Сара Уотерс - Нить, сотканная из тьмы

• Название: Нить, сотканная из тьмы
• Автор: Сара Уотерс
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-37627-8

Впервые на русском — самый знаменитый из ранних романов прославленного автора «Тонкой работы», «Бархатных коготков» и «Ночного дозора». Замысел «Нити, сотканной из тьмы» возник благодаря архивным изысканиям для академической статьи о викторианском спиритизме, которую Уотерс писала параллельно с работой над «Бархатными коготками».

Маргарет Прайор приходит в себя после смерти отца и попытки самоубийства. По настоянию старого отцовского друга она принимается навещать женскую тюрьму Миллбанк, беседовать с заключенными, оказывая им моральную поддержку. Интерес ее приковывает Селина Дауэс — трансмедиум, осужденная после того, как один из ее спиритических сеансов окончился трагически. Постепенно интерес обращается наваждением — ведь Селина уверяет, что их соединяет нить, сотканная из тьмы...

---

Вайгерс. Я произнесла это имя, выплюнув его, точно отраву, что ворочалась во мне, дочерна опаляя мою плоть. Вайгерс. Что она мне? Я даже не помню ее наружности и повадок. Ни тогда, ни сейчас я бы не сказала, какого оттенка ее волосы, какого цвета глаза, какой формы губы, — знаю только, что она некрасива, еще уродливее меня. И все же приходит мысль: она отняла у меня Селину. Я думаю: Селина плакала, потому что желала ее.

И еще: Селина забрала мою жизнь, чтобы в ней обрести жизнь с Вайгерс!

Теперь я это понимаю. А тогда — нет. Тогда я лишь думала, что Вайгерс одурачила меня, что она обладает некой властью на Селиной, каким-то странным правом на нее и вынудила к обману... Я все еще думала, что Селина любит меня. Поэтому, выйдя из комнаты, я не пошла вниз, где меня ждала миссис Джелф, а направилась к узкой лестнице, что вела к спальням служанок в мансарде. Не помню, когда я последний раз по ней взбиралась — наверное, в детстве. Однажды горничная поймала меня, когда я за ней подглядывала, и ущипнула так, что я взвыла; с тех пор лестница меня пугала. Я рассказывала Прис, что наверху живет тролль и горничные, отправляясь к себе, не ложатся спать, но прислуживают ему.

Взбираясь по скрипучим ступеням, я вновь чувствовала себя ребенком и думала: вдруг она там или придет и застукает меня?

Конечно, ее там не было. Холодная комната выглядела невообразимо пустой, точно камера Миллбанка, и начисто лишенной всякой индивидуальности. Бесцветные стены, голый пол с единственным протертым половичком. Полка, где стояли чаша и потемневший кувшин, кровать со сбитыми желтоватыми простынями.

Она оставила свой баул, с которым здесь появилась, — на жести гвоздем коряво были выбиты ее инициалы: «Р. В.»

Я представила, как она выбивает эти буквы на нежной красной плоти сердца Селины.

Но тогда Селине пришлось бы разодрать свою грудь. Обливаясь слезами, она раскрыла бы грудную клетку, как сейчас я, плача, откинула крышку баула и заглянула внутрь.

Там лежали грязно-бурый тюремный балахон, белый передник и черное платье горничной. Они переплелись, точно спящие любовники; я попыталась вытащить тюремное платье, но оно уцепилось за ткань черного и не желало выходить.

Их бросили безжалостно, их бросили в спешке. Как бы то ни было, я прочла их послание. Вайгерс никого не обманывала — они вместе торжествовали коварную, чудовищную победу. Селина была здесь, у меня над головой. Я сидела, загораживая рукой свечку, а она прошла мимо моей двери и поднялась по голой лестнице. Я ждала ночь напролет, а они лежали вдвоем и шептались... а может, не разговаривали вовсе. Они слышали и передразнивали мои метанья по комнате, стоны и крик из окна... а может, учуяв бешеный всплеск моей страсти, завладели ею.

Впрочем, эта страсть принадлежала им всегда. Когда я стояла перед камерой Селины и моя плоть стремилась к ней, незримая Вайгерс была рядом и воровала ее взгляды. Все, что я писала в темноте, она выносила на свет и присваивала мои слова, адресованные Селине. Одурманенная опием, я ворочалась в постели и чувствовала Селину, но это была Вайгерс, это ее тень падала на мое лицо, это ее сердце билось в такт с сердцем Селины, мое же трепыхалось в своем слабеньком рваном ритме.

Я все поняла; я подошла к кровати, на которой они лежали, и развернула простыни, ища пятна и отметины. Потом взяла с полки чашу. Там еще оставалось немного мутной воды, и я возила в ней пальцами, пока не нашла два волоска: темный и золотистый. Я швырнула чашу на пол; она разлетелась вдребезги, оставив на досках мокрый след. Настала очередь кувшина, но, жестяной, он не разбился, и я топтала его, пока не сплющила. Потом сбросила с кровати матрас и принялась за простыни. Звук рвущейся материи действовал... как что?.. как опий. Я рвала и рвала, превращая простыни в клочья; уже саднило руки, и тогда я стала рвать полотно зубами. Потом разодрала половик. Потом опрокинула баул и растерзала платья. Я была готова порвать одежду на себе и выдрать свои волосы, но, задохнувшись, прижалась щекой к оконному стеклу и ухватилась за раму. Передо мной лежал тихий и совершенно белый Лондон. Из беременного снегом неба по-прежнему падали хлопья. Я видела Темзу, деревья Баттерси-парка, а далеко слева — обрубленные туманом башни Миллбанка, которых не видно из моей комнаты.

