Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие

• Название: Сказание о Маман-бие
• Автор: Тулепберген Каипбергенов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Перевод с каракалпакского А.Пантиелева и З.Кедриной

Действие романа Т.Каипбергенова "Дастан о каракалпаках" разворачивается в середине второй половины XVIII века, когда каракалпаки, разделенные между собой на враждующие роды и племена, подверглись опустошительным набегам войск джуигарского, казахского и хивинского ханов. Свое спасение каракалпаки видели в добровольном присоединении к России. Осуществить эту народную мечту взялся Маман-бий, горячо любящий свою многострадальную родину.

В том вошла книга первая.

---

— Все сделали, хан наш, все, как вы задумали! — сказал Маман.

Гаип-хан зашипел:

— Откуда ты можешь знать, что я задумывал? Как ты… посмел?

— Помилуйте, хан наш, не такие уж мы безмозглые! Вы сказали: доверяюсь, полагаюсь… только вам, как на себя… Остальное ночь подсказала.

— Что ты мелешь, безумец!

Маман округлил глаза, как это делал Избасар, обижаясь.

— Не верите? Я докажу…

Снял притороченный к седлу мешок и вытряхнул из мешка темную бугристую дыню. Дыня покатилась по земле и обернулась отрубленной человеческой головой. Глаза у нее были открыты, но одно веко примято, и голова словно подмигивала. Нижняя челюсть с сивой бо-роденкой отвисла в смертном изумлении.

Что ты наделал?.. — сдавленным голосом выдохнул Гаип-хан.

Маман огляделся, недоумевая:

— А что еще делать с джунгарцем?

— С джунгарцем! — хором, на разные голоса вскрикнули бии, и громче всех — Избасар-богатырь.

Гаип-хан хотел было заорать, поднять руку на Мамана, но живо смекнул, что сейчас лучше — потише, лучше смолчать да собраться с мыслями. Повернулся и ушел в юрту, точно провалился в нее.

Рыскул-бий медленно приблизился к мертвой голове, нагайкой повернул ее лицом кверху и ткнул в приплюснутый нос. Сказал с ненавистью, не остывшей за два десятка лет:

— Голову джунгарца хоть золотом набей — она не станет дороже.

— Сделай благое дело — убей джунгарца, — добавил Мурат-шейх. Это присловье не приелось с годины белых пяток.

Избасар-богатырь плюнул на мертвую голову, за ним — и все бии.

Султан Убайдулла не выдержал, завопил во второй раз:

— Последствия… последствия будут худшие, отцы мои…

— Для кого? — спросил негромко Маман.

— Молчи, дурак! — крикнул султан Убайдулла и убежал за своим отцом.

— Я молчу, — сказал ему вслед Маман.

Бии переглядывались, смекая, что к чему, связывая концы с концами. Бии, кажется, начинали понимать, на какое самовольство нынче отважился Маман и какую нынче он выиграл игру!

— А не пойти ли нам, бии мои, к нашему хану, — сказал со значеньем Мурат-шейх, — дабы принести к его стопам благодарность и преклонение перед его прозорливостью?

Шейх говорил: пойти к хану, но все смотрели на Мамана, словно шли к нему и кланялись ему. Потом, стерев с лица улыбки, не колеблясь и не спрашиваясь, вошли в юрту. Маман остался у двери, но не прошло и минуты, как вышел Избасар и позвал его к хану. Следом выскочил Байкошкар-бий, побежал к сыну:

— А у тебя язык отнялся? Иди, зовут. Делил труды, подели и честь.

Есенгельды стоял у коновязи, потерянный, больной и душой и телом. Он был замешан в деянии, которого чурался и боялся, которое не мог совершить, но не мог и не совершить. С содроганьем он вспомнил потрясение минувшей ночи, свою постыдную беспомощность, животный страх и уже не хотел чести. Он был сыт по горло. Он был раздавлен.

* * *

По дороге из ханского аула домой Мурат-шейх сказал Маману:

— Эту голову они не забудут, ни бии, ни хан… Слышал, как пел Гаип-хан? Буду целовать Коран! А Рыскул-бий! Просил меня прислать ахуна Ешнияза. Не хотим, говорит, отстать от вас. Байкошкар-бий лобызал мне руку за Есенгельды…

— А кто такой Есенгельды? — спросил Маман нравно, как два года назад, когда впервые услышал о нем.

Но затем умолк и замкнулся. Глаза его блестели.

— Что с тобой? Плачешь?

— Как вспомню… помираю. Зачем я живой? Зачем он мертвый?

— Молись богу, сын мой. И может быть, он наведет тебя на ту мысль, что тебе нужна женщина, как нужна была твоему отцу.

