Сергей Романовский - Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции

• Название: Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции
• Автор: Сергей Романовский
• Издательство: Издательство Санкт-Петербургского Университета
• Жанр: Культурология
• Год: 2000
• ISBN: 5-288-02723-4

Книга посвящена всестороннему культурологическому и политологическому анализу роли в российском историческом процессе радикальной русской, а также советской и постсоветской интеллигенции. Впервые обосновывается резкая грань между этими тремя понятиями. Автор не ограничивается уже набившим оскомину анализом деструктивного влияния интеллигенции на слом российской, а затем советской государственности, он ставит вопрос шире – интеллигенция, как свободомыслящая социальная группа интеллектуалов, на всех отрезках российской истории находилась в оппозиции к властным структурам, отсюда и взаимное отчуждение интеллигенции и государства, отсюда же и её «отщепенство» в глазах народа российского.

Книга представляет интерес для всех, кто интересуется российской историей и культурой. Она будет полезна как студентам, так и преподавателям всех гуманитарных специальностей российских университетов.

---

Не надо думать, что все это стало ясно только сейчас, когда мы успели остыть и одуматься. Нет. Самое поразительное, что будущее российского большевизма многие интеллектуалы предугадали безошибочно и очень быстро.

Советской власти еще и года не исполнилось, когда Г. А. Князев отметил в своем дневнике за 10 октября 1918 г., что все ругают большевиков, «сами же бедняки возмущаются». И далее делает вывод: «Не живуч тот режим, который так ненавидим. Он неминуемо погибнет… То, что большевизм в себе самом содержит яд, от которого он погибнет, – это очевидно» [649].

В том же примерно ключе рассуждал и академик В. И. Вернадский. В 1923 г. в письме к И. И. Петрункевичу он заметил, что любые формы политической борьбы с большевизмом бессмысленны, оно само себя непременно изживет, надо только набраться терпения. «Всякая культурная и бытовая работа… гораздо важнее». Даже «быт сейчас гораздо сильнее в борьбе с коммунизмом, чем все интервенции, заговоры (которых к тому же почти нет!) и болтовня a la Милюков, Кускова и т.д… Сила русская сейчас в т в о р ч е с к о й культурной работе – научной, художественной, религиозной, философской. Это единственная пока охрана и русского единства и русской мощи» [650].

Именно так: каждодневная, по капле культурная работа сделала свое дело – каждое последующее поколение советских людей было, разумеется, не умнее своих отцов, но то, что трезвее, – факт. Те примитивные посылки коммунистического мифа, которые вынашивали многие радикальные русские интеллигенты еще до его насильственного внедрения в жизнь и на которые легко клевали маргиналы и люмпены, облепившие большевистских вождей в надежде на лучезарное будущее, начинали заметно тускнеть при их сличении с повседневной жизнью. Неустроенный быт, нищенская жизнь целых поколений, постепенно росший образовательный ценз и вынужденная некоторая открытость общества поднимали осознание значимости человеческой личности и одновременно корежили до отчетливой карикатурности соблазны коммунистического далеко. Люди переставали верить в него, а идеологию большевизма откровенно презирали.

Одним словом, все произошло именно так, как предсказывали мудрейшие. В. И. Вернадский писал 20 апреля 1924 г.: «Чем более вдумываюсь в происходящее, тем более вероятным мне представляется положение в России мрачным. Я учитываю продление кризиса еще 10 – 15 лет и не много хорошего предвижу от замены большевиков новыми… Возможна анархия и развал России, в частности отделение Украины» [651]. Увы, не только Украины.

По сути «коммунистическая идея» сама себя изжила, исчерпав весь немыслимый арсенал экономических и идеологических придумок. Так уж, вероятно, было угодно истории, чтобы Россия опробовала на себе еще и эту утопию. Что же, эксперимент завершился трагически: и для России и для самой утопии.

Как только это стало ясно, тут же мы поняли и другое: похоронив советскую власть, Россия вошла в очередной Дантов круг «исторического ада» [652].

Еще в 20-х годах Ф. А. Степун поставил точный диагноз болезни, занесенной на русскую землю коммунистическим вирусом: «…из всех зол причиненных России большевизмом, самое тяжелое – растление ее нравственной субстанции, внедрение в ее поры тлетворного духа цинизма и оборотничества» [653]. Понятно, что если верить в реальность «коммунистического завтра», то все деяния большевиков и даже их утонченная жестокость периода взбесившегося ленинизма – есть чистое зло «во благо» (логика дьявола); но если этой веры нет, то то же зло, обернутое в транспаранты с народолюбивой риторикой, оказывается как бы добродетелью, но на самом деле есть обычное циничное оборотничество. А чтобы психика людей не корежилась и сознание не раздваивалось, была доведена до абсолютного совершенства идеологическая тирания и намертво спаян управленческий аппарат, ключевые звенья которого были легко заменяемы стереотипными ленинцами из секретных списков резервной партийно-хозяйственной номенклатуры. Именно номенклатура является наиболее страшным наследием коммунизма, тем нерастворимым остатком, который в нетленности сохраняется по сию пору и передан посткоммунистической России как наследственная неизлечимая болезнь.

