Виктор Колупаев - Сократ сибирских Афин

• Название: Сократ сибирских Афин
• Автор: Виктор Колупаев
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

---

— Ага, — согласился прораб Митрич.

Надо заметить, что строители переговаривались вполголоса и нисколько не мешали диалектическому спору наивной официантки и многоумного Парменида.

— Отчего же? — засомневался Парменид.

— Возникшее — всегда целое, так что ни о бытии, ни о возникновении нельзя говорить как о чем-либо существующем, если в существующем не признать целого.

— Кажется несомненным, что это так, — с досадой сказал Парменид.

— И действительно, никакая величина не должна быть нецелым, так как, сколь велико что-нибудь — каким бы великим или малым оно ни было, — столь великим целым оно по необходимости должно быть.

— Совершенно верно, — снова обрадовался Парменид.

— И тысяча других вещей, каждая в отдельности, будет вызывать бесконечные затруднения у того, кто говорит, будто бытие либо двойственно, либо только едино.

— Это обнаруживает то, что и теперь почти уже ясно, — сказал Парменид. — Здесь одно влечет за собой другое, неся большую и трудноразрешимую путаницу относительно всего прежде сказанного.

— Одно влечет за собой другое, — едва слышно сказал четвертый строитель. — Так что, я думаю, лучше вместе с тарой.

— Потом ведь сдавать ее придется, — возразил прораб Митрич.

— Мы, однако, не рассмотрели, Парменид, всех тех, кто тщательно исследует бытие и небытие, но и этого довольно, — сказала официантка. — Дальше надо обратить внимание на тех, кто высказывается по-иному в этой моей забегаловке, дабы на примере всего увидеть, как ничуть не легче объяснить, что такое бытие, чем сказать, что такое небытие.

— Значит, надо идти и против этих, — согласился Парменид.

— У них, кажется, происходит нечто вроде борьбы богов и гигантов из-за спора друг с другом о бытии, — встрял в филосовское обсуждение Сократ.

— Как так?! — удивился Парменид.

— Одни все совлекают с неба и из области невидимого на землю, как бы обнимая руками дубы и скалы. Ухватившись за все подобное, они утверждают, будто существует только то, что допускает прикосновение и осязание, и признают тела и бытие за одно и то же, всех же тех, кто говорит, будто существует нечто бестелесное, они обливают презрением, более ничего не желая слушать.

— Ты назвал ужасных людей, Сократ. Ведь со многими из них случалось встречаться и мне, — сказал Парменид.

— Потому-то те, кто с ними вступает в спор, предусмотрительно защищаются как бы сверху, откуда-то из невидимого, решительно настаивая на том, что истинное бытие — это некие умопостигаемые и бестелесные идеи; тела же, о которых говорят первые, и то, что они называют истиной, они, разлагая в своих рассуждениях на мелкие части, называют не бытием, а чем-то подвижным, становлением. Относительно этого между обеими сторонами, Парменид, всегда происходит сильнейшая борьба.

— Правильно, — согласился философ.

— Значит, нам надо потребовать от обеих сторон порознь объяснения, что они считают бытием, — заявила официантка.

— Как же мы его будем требовать? — удивился прораб бывшего Парфенона.

— Да не будем мы требовать, — шепотом сказал пятый строитель. — Приватизируем, как бы, и все…

— Разве что, приватизировать, — явно начал сдаваться прораб Митрич.

— От тех, кто полагает бытие в идеях, — сказала официантка, -легче его получить, так как они более кротки, от тех же, кто насильственно все сводит к телу, — труднее, да, может быть, и почти невозможно. Однако, мне кажется, с ними следует поступать так…

— Как же? — спросил Парменид.

— Всего лучше исправить их делом, если бы только это было возможно. Если же так не удастся, то мы сделаем это при помощи рассуждения, предположив у них желание отвечать нам более правильно, чем доселе. То, что признано лучшими людьми, сильнее того, что признано худшими. Впрочем, мы заботимся не о них, но ищем лишь истину.

— Весьма справедливо, — согласился Парменид.