А потом я увидела темную шинель полицейского, совершавшего обход Чейни-уок.

Сразу возникла мысль, произнесенная голосом матери. Меня обокрала собственная служанка! Нужно лишь сообщить полицейскому, и он ее задержит... он остановит поезд! Я засажу обеих в Миллбанк! Они будут в разных камерах, и Селина вновь станет моей!

Я выбежала из комнаты и, скатившись по лестнице, выскочила в прихожую, где в слезах расхаживала миссис Джелф... Отпихнув ее, я рванула дверь, вылетела на тротуар и крикнула полицейскому; мой дрожащий пронзительный вопль, показавшийся мне чужим, заставил его обернуться. Он подбежал и обратился ко мне по имени. Я вцепилась в его руку. Полицейский смотрел на мои дико растрепанные волосы, перекошенное лицо и кровоточащую рану на горле, о которой я совсем забыла.

Меня обокрали, сказала я. В доме побывали воры. Сейчас они в поезде, который отошел с вокзала Ватерлоо — две женщины в моей одежде, они направляются во Францию!

Полицейский смотрел как-то странно.

— Две женщины? — спросил он.

— Да, одна из них моя горничная. Она ужасно хитрая и жестоко меня оскорбила! А другая... другая...

Другая сбежала из тюрьмы Миллбанк, хотела я сказать. Но лишь глотнула ледяного воздуха и зажала рукой рот.

А как я это узнала?

Откуда взялась одежда для нее?

Кто приготовил деньги и билеты?

Почему паспорт на вымышленное имя?..

Полицейский ждал.

— Не знаю... ничего не знаю... — проговорила я.

Полицейский огляделся. Он уже вынул из-за ремня свисток, но теперь выпустил, и тот болтался на цепочке.

— Не нужно стоять на улице, когда вы так расстроены, мисс, — склонившись ко мне, сказал полицейский. — Позвольте я провожу вас в дом, и там в тепле вы все расскажете. Гляньте-ка, вы поранили шею, на холоде заболит.

Он предложил мне руку, но я отпрянула и сказала:

— Ничего не надо. Я ошиблась, кражи не было, в доме все в порядке.

Я развернулась и пошла прочь. Окликая меня, полицейский семенил рядом, но остановить не решался. Когда я захлопнула перед ним калитку, он замешкался, а я вбежала в дом и, закрыв дверь на засов, привалилась к ней спиной.

Полицейский взошел на крыльцо и дернул звонок, откликнувшийся в темной кухне. Потом я увидела его лицо, стеклянной филенкой выкрашенное в малиновый цвет: сложив ладони ковшиком, он вглядывался в темную прихожую, звал меня, затем служанку. С минуту потоптавшись, он отошел, а я на цыпочках пробралась в папин кабинет и сквозь тюлевую штору увидела его у калитки. Полицейский что-то писал в блокноте. Закончив строчку, он сверился с часами и снова посмотрел на темный дом. Потом еще раз огляделся и медленно ушел.

Лишь тогда я вспомнила о миссис Джелф. Ее и след простыл. Я тихо прошла на кухню и увидела открытую дверь черного хода, через который она, вероятно, ушла. Наверное, видела, как я хватала полицейского за руку и показывала на дом. Бедняжка! Представляю, как она, взмокнув от страха, прислушивается, не раздадутся ли за дверью шаги констебля, и тоже вторую ночь не спит, зазря проливая слезы.

18 июля 1873 года

Нынче в круге был грандиозный скандал! Собралось всего 7 человек: я, миссис Бринк, мисс Ноукс и 4 посторонних — дама с рыжей дочкой и 2 господина, которые пришли, наверное, просто позабавиться. Они все время озирались — видимо, искали потайную дверь или стол на колесиках. Мне они показались жуликоватыми — этаким вполне придет мысль чего-нибудь стянуть. Когда Рут принимала у них пальто, мужчины сказали:

— Мисс, приглядите, чтобы за время сеанса наши вещи не соспиритили, и заработаете полкроны.

Увидев меня, они поклонились и рассмеялись; один, взяв меня за руку, сказал:

— Не сочтите за хамство, мисс Дауэс, но я был уверен, что вы окажетесь жирной старухой, хоть нам говорили, будто вы красавица. Согласитесь, большинство спириток соответствует первому описанию.

— Я вижу лишь духовную сторону, сэр, — ответила я.

— Значит, вы понапрасну тратите время, когда смотритесь в зеркало. Позвольте же нашим земным глазам компенсировать сей недочет.

У него были жиденькие бачки и женственные изящные руки. Он подсуетился сесть возле меня и хмыкнул, когда я попросила всех соединить руки для молитвы:

— Мне обязательно брать руку Стэнли? Я бы предпочел взять обе ваши ручки.

Мать рыжей девушки брезгливо поморщилась, а миссис Бринк сказала:

— Кажется, сегодня круг неудачный, мисс Дауэс. Может быть, вам лучше уйти?

Но я бы ни за что не ушла.

Господин все время жался ко мне и разок прошептал: