется российской историей и культурой. Она будет полезна как студентам, так и преподавателям всех гуманитарных специальностей российских университетов.

---

Начали с того, что 28 октября 1958 г. единогласно исключили его из СП. Уже на следующий день Пастернак отправил телеграмму в Стокгольм и отказался от премии. Но не спасло это писателя от дальнейшей травли. 29 октября Первый секретарь ЦК ВЛКСМ В. Е. Семичастный облил несчастного Пастернака такими помоями, что даже по прошествии более 40 лет просто пересказывать его речь, не то что цитировать, и то противно.

Сын писателя вспоминал, что в те злосчастные дни Б. Л. Пастернак получил много сочувственных телеграмм от зарубежных писателей (Э. Хемингуэя, Дж. Стейнбека, Дж. Хаксли, многочисленных Пен-клубов). Стейнбек писал, в частности, что он «возмущен поведением советских писателей, которые визжат и воют, как стервятники, впервые увидевшие вольный полет орла» [633].

Но было поздно вступаться. Пастернак уже был сломлен. 31 октября 1958 г. он написал покаянное письмо Н. С. Хрущеву: ни от чего не отрекся, а лишь подчинился силе [634].

Если бы знали члены Нобелевского комитета, к чему при-ведет награждение Нобелевской премией советского писателя Б. Л. Пастернака, они бы, наверное, еще много раз взвесили – а стоит ли их премия жизни великого поэта.

И. Берлин вспоминал, что Б. Л. Пастернак болезненно переживал, чтo могут подумать о нем потомки, – ведь он выжил в их время, значит он был с ними [635]. Вероятно эта нетривиальная мысль посещала многих деятелей культуры с незамороженной совестью. Но Пастернак терзался зря – он не выжил, они убили его.

…Судьбой М. И. Цветаевой стала ее семья: муж С. Эфрон, белый офицер, которому она верила безоглядно, оказался штатным агентом иностранного отдела НКВД; дочь Ариадна, выросшая в эмиграции, неожиданно полюбила Советскую власть и, пожелав участвовать в строительстве светлого будущего, заторопилась в СССР. Цветаевой ничего не оставалась, как последовать вслед за ними. В июне 1939 г. вместе с 14-летним сыном Георгием она приезжает в Москву [636].

Родина отнеслась к ней, как к чужой, никому здесь не нужной. Ее встретили как белогвардейку, «как жену провалившегося в Париже советского агента» [637]. Хотя подобная интерпретация В. Шенталинского не выглядит вполне правдоподобной, ибо агентурная жизнь С. Эфрона была абсолютной тайной для всех, о его «делах» могли лишь догадываться (не более) самые близкие люди.

Первое, что она узнала по приезде, – ее сестра Анастасия в лагере.

Где жить? На что жить? Как, наконец, жить? Она ничего этого не знала. И еще она узнала почти сразу: не нужна она не только Родине, она не нужна и своей семье, она всем мешала.

Обратилась в Союз писателей. Думала, помогут. Но даже комнатку в коммуналке А. А. Фадеев не дал. Отправил через Литфонд в Дом творчества, но без проживания, а лишь «со столом».

(Заметим в скобках, что так жестоко Фадеев отнесся именно к Цветаевой, вероятно, знал, как надо. Других, также нелюбимых властью писателей, он по-своему даже опекал: не давал печататься Ахматовой, зато хлопотал о жилье и пенсии, помог напечатать свои книги Н. А. Заболоцкому, А. Т. Твардовскому; после опалы М. М. Зощенко помог ему со ссудой от Литфонда и т.д. Одним словом, многие вспоминали Фадеева, как человека, по-доброму. Хотя было и много других, вспоминавших его иначе).

Почти сразу после приезда Цветаевой арестовали ее дочь. Ариадна, повторяю, была искренне предана Советской власти, теперь она в тюрьме. Сама же Цветаева власть эту не переносила – ее не тронули. 10 октября 1939 г. арестовали мужа.

Она осталась с сыном абсолютно без средств. Ни о какой работе не могло быть и речи. Все от нее отвернулись, сторонились, боялись, чтобы их увидели вместе. Она поняла, что приехала из Франции в собственную могилу.

Сергея расстреляли 16 октября 1941 г. Цветаева это так и не узнала. Она ушла первой, добровольно. Пытки такой жизнью она выдержать не могла.

…Судьбой Генерального (с 1946 г.) секретаря Союза советских писателей А. А. Фадеева стал Сталин. Фадеев был человеком не только его времени, но и его, сталинских, дел. При нем он жил полнокровной и насыщенной жизнью – был настоящим хозяином разномастной писательской братии. Ахматова говорила про него: «В отличие от Софронова, Бубённова, Сурова, которые всегда были – нелюдь, Фадеев был – когда-то – человек и даже писатель» [638].