А я не выдержал накала дискуссии и, кажется, заснул. И снилась мне какая-то конура с паутиной и запахом пыли. Во всяком случае, когда я очнулся, они говорили уже о другом. Может, официантка убедила Парменида в своей правоте.

— Ставим ли мы в связь бытие с движением и покоем или нет, — спрашивала официантка, — а также что-либо другое с чем бы то ни было другим, или, поскольку они не смешиваемы и не способны приобщиться друг к другу, мы их за таковые и принимаем в своих рассуждениях? Или же мы всё, как способное взаимодействовать, сводим к одному и тому же? Или же одно сводим, а другое нет? Как мы скажем, Парменид, что они из всего этого предпочтут?

— Предпочтем предпочтительное, — тихонечко сказал шестой строитель.

— Что уж тут поделаешь? — вздохнул прораб Митрич.

— На это я ничего не могу за них возразить, — опечалился Парменид.

— Во-первых, если хочешь, допустим, что они говорят, будто ничто не обладает никакой способностью общения с чем бы то ни было. Стало быть, движение и покой никак не будут причастны бытию?

— Конечно, нет.

— Что же? Не приобщаясь к бытию, будет ли из них что-либо существовать?

— Не будет, — с убеждением ответил Парменид.

— Точно, не будет существовать, — согласился седьмой строитель.

А прораб Митрич просто согласно промолчал.

— Быстро, как видно, все рухнуло из-за этого признания и у тех, — сказала официантка, — кто все приводит к движению, и у тех, кто заставляет все, как единое, покоиться, и также у тех, кто связывает существующее с идеями и считает его всегда самому себе тождественным. Ведь все они присоединяют сюда бытие, говоря: одни, — что все действительно движется, другие же — что оно действительно существует как неподвижное.

— Похоже, что именно так.

— В самом деле, и те, которые всё то соединяют, то расчленяют, безразлично, соединяют ли они это в одно или разлагают это одно на бесконечное либо конечное число начал и уже их соединяют воедино, — все равно, полагают ли они, что это бывает попеременно или постоянно, в любом случае их слова ничего не значат, если не существует никакого смешения.

— А ведь верно! — восхитился Парменид.

— Решено, — заключил восьмой строитель.

— Ага, — заключил и прораб Митрич.

— Далее, самыми смешными участниками рассуждения оказались бы те, — сказала официантка, — кто вовсе не допускает, чтобы что-либо, приобщаясь к свойству другого, называлось другим.

— Как это?! — удивился Парменид.

— Принужденные в отношении ко всему употреблять выражения “быть”, “отдельно”, “само по себе” и тысячу других, воздерживаться от которых и не привносить их в свои речи они бессильны, они и не нуждаются в других обличителях, но постоянно бродят вокруг, таща за собой, как принято говорить, своего домашнего врача и будущего противника, подающего голос изнутри.

— То, что ты говоришь, вполне правдоподобно и истинно.

— А что если мы у всего признаем способность к взаимодействию?

— Это и я в состоянии опровергнуть.

— Каким образом, Парменид?

— А так, что само движение совершенно остановилось бы, а с другой стороны, сам покой бы задвигался, если бы они пришли в соприкосновение друг с другом.

— Однако высшая необходимость препятствует тому, чтобы движение покоилось, а покой двигался.

— Конечно.

— Значит, остается лишь третье.

— Да, похоже.

— И действительно, необходимо что-либо одно из всего этого: либо чтобы все было склонно к смешению, либо ничто, либо одно склонно, а другое нет.

Тут все решили выпить, соглашаясь с тем, как ловко Парменид опроверг самого себя, но самогона в бутылях на прилавке больше не оказалось. Официантка сильно изумилась такому крепкому следствию ее философского разговора с Парменидом. А строители суетливо засобирались уходить, чем сразу же вызвали подозрение. Но в руках и за пазухой у них ничего не было, так что заподозрить их в воровстве было очень затруднительно.

— Да зачем им приватизировать чужой самогон? — сказал Сократ. — Они только что Акрополь с Парфеноном пустили налево.

— Парфенон Парфеноном, а бутыли с самогоном как-то роднее, — сказала официантка, обидевшись. — И ведь знала же, знала, что философия до добра не доведет. А все равно оступилась!