…Любопытно было наблюдать, как стыдливо раздевалась коммунистическая утопия перед нетерпеливо мнущимися «пере-стройщиками».

Сначала она сбросила с себя френч и мягкие хромовые сапоги сталинизма. Публицисты и писатели набросились на них и стали остервенело рвать на части. Со сталинизмом расправились быстро. Уже в 1988 г. всем все стало ясно. Заодно со Сталиным поквитались и с его подручными. Но «верных ленинцев – репрессированных» еще жалели. Как же, невинные жертвы, убиенные сатрапом. С нескрываемой симпатией писали о Н. И. Бухарине, А. И. Рыкове, Л. Б. Каменеве, М. Н. Тухачевском и иже с ними [654]. Еще в самом конце 1987 г. неприкасаемыми темами были Ленин, партия и Великий Октябрь. Все публикации к 60-летнему юбилею ВОСР даже в радикальном «Новом мире» были лживого окраса.

Потом утопия сняла платье. И вновь на него набросились и стали рвать друг у друга из рук. Появились правдивые статьи о всех «верных ленинцах». И оказалось, что они по сути своей близнецы, ни нравственно, ни политически не различимые. Все они преданно служили одной идее, все они в равной мере были фанатами и все (без исключения) безжалостные убийцы. В. С. Пикуль был, кажется, первым, кто еще в 1989 г. написал, что «в общем-то это все одна шайка». Но тогда эту очевидность не признали: партия еще была в силе и расписываться в собственных преступлениях не пожелала, списав их на «деформации сталинизма» [655].

Наконец, утопия добралась до исподнего. В. Солоухин со вниманием, приглушив отвращение и брезгливость, прочел те тома из полного собрания сочинений Ленина, которые никто никогда не читал, ибо содержали они разные деловые записки да телефонограммы. Но писатель осилил их, сделал выписки и опубликовал в виде тонкой книжицы «Моя лениниана». Она стала бомбой страшной разрушительной силы. Было фактически доказано то, что интуитивно понимали многие, узнав правду о всех генерациях вождей ленинизма: не мог чистый, незапятнанный человек руководить «шайкой». Значит, он был на голову выше своей «братвы». Так оно и оказалось, когда стали доступны материалы ленинского архива и исследователи смогли ознакомиться с «потаенными бумагами» вождя трудящихся всего мира, не вошедшими в Полное собрание его сочинений. Книга А. Г. Латышева «Рассекреченный Ленин», изданная в 1996 г., довершила начатые Солоухиным раскопки.

На утопии осталась последняя одежонка, прикрывавшая срамные места, – партия. Ее она сбросила в августе 1991 года. И предстала перед нетерпеливыми «перестройщиками» (они теперь стали величать себя демократами) в голом виде. Те с изумлением обнаружили, что перед ними сморщенная, страшная, костлявая старуха. Настоящая Баба Яга. И они с гиканьем прогнали ее прочь…

Теперь обратим внимание на один весьма любопытный нюанс. Если к свержению монархии в России, в чем мы убедились, приложила руку радикальная русская интеллигенция, то на ликвидацию социалистической системы советская интеллигенция никакого реального влияния оказать не могла. Те незначительные диссидентские группы, которые в разные годы существовали в СССР, политической погоды не делали, и даже такие известные радикалы, как А. Д. Сахаров и А. И. Солженицын, вопреки мнению некоторых политологов [656], также не могли влиять на интеллектуальный климат страны, ибо «самиздат» читали лишь единицы.

Социалистическая система разложилась и струхлявилась сама, ее убило время, ибо она вошла в противоречие с основными тенденциями мировой истории конца XX века.

Наивно также полагать, будто советскую систему погубило отсутствие налаженного диалога с собственной интеллигенцией [657]. Его и быть не могло, ибо, как мы договорились еще в начале книги, интеллектуал, существующий в гармоничном единении с властью, не может считаться интеллигентом, так сказать, по определению.

Что касается советской интеллигенции, пришедшей к реальной власти в России после провала ГКЧП, то она повела себя в определенном смысле как большевики в 1917 г.

Во-первых, сходство в том, что и те и другие стали насильно внедрять в жизнь заведомо утопические схемы построения нового общества. Так, новые русские демократы, или интеллигенты советской выучки, посчитали сами и убедили в этом мало что смыслившего в экономике первого выборного президента России, что новую политическую и экономическую систему можно строить, не считаясь с наличествующим социально-экономическим, политическим и социокультурным материалом, а ориентируясь только на то, «как должно быть обустроено российское общество в соответствии с определенным идеалом» [658].