Федор Панфёров - Бруски. Книга I

• Название: Бруски. Книга I
• Автор: Федор Панфёров
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы.
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1957

Роман Федора Ивановича Панферова «Бруски» – первое в советской литературе многоплановое произведение о коллективизации, где созданы яркие образы представителей новой деревни и сопротивляющегося мира собственников.

---

– Василий, беда у тебя на дворе!

– Да что ты-ы? – Шлёнка забеспокоился и готов был уже спрыгнуть с полатей.

– У Буланки ноги-то отнялись.

– Какие?

– Задние, стало быть: сидит!..

– Во чего, – разочарованно проговорил Шлёнка. – Это у ней не впервой… Кажду весну… Порошков, бают, ей надо. А я за порошками в Алай не соберусь… Причаливайся… Вот с Манафой спор у нас.

– Да я так… Шел мимо – лошадь увидел, забежал. Зайти, мол, сказать… Да еще, слышь, из города грамотка пришла – хлеб из амбара поделить. В утро дележ должен быть.

Долго говорили о хлебе, о Карасюке, потом Пчелкин вышел от Шлёнки, заглянул еще кое к кому и, растревожив голодный муравейник, направился к Плакущеву, затем повернул и порядком, крадучись, пошел к избе Федунова… черкнул мелком на калитке. Потом… Потом – он помнит блеск топора за окном в избе Федунова и то, как чьи-то могучие руки схватили его на углу дома Чухлява, ударили головой о станок, на котором гнут полозья.

Сейчас, пробираясь через Холерный овраг, он, вспоминая, напрягал память. Раздирая сплошной дикий вишенник, он закрыл глаза, и тут же перед ним всплыло смеющееся, потом злое лицо Яшки Чухлява.

«Он, пес, меня шваркнул», – и Пчелкин тут же вписал Яшку Чухлява в список «явных коммунистов».

Звено второе

1

В ночь – в реве ледохода, в сырости весны – из густой тьмы степей хлестал набат, где-то ухали глухие взрывы снарядов, а в стороне за Широким Буераком пожары красили небо.

В ночь из двора во двор, из хибары в хибару ползал слух о бандитах, о Карасюке и о дележе зерна…

В ночь тревожно жило Широкое.

А рано утром, еле успели хозяйки сбегать к роднику за водой и только что из-за соснового бора, желтая будто тыква, выкатилось солнышко, – в Широкий Буерак въехали три всадника. На высоких папахах у них красовались красные повязки, за спинами, рядом с винтовками, болтались туго набитые мешки с краденым добром.

Въехав в Кривую улицу, они звонкой украинской песенкой разбудили тревожную дремоту села и, словно по знакомой дороге, свернули в переулок к самогонщице.

На песенку выскочил из избы Пчелкин. Сначала, увидав красные повязки на папахах, он метнулся под сарай, но когда из песни ясно выделились слова: «есаулы с казаками на панщину гонять», Пчелкин, вертя гашник штанов, заулыбался жене:

– У-у-у, вот это кони! Вот это молодчины! Дуня! Я в совет пошел.

– Ступай-ка, – сердито отозвалась Дуня, – может, башку-то непутевую сымут.

– Не сымут. Не сымут. Теперь и мы с подпоркой дай вот только срок, – ответил Пчелкин и двинулся к двору самогонщицы.

Но не прошел он и нескольких саженей, как у него перед глазами замельтешили его новые яловочные сапоги. Несколько дней тому назад он принес их от сапожника, надел, постлал на пол дерюгу и, поскрипывая, долго разгуливал по избе.

«А гожи – сроду таких не было, – подумал он, и вдруг разом забилась тревога: – А возьмут? Белые, красные ли? Мало ли таких дел?… В прошлом году у Маркела Быкова – шубу, а у Егора Степановича Чухлява сапоги… Припрятать…»

Круто повернулся и еще с порога избы крикнул Дуне:

– Дай-ка сапоги-то!

– Зачем?

– А ты дай-ка, дай-ка!.. Ну, вот еще глаза вылупила! Аль не знаешь, кто на селе есть?

Выхватил из сундука яловочные сапоги и, уставя рыжие, точно у беркута, глаза на Дуню:

– Куда деть-то? Припрятать?

Вместе с Дуней осмотрели пустые, в копоти углы избы.

– А ты надень их, сынок, – присоветовал с печки дедушка Пахом.

– Верно! С ног-то не снимут, – согласился Пчелкин и, сбросив опорки, надел сапоги. Поворачивая на каблуке то одну ногу, то другую, пробормотал: – Больно завидны… – загреб рукой в исподе пригоршню сажи, плеснул на нее водичкой, сажей сбил лоск с сапог и выбежал на улицу.

Из переулка, распевая песенку, выскочили три всадника.

Перескочив Пьяный мост, кони сбились в узком проходе между двух канав и, сжимая друг другу потные бока, рванулись в конец села.

И тут произошел молниеносный бой.

Неподалеку из еловой рощи резко треснул ружейный залп. Кони под всадниками шарахнулись в сторону, увязая в топкой грязи, затем вымахнули на дорогу и стремглав понеслись вспять.

