Сборник - Важнейшее из искусств

• Название: Важнейшее из искусств
• Автор: Сборник
• Издательство: Издательский Дом «Азбука-классика»
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2009
• ISBN: ISBN 978-5-395-00445-1

«Миры Стругацких: Время учеников, XXI век» – уникальный проект, позволяющий вновь окунуться в неповторимую атмосферу произведений братьев Стругацких. Первый сборник проекта, «Важнейшее из искусств», является своеобразным ответом современных писателей-фантастов неугомонным кинематографистам и посвящен выходу на экран фильма «Обитаемый остров».

По книгам братьев Стругацких снят уже добрый десяток фильмов. К их творчеству обращались такие известные кинорежиссеры, как Андрей Тарковский, Александр Сокуров, Федор Бондарчук, Алексей Герман и многие другие. Однако вне зависимости от того, хорошими или плохими получаются эти фильмы, – это не Стругацкие! Хотя литературная основа как нельзя лучше подходит для того, чтобы ставить фильмы умные, современные и кассовые одновременно!

Авторы вошедших в сборник повестей и рассказов тоже почувствовали это, потому что произведения их так или иначе связаны с творчеством Стругацких и искусством кино. По их воле в средневековом Арканаре родился создатель кинопроектора; странные и драматические события произошли на съемках новой версии фильма «Пикник на обочине»; актер, готовившийся сыграть Кандида, попадает в тот самый Лес, который так поразил читателей «Улитки на склоне». Или все же не совсем тот?…

Эти и другие истории, связывающие миры Стругацких с «важнейшим из искусств», читайте в первом сборнике серии. Его авторы – известные отечественные фантасты: Вячеслав Рыбаков, Николай Романецкий, Сергей Волков, Игорь Минаков и другие.

---

– А верхом на мертвяке? – выкрикнул я.

– А верхом один попробовал, так у него яйца в яичницу превратились! – зло хмыкнул Колченог. – Обжигают мужиков мертвяки. Верхом никак невозможно.

– А вот и я! – выскочила из дому Нава, неся в одной руке, похоже, тяжелую сумку, а в другой – два складных плетеных сиденья.

– О-о-о! – воскликнул Колченог.

– Ты не окай, Колченог, – откликнулась она. – Ты лучше сиделку свою забирай да садись, а то у меня рук всего две, а надо бы четыре, а лучше шесть.

– Да-а, – мечтательно согласился Колченог, забирая стульчик. – Женщина с шестью руками – это было бы нечто… Это гораздо лучше, чем три женщины с парой рук…

– Стар ты, Колченог, о женщинах шестируких мечтать, – хмыкнула беззлобно Нава.

– И старый дуб кому-то люб, – наставительно ответил мечтатель. – Хотя молодые рябинки да березки стараются держаться подальше. Вам нас не понять… Молодой предпочел бы трех женщин, а старый точно знает, что одна лучше – хоть с двумя руками, хоть с шестью. Да ты-то что разволновалась? У тебя две руки, и больше тебе взять неоткуда.

– На, держи свой пивень, – протянула она извлеченный из сумки деревянный стакан.

Я такой уже рассматривал – он был изготовлен из ствола березы, дно у него оставалось деревянным, а емкость была образована корой без ствола. Как извлекали этот кусок ствола изнутри, я догадаться не мог. Разве что снимали всю кору, а потом всовывали в дно затычку. Я и это осуществить бы не сумел. Но тоже получил свой пивень.

– Мой тоже подержи, – доверила Нава мне свой сосуд, сунув в другую руку.

А сама достала из сумки бутыль из тыквы и, вынув пробку, принялась разливать напиток по пивням. Красиво лилось темно-красное с желто-огненным, просвеченное солнечными лучами, проскочившими меж листиков березы. И пахло вкусно – лесом, благоуханной его частью, потому что и вони в нем, как я успел унюхать, предостаточно.

– А ведь мы с тобой близнецы, – вдруг пришло мне в голову, и я тут же сообщил свое открытие Колченогу.

– Как это? – удивился он.

– Ты – Колченог, и я – колченог, – хихикнул я.

Он недолго смотрел на меня, переваривая мою мысль, и ответил тостом:

– Так выпьем же за то, чтобы в этом лесу стараниями Навы стало на одного колченога меньше!

– Хороший тост, – кивнула Нава, не замечая двусмысленности.

Из моей головы двусмысленность исчезла после первого глотка. Слегка затуманилось в голове, зато постоянный нудящий шум исчез, и я стал воспринимать их разговоры без каких-либо отрицательных ощущений.

– Колченог, – спросил я, – ты сможешь найти место, где меня подобрали?

– Конечно смогу, – подтвердил он. – Это в Тростниках, Ну, в болоте около Тростников. Мы, вообще-то, с Обидой-Мучеником на Муравейники нацелились, но промахнулись, заплутали и к Тростникам вышли, а тут вдруг как загрохочет наверху, сквозь сросшиеся кроны деревьев ничего не видно, но грохот был страшный. Потом что-то завизжало так противно и тоже страшно, на миг затихло, а потом ка-ак ухнуло, рухнуло, булькнуло, чмокнуло и чавкнуло в болоте, и под эти звуки из кроны вылетел ты и прямиком макушкой в дерево, будто кто тебя из лука, как стрелу, пустил – весь такой в стебелек вытянутый… Шмяк, хрясть, хрусть… И сполз ты по стволу к корням, совсем уж грустный, даже тоскливый… Голова не то есть, не то нет, нога ступней в другую сторону смотрит, и все в кровище, будто тебя вот этой вот наливкой облили. А почему, сказал тогда Обида-Мученик, он из деревьев вылетает, хотя видно, что не птица, и в ствол головой бьется? Человек так не умеет делать. Почему на нем одежда, какая в лесу не растет и расти не может, потому что не лесная? И почему у него бороды нет? У всех мужиков есть, а у него нет. И волосы совсем короткие. Не лысый, а видно, что обрезанные коротко. Почему грохотало, а потом перестало грохотать?… Не родился еще человек, который может на все вопросы Обиды-Мученика ответить, потому что на каждый ответ у него рождается еще десять вопросов. Ну, я и сказал: давай его в деревню отнесем, мужикам покажем – может, кто чего знает? Он сказал: давай, только его так не донести, кровью истечет. И заткнул твои раны мхом, кровь останавливающим, и листом клейким заклеил. Язык у него глупый – глупости болтает, а руки умные – делают, что надо. Ну, я-то со своей ногой нести тебя не мог, а Обида-Мученик здоровущий – взвалил на спину и понес, а из тебя все что-то страшное сыпалось. Я сначала подбирал, думал, пригодится, да и мужикам показать, а то ж не поверят, но потом так страшно стало, что я все в болото и выбросил. Ты уж не обижайся, а такое в деревню страшно нести – мало ли что. Еще вырастет что-нибудь эдакое и вред деревне нанесет.

– Ладно, Колченог, – вздохнул я, совершенно не представляя, что потерял. Потому и жалко не было. – Спасибо, что меня в болото не бросили.

– А тебя мы и не думали бросать. Если б мертвяк был, то бросили бы. Я еще сомневался, мертвяк ты или не мертвяк, а Обида-Мученик сказал, что ты не обжигаешься, значит, не мертвяк. А если не мертвяк, то человек, а человека, если он не вор, нельзя в болото бросать.

– Так покажешь то место? – переспросил я.

– А что не показать, в Тростниках это. Мы на Муравейники нацелились, а попали на Тростники…

– Хорошо-хорошо, – поспешил я вмешаться в его речь. – Вот когда Нава меня поставит на ноги по-настоящему и я смогу много ходить, ты меня отведешь на то место?

– Отведу, почему хорошего человека не отвести, не каждый день летающие человеки с неба падают… Может, там место такое: придем – и еще кто-нибудь упадет? Интересно же. Обязательно отведу, только ты сейчас не дойдешь, а когда на одного колченога в лесу меньше станет, тогда и отведу… Налей-ка нам, Нава, еще твоей сладенькой водички, очень вкусно.

– И для здоровья полезней этой вашей жучаровки! – заметила, наливая, моя хозяюшка.

Я так и уснул, прислонившись к березе, как рассказала Нава, с улыбкой на губах. Она тоже задремала на моих коленях.

На следующий день Колченог принес мне крепкую палку с поперечиной для ладони, чтобы я мог на нее опираться при ходьбе. Нава, правда, чуть обиделась сначала:

– Мне и самой нетрудно подставить ему плечо. Неужто я хуже палки?

– Ты гораздо лучше палки, – улыбнулся Колченог. – Это я тебе как знаток женщин говорю, поэтому тебя лучше употреблять для иных целей. А в кусты он может сходить и с палкой. Я сам с ней заново ходить учился. Теперь вот, гляди, бегаю.

– Пусть и к тебе лес добрым будет, – смилостивилась Нава, но не сдалась: – А в кусты и мне его отвести нетрудно.

– Я знаю, что нетрудно, – кивнул Колченог. – Только для семейной жизни лучше, когда мужик в тебе женщину видит, а не костыль или палку. Кстати, костыль ему уже твоими стараниями не нужен, я вижу, потому и не принес.

Я примерился и сделал, опираясь на палку, пару шагов. Пока не очень резво получалось, но не упал и боли в ноге не почувствовал.

– И с палкой он быстрей сам ходить научится, – добавил Колченог. – Ты ж его на себе носишь, а ему надо нагрузку на ноги давать, мышцы укреплять. По себе знаю. Колченог колченогу – друг.

– А Нава? – спросила она.

– А Нава – подруга, – хихикнул Колченог. – Подружишь, подружишь да и положишь с собой рядом.

– А и положу, когда захочу, – вдруг неожиданно покраснела она. – Потому что он мне сказал, что я ему жена… А он мне муж. Я сразу поняла, что муж, когда еще и не знала, будет он жить или нет.

– Эх, люблю, когда девицы краснеют, – обрадовался Колченог. – Такие трепетные, прям цветочки-лепесточки. Бабочки-стрекозки… Так и хочется опылением заняться, попорхать вокруг… Женами становятся – сразу корой покрываются да иголками ощетиниваются. И не краснеют уже, а только зеленеют от злости.

– Эт с кем поведешься, от того и нахлебаешься, – пожала плечиками Нава.

– Да, девочка, что вырастишь, тем и по горбу получать будешь, – легко согласился с ней Колченог. – Так ведь жизнь она какая? Она трудная – приходится и кору наращивать, и иголки оттачивать… Просто грусть-тоска-кручинушка одолевает, когда видишь, например, тебя, вспоминаешь, что и своя старуха такой была, и представлять не хочется, что и ты станешь ежом бревенчатым.

– А я и не стану, – засмеялась Нава.

– Все так говорят, – вздохнул умудренный мужик.

– А я – не все.

– Эт почему это?

– А потому, что у меня муж Молчун, – гордо объявила она. – Разве ты не видишь, что от него никакой корой защищаться не захочется, а про иголки и вовсе думать глупо. Он же сам беззащитный, будто и без кожи…

– Видеть-то вижу, но как бы тебе, девонька, не пришлось за двоих кору наращивать да иголками шпынять.

– Ты что же, Колченог, полагаешь, я жену свою защитить не сумею? – уже не мог я не вмешаться в бурное обсуждение моей персоны.

– А леший тебя знает, Молчун. Чтоб защитить, жизнь понимать надо. А ее и мы понять не можем, хотя родились здесь… Куда уж тебе!…

– Оно верно, – не мог не согласиться я, непроизвольно насторожившись от слова «леший», но не возникал, потому что разговор своей линией шел. – Но, возможно, тут взгляд со стороны требуется, чтоб разобраться. Когда с рождения одно и то же видишь, то уж и не замечаешь ничего особенного.