Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие

• Название: Сказание о Маман-бие
• Автор: Тулепберген Каипбергенов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Перевод с каракалпакского А.Пантиелева и З.Кедриной

Действие романа Т.Каипбергенова "Дастан о каракалпаках" разворачивается в середине второй половины XVIII века, когда каракалпаки, разделенные между собой на враждующие роды и племена, подверглись опустошительным набегам войск джуигарского, казахского и хивинского ханов. Свое спасение каракалпаки видели в добровольном присоединении к России. Осуществить эту народную мечту взялся Маман-бий, горячо любящий свою многострадальную родину.

В том вошла книга первая.

---

— А что сказано об этом в книге? Должно быть в ней сказано! — Он имел в виду, конечно, ту книгу, единственную, в которой говорится все обо всем.

Мурат-шейх словно ждал этого вопроса. И у Мамана дрогнуло радостно сердце, когда шейх, оглаживая бороду, причмокивая со вкусом, сказал:

— Послушайте, дети мои, притчу. Она о наших пращурах, написана на их костях. Кости их истлели давно, притча жива… Спрашивает однажды, будучи в наших краях, некто: почему у этого народа головы повернуты на закат, почему глаза желто-рыжие? Другой отвечает: жил этот народ неблизко отсюда, жил с друзьями заветными. Ветер судьбы разлучил их, бросил меж ними пустыню и море. С той старинной поры смотрит этот народ на закат, ожидая увидеть тех друзей. И оттого, что так долго смотрит, глаза стали желто-рыжие… Почему эта притча жива? Потому что мы с вами живы, дети мои. Этот народ — мы, черные шапки, а друзья — русские. Мурат-шейх умолк. Молчали и конные и пешие, словно бы раскусывая смысл притчи: некто спрашивавший и другой отвечавший, стало быть, не из нашей плоти, они небожители, а притча, надо понимать, написана не только на костях пращуров, давно истлевших, а в божественной книге.

Избасар-богатырь выдвинулся на коне вперед и поднял нагайку в знак того, что хочет говорить. К нему все повернулись. Еще ночью минувшей многие думали, глядя на его позор, с которым он так благодушно смирился: что будет, однако, дальше? Он не из тех, кто спускает обидчику…

— Я первый, — сказал Избасар. — Прошлый раз, говорят, первый подписал Оразан-батыр. Дозвольте, я подпишусь, поставлю печать. — И он показал с благостно-наивной улыбкой перстень на безымянном пальце правой руки; на перстне была печать, — бог весть что она означала, но подобной же тамгой он метил свой скот. — Я первый! Где оно, клятвенное письмо?

Мурат-шейх протяжно крякнул, искоса глядя на Мамана, словно ожидая его последнего слова.

Тогда Маман сошел с коня, шагнул почтительно к шейху и низко ему поклонился. Следом за Маманом и другие, строго по старшинству, стали подходить и кланяться шейху. Этот обряд означал, что дело завершено общим согласием.

Бии и есаулы с важностью направились к юрте Мурат-шейха. Впереди, потирая сухие ручки, спешил ахун Ешнияз — готовить перо и бумагу.

Глядя на биев, Мурат-шейх с изумлением думал о том, как просто Маман расшевелил этих байбаков. Единственной угрозой, казалось бы, вовсе не исполнимой — обойтись без них…

* * *

Два дня кряду трудились бии. Неуемно спорили, цеплялись за свои мнения, как за кошельки. Призвали попа-расстригу, которого отметил Митрий-туре, но сей муж налегал больше на жратву и кумыс. Примирил всех ахун Ешнияз, написавший все по-своему. Это никому не было обидно. Маман держался опять в тени.

Готово клятвенное письмо! Чей почин? Ябинцев… Пулат-есаул повез бумагу — показать Гаип-хану, а Му рат-шейх разослал учеников по аулам — растолковывать, что написано в письме, и особо — ту притчу, которая всем полюбилась. Теперь очередь за кунградцами…

Маман был невесел. Его поздравляли, благодарили, а он искал уединения. Стал грубоват, вспыльчив, как при неудаче. Мало ел, мало спал, как старик. И думалось ему совсем не о том, о чем следовало.

Шейх прогнал его на охоту — встряхнуться душой. Маман поехал, но не добыл ни зайца, ни фазана. Рука не поднималась — стрелять. Сердце отворачивалось от этого занятия. А он отворачивался от самого себя.

В сердце были одни покойники. Оразан-батыр… Убитый Аллаяр… Живые уходили из сердца Мамана. Уходил без оглядки Аманлык. Уходила девушка, похожая на тюльпан, милая, ненаглядная, да не суженая. Держались они за руки, Аманлык и Акбидай, уходя из его сердца. А оно не умело их остановить.

Седлая коня на охоту, Маман заметил на конюшне шейха вороного гунана. Оказывается, привела его маленькая Алмагуль. Сам Аманлык не показался. Так, может, и дом, им подаренный, они уже покинули? Нет, Аманлык лежал хворый. Хотелось броситься к нему тотчас. Но Маман не пошел и не послал его проведать.

Думал уехать в аул Айгара-бия. Хотелось увидеть Акбидай хотя бы на прощанье. Да, на прощанье… И он поехал, отстав от охотников. Вернулся с половины пути, измученный желаньем, помешанный от горя. Не мог он увидеть ее без Аманлыка! И этого не мог.