Правда, оторви Фадеева от его должности и от его времени, а оставь лишь его книги, о нем бы никто сегодня даже не вспомнил, ибо книги его уже давно не читают. Его основное литературное наследство – письма (их тьма) и речи (их также немало). Но они почти не изданы и их никто не знает, а там весьма многогранный и талантливо сделанный слепок целой эпохи истории советской литературы. Фадеев многих и многое знал.

Фадеев всю свою сознательную жизнь провел на посту: сначала в РАППе, затем в СП. Он жил не столько в литературе, сколько при литературе. И болел долго и неизлечимо вековечной русской болезнью – пил. Н. Иванова, исследовавшая его жизнь, отметила, что Фадеев обладал «изумительным чутьем и фантастической, почти звериной интуицией» [639]. Она его никогда не подводила.

В этом, вероятно, и надо искать разгадку его таинственного самоубийства. На сегодня существуют две основные версии.

Первая – после смерти Сталина и обнародования подноготной его культа он очень быстро почувствовал свою ненужность, к тому же и нелюбовь к себе Хрущева он также почувствовал сразу, а он всю жизнь был «любимой служкой».

Вторая – после смерти Сталина стали возвращаться безвинные жертвы режима, среди них масса писателей, к аресту которых Фадеев имел либо прямое, либо косвенное отношение. Но имел. Как с этим жить дальше?

Истинную причину его самоубийства сегодня установить невозможно. Не поможет, кстати, и его предсмертное письмо, ибо написано оно, судя по тексту, заранее и свидетельствует только об одном – к этому роковому шагу Фадеев шел долго. И сделал все спокойно и обдуманно. Даже письмо свое составил не столько для близких, сколько для истории. Знал ведь, что фигура он масштабная, что жизнь его (не книги, нет) долго еще будет интересна людям. Потому и решил написать:

«Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно_невежест-венным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, – физически истреблены или погибли благодаря преступному попустительству власть имущих… Литература – эта святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа… Нас после смерти Ленина низвели на положение мальчишек, уничтожали, идеологически пугали и называли это “партийностью”» [640].

Как считает В. Кардин, самоубийство Фадеева это и отказ от веры, заставлявшей его еще юношей сражаться за революцию, отказ от собственного творчества и – добавлю от себя – отказ от собственного многолетнего руководства советской литературой. А коли все это так, то у советской власти были все основания «не доверять писателям, остерегаться их» [641]. Ведь они эту самую власть – правда, каждый в меру своего дарования, но тем не менее – не ценили. Это главное…

Такова выборочная (крошечная, конечно) иллюстрация судеб некоторых известных деятелей советской науки и литературы. Не менее интересны и драматичны судьбы не упомянутых нами В. И. Вернадского, В. М. Бехтерева, А. В. Чаянова, А. А. Ахматовой, В. Э. Мейерхольда, И. А. Бродского, Н. А. Заболоцкого, М. А. Булгакова, Е. И. Замятина и еще многих и многих других.

Когда судили за тунеядство И. А. Бродского, то в зале суда отобранная для этого действа публика обменивалась возмущенными репликами. Одна из них показалась мне симптоматичной, даже знаковой:

__ Интеллигенты! Навязались на нашу шею.

Часть V А эти – кто?

Глава 23 Из казармы – в самоволку

Социальная утопия в сознании людей может жить неограниченно долго. В реальной жизни век ее скоротечен. Постепенно здоровые инстинкты общества берут верх, и жизненное пространство, пораженное утопией, начинает неуклонно, как шагреневая кожа, сокращаться, пока, наконец, не исчезнет совсем. Для людей тогда наступают самые тяжкие времена, ибо действие идеологического наркоза прекращается и они начинают страдать от жизни, к которой были не приучены и которая жестоко наказывает за измену ее нравственным и экономическим законам.

Когда в 70-х годах Генеральным секретарем ЦК КПСС, Председателем Президиума Верховного Совета СССР товарищем Леонидом Ильичем Брежневым было заявлено, что в СССР построено общество «развитого социализма», стало ясно, что утопия научного коммунизма себя исчерпала, а ее методическая основа ленинизм вступил, наконец, в заключительную фазу деградации. Ее в полном соответствии с бесславным завершением «победоносного шествия учения великого Ленина» можно поименовать фазой бездарного ленинизма. В торжественных речах, приветствиях голос искренней радости и искренней поддержки власти было не расслышать. «Народ, лукавя, юродствуя, безмолвствовал. Такого многоречивого безмолвия народа Россия еще не слыхала. В конце концов именно мнение народа – его оглушительное безмолвие – положило, по мнению К. Кантора, конец брежневскому государству».