Федор Панфёров - Бруски. Книга I

• Название: Бруски. Книга I
• Автор: Федор Панфёров
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы.
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1957

Роман Федора Ивановича Панферова «Бруски» – первое в советской литературе многоплановое произведение о коллективизации, где созданы яркие образы представителей новой деревни и сопротивляющегося мира собственников.

---

– Тронулись будто… А куда? Об этом трудно…

Чует Чухляв – знает Кульков, куда тронулись, а молчит, потому – мужик он плут первосортный. Коршуном около него Егор Степанович закружился. Родных Петра вспомнил, расхвалил, чистокровным рысаком отца обозвал, о братьях говорил – вот первые работники на селе! Потом подступил – лучше-де Кулькова и людей в селе не сыскать. Да что там в селе, в округе такой умной головы не встретишь. Тогда и Петр к уху Чухлява склонился, шепнул:

– Тронулись… Больно тронулись… Вид такой – буржуи все себе заберут… у власти они останутся – эти советчики, а в самом деле буржуи всем вертеть будут.

У Чухлява в башке – золотые столбушки: три тысячи, спрятанные в надежном месте. Об этом не сказал, а чтобы скрыть, засмеялся:

– Во-о-о-на-а-а! А я думал, ты совсем в их веру переправился. А ты вон что!

– Нет. – Еще ниже нагнулся Кульков, руки растопырил и растопырками – перед глазами Чухлява. – Нет! Я линии такой держусь: всяк человек должен свою точку искать. Нашел, крепко и держись на той точке. Какая бы власть ни была, рыжа, зелена ли – свою точку береги… При всякой власти, – он оттолкнулся от Чухлява, – при всякой власти жить можно: всякая власть – власть.

Руками взмахнул от радости Чухляв.

– Справедливо это ты, справедливо.

– Да, – Кульков икнул, – своей только точки держись. Ямки обходи, овраги и крутись. Умней крутись, – и он закрутил пальцем над столом.

Пили чай. Нагибали самовар: кипяток к концу подходил. Чухляв подолом рубахи с лица пот стер, и опять:

– А как, Петр Кузьмич, нонче насчет разделу – в порядке это?

– Да-а как тебе? Говорят, в порядке, – у Кулькова вновь забегали глаза. – Впрочем, как знать? Нонче какой порядок?

– Выгнать, на прямую тебе говорю, из дому можно?

– Ты что, делиться, что ль, задумал?

– Выгнать! А ты – делиться.

– Ты, – зашептал Кульков, – точку свою не забывай. Законы что – их и так и эдак повернуть можно, на то и законы. Только умеючи вертеть надо. А не сумел – другую дверь в избе проделают. Понял? Ты не гони его! Не гони! Пускай придет. А ты его исподволь: не тем, так другим ковыряй… Капля, – вскрикнул Петр, – и та камень точит… А ты, чай! да эх! Знаю я тебя! – Он оттолкнул от себя Чухлява и раскатисто засмеялся. – Он в суд подаст. А ты в суде свое: «Я-де его не гоню, молодой он, от молодости это у него. Вот и хочет от молодости хозяйство нарушить». «Рано, значит, – скажет ему суд, – рано тебя, Яков, до хозяйства допускать». Понял?

– Так, так, – Чухляв мотнул головой.

– Точку свою не забывай.

После ухода Кулькова Егор Степанович долго ходил из угла в угол, ждал Яшку. И на другой день ждал:

«Яшка придет! Чай, хоть вид подаст, «прощенья, мол, прошу». Прощу его, а там видать будет».

Но Яшка не шел.

И на третий день не выдержал Чухляв – Клуне буркнул:

– Ступай, позови. Чай, не зверь я. Пускай идут.

К вечеру Клуня привела молодых.

Чухляв в это время сидел в переднем углу, читал псалтырь, тянул гнусаво:

– Аллилуя, аллилуя, аллилуя…

Яшка сказал матери:

– Ты, мама, прибери постель. Одеялку новую достань. Да занавески привесь. Мы тут будем спать, а вам и на полатях ладно.

Затрясся Чухляв, хотел гаркнуть: «Что-де, пришел? Аль ты хозяин, аль я хозяин?» Но тут слова Кулькова вспомнил, сдержался, прохрипел:

– Спи на кровати… Только вот четвертую ложку я забыл купить… Четвертой ложки нет.

– А мы со Стешкой из одной поедим, из одной-то нам еще вкуснее. Так, что ль, Стешка? – и со всего разбега Яшка чмокнул Стешку прямо в губы да еще ладошкой по спине похлопал. – Вот как, тятя, гляди, заживем.

Чухляв сжался, ноги крючком загнулись под лавкой, голова задергалась, над псалтырем нагнулся и гнусаво запел псалом Давида:

– Всяа-акая тварь хвалит господа-а-а…

Клуня тихонько тронула Стешку за платье. Отвела в чулан и в чулане, смеясь и плача, осматривала ее, гладила волосы, щеки, спину, и слезы из Клуниных глаз часто закапали на Стешкины руки.

– Я тебя, Стешенька, любить буду… любить буду, – шептала она, прижимая к себе Стешку.

Звено седьмое

1

Весна на дворе – сизая, туманная.

Давеча Егор Куваев мимо прошел, проговорил:

– Весна! Легко дышится, Егор Степанович!

Легко! Дураку и палец покажется железкой. Ну, что в самом деле в весне? Серо кругом. Всюду пахота идет, – вишь, разбросались мужики по полям, ровно зайцы. А он – «легко дышится!» Запрягись-ка в соху – вот легко дышится! А еще печник. Помог бы вот лучше разобраться, где и что, а он – «легко дышится, Егор Степанович…» Вон на «Брусках» тоже, видно, легко дышится! На днях пахать собрались, так на пахоту на себе лошадей волокли. Смех! Разве на полыни лошадь работать будет? А во время пахоты Панов Давыдка с Николаем Пырякиным подрался… Двух лошадок в плужок впрягли – бороздой Давыдка ходил, серенького жеребчика похлестывал, а своего меринка жалел. Да и кому своей лошади не жалко? Кому хочешь доведись, а все свою-то лошадь жалко… Ну, и Николаю своего жеребчика жалко… Как так? По какому праву Давыдка хлещет жеребчика? Конечно, Степан мирил Давыдку и Николая, да они уж козны врозь. Давыдка, слышь, собирается бежать из артели. А всего только позавчера серенький жеребчик Николая Пырякина в погреб влетел. Вытащили жеребчика из погреба на еду собакам. Вот это ловко! Чижей тебе, Коля, по зиме ловить да ноги в потолок задирать, а ты в крестьянство сунулся… Или топил бы да топил печи в московских домах.

Да и то опять: Степан вчера Николая Пырякина в город услал – учиться. Смешно! Николай учиться поехал. Паренек, что ль, бесштанный! Глядеть будет в книгу, а видеть фигу. Пускай учится. Пускай хоть и сам Степан туда едет. Не в этом загвоздка, – а вот Плакущев Илья Максимович, с тех пор как Егор Степанович был у него в избе, не глядит… На «Бруски»-то вместе глаза пялят, а как в улице встретятся, друг друга не замечают, в разные стороны смотрят – враги! Тут бояться надо. Плакущев Илья, слыхать, намеревается свою партию сколотить да «Бруски» – под себя. Да и еще поговаривают: Степан Огнев старается Кривую улицу на две половинки разбить, одну – Плакущеву Илье, другую – себе. Кто куда хочет – иди. Только, слышь, ежели по дороге Огнева пойдешь – белый хлеб тебе; по дороге Плакущева – на траве да на сухарях век сидеть… А Егора, дескать, Степановича посередке оставить – болтайся, как большой наперсток на мизинце. Ну, нет, Егор Степанович наперстком болтаться не желает! После беседы с Кульковым и Егор Степанович решил переворот в голове сделать. Довольно на пороге сидеть да тараканам счет вести. Пора выглянуть да всех на путь-дорогу наставить: на сход стал являться к завалинкам, тихонько, будто про себя, да сторонкой речи повел:

– Я ведь ничего супротив артельщиков не имею… Отдайте им хоть вот и улицу – пускай пашут. Только ведь землю они заняли рядом с селом: тут и огороды и все было для нас. Пускай вон на Зольники идут. Далеко? Ну, что ж далеко? Пускай там пример покажут. А так я ничего… Я мир хочу на селе!

И с весны к Егору Степановичу стали приставать: Петька Кудеяров пристал, Шлёнка, Маркел Быков – этот хоть и жмется от Егора Степановича, как теленок от холодного ветра, а не отбегает прочь. Чижик! Этот на Кирилла Ждаркина в обиде – Кирька на свадьбе Чижику при всех бросил: «Зачем, когда я на военной службе был, слеги у меня с сарая потаскал?…» Кульков пристал… Вообще, сбилась горсточка, и теперь Егор Степанович не один в поле воин… И вдруг он ужаснулся: неужель в самом деле артель затевать, не одному, а скопом буерак перепрыгивать?

От этого у Егора Степановича в голове все перемешалось: привык в одиночку, а теперь возись со Шлёнкой, с Петькой Кудеяровым и со всяким прочим – уговаривай…

Егор Степанович прошел по своему огороду на Коровьем острове, оглядел молодой тыквенник и, перелезая через плетешок огорода Плакущева, пристыл на месте: из-под кручи, с ведрами на коромысле, вышел Огнев Степан и начал плескать воду на молодую капусту.

– Весь горб протрешь, – зло смеясь, произнес Егор Степанович и тут же подумал: «Дурак Степка, со мной бы сплелся, Давыдку по шапке, Николку по шапке… Поговорить разве?» Крикнул:

– Здорово, сваток! Аль не сваток ты мне?

– Здорово! – ответил Огнев.

– Постой-ка, сваток, зачем гнев на меня имеешь? В дружбе давай. Дело одно ведем – мирское… И родня притом, совместно давай мир ковырять…

«Чудак, – улыбаясь, подумал Степан, глядя, как у Чухлява трясутся руки и бегают в разные стороны глаза. – Прямо таки жулик!» И проговорил:

– Эх, эс-ер ты, эс-ер! Мутишь в поганом ведре, а нюхать не знай кому!

– Зря ты есером, – Егор Степанович сморщился: – Не есер я. Плюю на есера! Я за советскую власть умереть готов и вообще, – запнулся, а в голове свое понеслось: «Собака на свист и то бежит, а у Степана в брюхе ошурки, да и налог на него накатили… Поманить надо». – Ближе подошел, затараторил: – Без работы я не могу. Не могу без работы. Ты возьми, к примеру, у тебя в чем недостача… налог там аль что… по родне и ты придешь… подмогу…