Юн Линдквист - Блаженны мертвые

• Название: Блаженны мертвые
• Автор: Юн Линдквист
• Издательство: Издательский дом «Флюид»
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-98358-092-2

Шведский писатель Юн Айвиде Линдквист - признанный мастер жанра ужасов. По роману «Блаженны мертвые» снимает фильм государственный телеканал Швеции, за права на экранизацию вели борьбу 16 крупнейших продюсеров.

Стокгольм, середина августа. Небывалая жара в сочетании с электромагнитными излучениями влечет за собой необъяснимый феномен — тысячи усопших неожиданно возвращаются к жизни. Как быть их близким? Любовь и простые человеческие отношения подвергаются жестоким испытаниям перед лицом иррационального.

---

Руки ее затекли, устав от борьбы.

— Что тебе надо? Пошел прочь! Слышишь?

С той стороны вдруг отпустили ручку.

Дверь хлопнула в последний раз, и на ноги Анны посыпалась труха. Она затаила дыхание, прислушалась. Черный дрозд умолк, и она ясно различала стук, удаляющийся в сторону скал. Стук костей о камень. Мертвец ушел.

Мама, что это?

Она ответила:

Не бойся. Оно ушло.

В воздухе послышалось жужжание, словно к бухте приближалась целая флотилия моторных лодок. Анну так и подмывало крикнуть этой неведомой силе: хватит, оставь нас в покое, уходи! — но она побоялась испугать сына. Элиас тут же отступил, улетучился, и звук прекратился.

Отскочив от двери, Анна схватила топор и снова заняла свой пост. Прислушалась. Тишина. Древко топора скользило в ее потной ладони. За все это время, она совсем не различала мыслей мертвеца, и от этого было еще страшнее. Присутствие Элиаса было почти осязаемым. Мертвец же безмолвствовал.

Когда черный дрозд снова завел свою песню, Анна осмелилась наконец отойти от двери и направилась к Элиасу. Переступив порог, она уронила топор.

Забравшись на валун у стены дома, утопленник заглядывал в окно. Медленно наклонившись, Анна подняла топор, осторожно, как если бы перед ней был дикий зверь, готовый к прыжку. Но мертвец стоял не двигаясь.

Что он делает?

Смотреть он не мог, у него не было глаз. Анна опустилась на край кровати, зажав топор в руке. Она специально села так, чтобы не видеть чудовище в окне, следя за каждым звуком. Ничего более жуткого и омерзительного она в жизни не видела. Она даже думать об этом не могла, мозг отказывался переваривать информацию, будто в голове подрагивал какой-то контакт, который вот-вот переклинит и она погрузится во тьму безумия.

Анна уставилась на картинку на стене, на доброго тролля с большими, сильными руками. На маленькую девочку. Подумала:

Папа, ну где же ты?

Р-Н КУНГСХОЛЬМЕН, 17.00

Они нашли подходящее место под кустом на пляже в районе Кунгсхольмен, на полпути между их домом и зданием парламента. Давид подозревал, что хоронить животных в черте города было запрещено, но что им могут сделать?

Прежде чем выйти из дома, они соорудили крест из двух дощечек, перевязанных бечевкой. Магнус собственноручно вывел на нем чернильной ручкой: «Бальтазар». Пока Магнус со Стуре копали ямку, в которую поместилась бы обувная коробка, Давид стоял на стреме.

В таком вот уменьшенном масштабе ему вдруг открылся истинный смысл похорон. Магнус возился с коробкой, собирал цветы, сооружал крест, и в этих приготовлениях он находил такое утешение, на какое не способны ни одни слова. Магнус плакал всю дорогу домой, но стоило им очутиться в своей квартире, как он тут же принялся обсуждать похороны в малейших деталях.

Даже Давид со Стуре ушли с головой во все эти хлопоты, не перемолвившись и словом о том, что произошло. В присутствии Магнуса они не могли обсуждать случившееся, но одно было ясно: Ева теперь не скоро вернется домой.

Ямка была готова. Магнус в последний раз открыл крышку обувной коробки, и Стуре тут же бросился поправлять голову кролика. Магнус погладил пальцем комочек меха.

— Прощай, Бальтазарчик! Надеюсь, тебе там будет хорошо.

Давид не мог больше плакать. Он чувствовал только ярость. Глухую, отчаянную ярость. Сейчас он готов был орать, грозя кулаком небу: За что? За что? За что ты меня наказываешь? Вместо этого он опустился на землю рядом с Магнусом и обнял его.

У него же у черт возьми, день рождения! Ну хоть в день рождения-то можно было... хотя бы сегодня...

Магнус закрыл коробку и опустил ее в ямку. Стуре протянул ему садовую лопату, и Магнус принялся закидывать коробку землей, пока крышка не скрылась из вида. Давид сидел, не шевелясь, наблюдая, как стремительно убывает горка земли рядом с могилой.

А вдруг он тоже... воскреснет...

Давид зажал рот рукой, втягивая щеки, которые так и распирало от приступа нервного смеха, когда он представил себе, как кролик без головы вылезает из могилы и, словно зомби, ползет к ним домой, вскарабкиваясь по ступенькам.