Погнал коня домой… Будет прятаться. От себя не убежишь.

До самого аула ему мерещилось, что за ним вдогонку скачет красная девушка и машет ему красным платком. Но теперь он не хотел, чтобы она его догнала.

В кустарнике, близ аула, сквозь зеленое марево молодой листвы, Маман разглядел Коротышку Бектемира. Лежал дурачок пластом и таращился через плечо, как застигнутый охотником заяц, а когда Маман приблизился, пополз от него, паша носом землю. Стащил что-нибудь, что ли? Не узнал с перепугу, кто едет?

— Вижу тебя, вижу, вставай! — окликнул Маман. — Где твоя торба? Чего ты дрожишь? Поди сюда.

Коротышка Бектемир пискнул, как мышь, и заслонился рукой от Мамана.

— А ты не убьешь?

Маман медленно поехал дальше.

Дома он взял отцовский меч в простых черных ножнах и пошел к Аманлыку. Поднял наружную циновку, толкнул скрипучую двустворчатую дверь, переступил высокий порог.

Аманлык лежал, укрытый старым стеганым одеялом; оно было из выцветшей бязи, из дыр торчали клочья серой ваты, похожие на комья грязного снега. Изголовье деревянное, вместо подушки положена ушанка. В доме не топлено, а лицо у Аманлыка лихорадочно воспалено, у него жар.

Маман поздоровался. Аманлык не ответил. Ты ел сегодня? — спросил Маман.

— Сыты мы твоей милостью по гроб жизни, — хрипло проговорил Аманлык и закашлялся.

В дверях показалась маленькая Алмагуль с охапкой хвороста. Маман подозвал ее.

— Пойди к Сейдулле. Он тебе даст сухих ягод, научит, что с ними делать. Скажешь ему, чтоб сварил суп из той дичины, которая с сегодняшней охоты. Принесешь, накормишь, сама поешь. Иди.

— Не ходи, не хочу я, не ходи! — вскрикнул Аманлык, кашляя.

Но маленькая Алмагуль не послушалась брата, а послушалась Мамана, кинула у дверей хворост и убежала.

Маман положил меч батыра около Аманлыка. Сел и заскрипел зубами, как это делал иногда отец.

— Вот… бери… Он велел. Не мне, а тебе… свой меч… Это ты можешь понять?

— А ты? А ты? — вскрикнул Аманлык.

— Даст бог, и я пойму.

Ты не человек! Нету в тебе ничего человечьего. Всех перебьешь ради славы…

— А чьей славы? Подумай.

— Нам думать — слезами умываться.

Маман нащупал сквозь одеяло руку Аманлыка:

— Не покидай меня, брат… Я уже слишком много потерял. И еще потеряю, знаю, что потеряю…

Аманлык вырвал руку. Глаза его закатились под лоб.

— Иди обнимись с Аллаяром!

Маман встал и пошел к двери. От двери сказал:

— Выздоравливай… Коня твоего я не возьму. Придешь, как встанешь. У нас много дел.

Затем Маман пошел к Мурат-шейху. Шейх в уединении читал Коран, развернув его на коленях, коротко, часто кланяясь и время от времени заунывно напевая с закрытым ртом то, что читал, и казалось, что невидимая оса то прилетает, то улетает, жужжа над ухом. Увидев Мамана, Мурат-шейх всплеснул руками:

— Что с тобой? На тебе лица нет. Где же твоя молодость?

— Слег бедняга Аманлык…

— И ты у него просил прощенья?

— Нет.

— А он у тебя?

— Нет.

— Ну, и то хорошо, что вернул коня, — сказал Мурат-шейх, ущипнув свою бороду. — Сообразил, где его место.

Но Маман с силой ударил себя кулаком в грудь. Мурат-шейх закрыл книгу, чувствуя неладное.

Что ты еще надумал? Что еще хочешь попортить?

— Ничего особенного… Свою жизнь, — ответил Маман.

— Ага, и, конечно, с моей помощью?

Маман встал на колени и поцеловал руку шейха.

— Не откажите… Без вас нельзя. Обещайте мне, заклинаю вас, обещайте! Это благое дело.

— Бла-гое? Говори. Маман насупился.

— Я сколько раз привозил вам приветы, поклоны от Айгара-бия. Нравится мне его аул. Что за люди! У нас таких нет. Мне его аул ближе нашего с вами.

— Хорошо говоришь, сын мой, — отозвался Мурат-шейх. — Что верно, то верно. Из-за таких казахов, как Айгара-бий, можно полюбить даже Абулхаир-хана.

— С такими казахами сам бог велел породниться, — сказал Маман.

Ты думаешь? Есть у тебя… на примете?

— Есть… одна девушка… дочь Айгара-бия… Я ее буду любить до смерти.

Вздох облегченья вырвался из груди Мурат-шейха.

— За чем же дело стало? Сын мой, родной ты мой!

— Дело за вами. Больше никто не сумеет…

— Сосватать, что ли? Кто же не сумеет?.. Со всей моей радостью! Может, женатый, ты у нас остепенишься… Девушка славная.

— Шейх-отец, надо отдать ее за Аманлыка. Ему сватайте.

Лицо Мурат-шейха перекосилось, как будто он глотнул настой полыни.