Еще треснул залп. Тогда два всадника как-то осели в седлах, опустили поводья и сунулись лицами в гривы коней, а третий, плотно припав к спине рыжего жеребчика, со свистом пронесся мимо Пчелкина. И Пчелкин уже пожелал ему доброго пути, как из переулка выскочил, тоже верхом на коне, Степан Огнев, а за ним выбежал с винтовкой наперевес Николай Пырякин. Первый всадник от неожиданности замялся, затем выхватил шашку и ринулся на Степана Огнева.

– Коля! Не стреляй! – крикнул Степан Огнев, чем весьма удивил Пчелкина, и сам ринулся на всадника, тоже выхватив шашку.

И между двумя всадниками завязался бой. Кони под ними танцевали, вздыбливались, грызли друг друга, над конями мелькали две шашки, и вдруг Степан Огнев как-то отступил, затем взметнул шашку и, крякнув, со всего плеча наотмашь хватанул противника. Тот вскрикнул, выкинул руки вверх и, как мешок, свалился с коня.

– Вот эдак-то его, сволоту такую, – сказал Степан Огнев и, нагнувшись, посмотрел в лицо бандита. – А-а-а. Это Емелька, правая рука Карасюка… Того бы еще придавить, мушкару. Ну, Коля, давай на Шихан-гору, там гостинец им приготовили, – и метнулся в сторону, а за ним, вскочив на емелькиного коня, кинулся и Николай Пырякин.

2

Солнце ручейками сгоняло в реки из оврагов ковриги синего снега. Речушки росли, густели красной глиной и, омывая корни набухшей вербы, дикого вишенника, в шумном воркотании сбегали в Волгу…

Волга ревела в ледоходе.

На задах Кривой улицы, на так называемой Бурдяшке, к избе Шлёнки, словно к полному яствами столу, сбегались бурдяшинцы. Первым прибежал сапожник Петька Кудеяров. Он пронзительно кричал, тыкая рукой под уклон в избу Панова Давыдки:

– Давыдку!.. Давыдку Панова тащите! Нос от народа вертит? Не то вон – башкой в реку!

Тогда в окно избы Панова застучал Шлёнка.

– Ты иди, – уговаривал его степенно и, как всегда, спокойно. – А то угроза! В Алай-реку намерены!

– Не пойду! – огрызнулся Давыдка. – Ишь чего надумали. Тошно вам мирно-то жить, канитель завели. Думаете – власть дурее вас?… Как же! Власть сказала – хлеб делить. А вы?

Шлёнка ухмыльнулся и, выйдя на пригорок, сообщил бурдяшинцам:

– Не идет!.. Грит, вы супротив начинаний, и башки вверх ногами… Видели?

– Леший с ним! – Пчелкин отмахнулся. – Разве одни не справимся?

Под горой, будто случайно, показался Плакущев. Поравнявшись с бурдяшинцами, он низко поклонился:

– Что собрались?… Алай, что ль, глядите?

– Да вот… хлеб, Илья Максимович, делить, – первым высказался Шлёнка.

– Какой хлеб?

– Да в амбаре…

– Аль еще не увезли его?

– Не-ет, – Петька Кудеяров, захлебываясь, затоптался перед Плакущевым. – Не успели ща! Ты вот, старшиной ты был – законы тебе и советски известны… Как тут?

Плакущев зачертил носком сапога сухую лбину у завалинки.

– Да ведь как это? Власть народная… – начал он. Бурдяшинцы примолкли и уставились на него. Весенний ветер трепал его длинную пушистую бороду.

– И… власть, значит, его – что он хочет, то и так… народ-то… Я так думаю, по законам советским… – закончил Плакущев, глядя на носок сапога.

– Верно, – подхватил Шлёнка, – что народ захочет, тому и быть… На кой дьявола тогда и кровь проливали?

– Правильно!..

– Верно!

– Наш хлеб…

– Позвольте! Позвольте! – разрезал гам Петька Кудеяров. – Это, как сказать, куда баран… баран… туда, стало быть, то ись, куда, стало быть… Одно слово – идти всем, – он разрубил воздух левой рукой, – всем как есть – и Давыдку с собой!

Вытолкнув из избы и взяв в круг растерянного Давыдку Панова, бурдяшинцы двинулись через Пьяный мост ко двору Федунова.

Плакущев же Илья Максимович, как только поравнялся со своим двором, точно рыбка, незаметно выскользнул из толпы и коленкой плотно притворил за собой калитку.

В дверях избы он столкнулся с Зинкой, как жеребенка, потрепал ее за ухо, прошел в переднюю, сел на лавку и уставился в окно.

– Ну, вот, дело началось, – проговорил он и плотнее припал к стеклу, шурша бородой о сосновый подоконник.

За Крапивным долом – в Заовражном – из двора во двор бегали мужики.

«Зашевелились и там, – решил Плакущев. – А это кого несет? – и вытер набежавшую тень на стекле. – Кто это?»

Из Заовражного, под уклон Крапивного дола, скользя по глинной тропочке, бежал в Кривую улицу Захар Катаев.

«Ах, пес! – ругнул его Илья Максимович. – Опять ведь не даст делу произойти, – поднялся с лавки, торопливо надел на голову картуз, потом медленно стянул его и вновь сел перед окном. – Пойти сразиться с ним? Да и то – что еще будет потом?» – подумал он и задержался у соснового подоконника.

3

Федунов запрягал Серка, а дедушка Максим побежал в кормушку за соломой. Как только улицей проскакали Огнев и Николай Пырякин, Федуновы решили Дашу с дедушкой отправить в село Алай, к тетке.