Стуре помог Магнусу выложить могилку дерном, разровнял землю лопатой и поставил крест. Переглянувшись, Давид со Стуре обменялись кивками. Вряд ли могилка сохранится, но, по крайней мере, они свое дело сделали.

Они встали. Магнус затянул «Мир — обитель скорби», прямо как в фильме «Мы — на острове Сальткрока», и Давид подумал:

Все. Приехали. Дальше катиться некуда.

Стуре с Давидом стояли рядом с Магнусом, положив ему руки на плечи, и Давид никак не мог избавиться от ощущения, что они хоронят Еву.

Хуже уже не будет. Куда уж хуже...

Магнус обхватил себя руками, и Давид почувствовал, как все его тело сжалось, когда он произнес:

— Это я во всем виноват.

— Нет, — ответил Давид, — ты ни в чем не виноват.

Магнус упрямо мотнул головой:

— Это все из-за меня.

— Да нет же, сынок...

— Да, из-за меня! Я подумал, вот она и...

Давид и Стуре непонимающе переглянулись. Стуре склонился над внуком и спросил:

— Ты о чем?

Магнус обхватил Давида руками и уткнулся лицом ему в живот.

— Я плохо подумал про маму, а она рассердилась.

— Солнышко... — Давид присел на корточки и обнял сына. — Ты здесь ни при чем. Мы должны были сразу понять... Ты не виноват...

Тело Магнуса сотрясалось от рыданий, он уже не мог остановиться:

— Нет, это я, я подумал... я подумал, что я... она так говорила, как будто ей совсем все равно... вот я и подумал, что больше ее не люблю, что она страшная и что я ее ненавижу... я не хотел, я думал, она будет как раньше, а она вон какая, вот я и подумал... а когда я так подумал, она вон что сделала...

Магнус все говорил и говорил, пока Давид нес его домой, и успокоился, лишь оказавшись в своей постели. Глаза его покраснели от слез, веки опухли.

Вот тебе и день рожденья...

Через несколько минут веки его сомкнулись и он уснул. Давид поправил одеяло и вышел на кухню, где его ждал Стуре. Давид тяжело опустился на стул.

— Отключился, — сказал он. — Бедный ребенок. Он и так в последнее время совсем не спит, а тут еще такое... Он же... он же этого не переживет...

Стуре немного помолчал, затем произнес:

— Ничего, справится... Ты переживешь, переживет и он.

Давид окинул глазами кухню, и взгляд его остановился на бутылке вина. Стуре проследил за его взглядом, затем посмотрел на Давида. Давид покачал головой.

— Да нет, я знаю, это тоже не выход, — ответил он. — Хотя удержаться непросто.

— Да, — согласился Стуре, — понимаю.

Разговор о Хедене не клеился — что уж тут скажешь? Когда они уходили, там царил полный хаос. Вряд ли теперь Хеден откроют для посещений. Давид пошел проведать Магнуса. Сын спал глубоким сном. Когда Давид вернулся на кухню, Стуре произнес:

— Помнишь, врач про Рыбака спрашивал?

— Ну?

— Как-то странно все это... — Стуре прочертил пальцем на столе прямую, словно временную шкалу. — А может, так и должно быть. Сам не знаю.

— Так что это было-то?

— Ах, ну да. Короче, знаешь эти ее книги? Про бобренка. Есть они у тебя?

В доме хранилась небольшая коробка с авторскими экземплярами всех книг. Вытащив две книжки, Давид положил их на стол. Стуре взял одну из них — «Бобренок Бруно находит дом» — и отыскал страницу с иллюстрацией, на которой был изображен Бруно, который только-только нашел подходящее место для своей плотины, как вдруг выясняется, что в озере живет Водяной...

— Так вот, Водяной этот... — начал Стуре, указывая на смутную тень в воде. — Она его и правда видела. Я еще тогда собирался рассказать, да только... — Он пожал плечами. — Она тогда чуть не утонула. А через несколько дней приходит и говорит, что там, в воде, с ней было какое-то существо.

Давид кивнул:

— Да, она рассказывала. Вроде как он пришел ее забрать, Водяной этот.

— Да, — подтвердил Стуре, — но раньше... не знаю, помнит ли она, может, рассказывала, но когда она была маленькой, она звала его Рыбаком.

— Нет, — ответил Давид. — Этого она мне не рассказывала.

Стуре задумчиво перелистывал страницы.

— А когда выросла, стала называть Водяным или просто «Этим», вот я и подумал, что, видать, забыла.

— Но сейчас-то она вспоминает именно Рыбака.

— Да. Помнится, она... мы это поощряли, нам казалось, это ей только на пользу пойдет. Она все время его рисовала, Рыбака этого. Она вообще много рисовала. Еще тогда.

Давид подошел к шкафу в коридоре и вытащил коробку со старыми бумагами, газетами, рисунками — всем тем, что Ева сочла нужным сохранить в память о своем детстве.

Давиду нравилось, что он наконец нашел себе занятие. Он поставил коробку на кухонный стол, и они начали раскладывать на столе старые учебники, фотографии, камушки, школьные альбомы и рисунки. Время от времени Стуре застывал над каким-нибудь листком — вот и сейчас он вздыхал над фотографией Евы — ей там было лет десять, не больше — с крупной щукой в руках.