Маман отвернулся, кусая губы. Шейх воздел руки с сочувствием и гневом.

— Что ты с собой творишь? К чему себя приговариваешь? Муж должен обладать женщиной, как солнце землей, а земля водой. Должен биться за женщину, чтобы посеять в поле Евы семя Адама, как гром бьется с молнией, чтобы пролить дождь.

— Простите, отец, — сказал Маман сдавленным голосом, погнал коня и уехал вперед.

Дальше до аула ехали врозь.

«Не уступит, — думал шейх, глядя вслед Маману. — И что он еще учинит, если ему перечить? Поистине им руководит неземная воля».

Приехав в аул, Мурат-шейх осадил коня у дома Аманлыка. Маленькая Алмагуль выгнала лихорадку из груди брата питьем из горьких трав и сухих ягод, и тот выбежал навстречу шейху, готовый служить. Но шейх спешился и протянул Аманлыку повод:

— Зови в дом, хозяин.

Аманлык наскоро привязал коня, кинулся следом за шейхом и набросил на ворох соломы в переднем углу старую овчину, приглашая сесть. Шейх, не чинясь и не брезгая, уселся с легким кряхтеньем, означавшим, что сиденье удобно гостю и вполне его достойно. Вбежала маленькая Алмагуль и застыла у локтя брата, не дыша. Им, не раз стоявшим у порога дома Мурат-шейха с протянутой рукой, и во сне не снилось, что шейх переступит порог их лачуги.

— Будет чай, хозяюшка? — спросил любезно, без малейшей насмешки нечаянный гость.

Алмагуль бросилась заваривать чай, подала его в единственной в доме пиале. А Аманлык, запинаясь, осведомился о здоровье шейха-отца. Осведомился и о делах, столь недоступных нашему разумению и столь важных для всех. Как выговорились такие слова — сам не помнил, но гость отвечал непринужденно и ласково, как будто был польщен вниманьем. Между прочим шейх заметил, что Маман утопдет в делах, словно извиняясь в том, что недосуг Маману попить чаю у Аманлыка.

Потом стал рассказывать Мурат-шейх милым хозяевам об их покойном отце Данияре, искусном табунщике, степном мудреце, умевшем радиво и честно трудиться, делать добрые дела. Без времени, без жалости задавила Данияра чума в один день, в один мах с его женой, их матерью. Упомянул Мурат-шейх и о том, что это он дал им имена, брату — Благополучный, сестре — Цветок Яблони, да будет благополучно и да цветет яблоневым цветом их будущее.

Аманлык смутно помнил отца и мать, Алмагуль совсем их не помнила. Шейх воскрешал их родителей горячим любовным словом. Ему не лень было это сделать и сладостно пролить с сиротами слезу. Аманлык встал на колени и поцеловал сапоги Мурат-шейха.

Незаметно Мурат-шейх завел речь о друзьях казахах, о доме Айгара-бия, о его дочери… И неожиданно для себя узнал то, что ему и в голову не приходило дотоле. Девушка-то приглянулась нищему сироте, он от нее без ума. Значит, навряд ли он от нее откажется, как надеялся втайне Мурат-шейх. Впрочем, и без любви, будь она неладна, какой же дурак не пойдет зятем в такую богатую семью? Небось взял бы и рябую, конопатую, а тут красавица!

Аманлык понял расспросы Мурат-шейха по-своему. Примстилось джигиту самое худое: уж не метит ли хитрый шейх за спиной у Мамана, чудака, сватать Ак-бидай за одного из своих сыновей? Аманлык вновь по валился на колени.

— Шейх-отец, побойтесь бога… Ее хочет в жены Маман. Не знаю, как отец, а братья ее отдадут за Мамана, я знаю…

Мурат-шейх удрученно закивал головой.

— А за тебя?.. За тебя, сын мой… отдадут? — спросил шейх. И добавил с невольной злостью:- Маман просит сосватать свою невесту за тебя!

Аманлык отшатнулся в испуге, выпучив телочьи глаза, подняв к лицу руки, словно ожидая удара и не смея от него закрыться. И тут же, рядом с ним, упала в ноги всевластному гостю маленькая Алмагуль, забилась, как подбитая стрелой серая куропаточка.

— Отец милый… отец милый… не прокляните брата моего!

Мурат-шейх тяжко вздохнул. Выплеснул из пиалы недопитый остывший чай.

— Встаньте, дети мои, встаньте. Вас не виню. Вижу, что нет тут никаких ваших козней… Одна эта окаянная лютость Мамана над самим собой. Суждена ему мука не человечья и радости не людские, а те, кои он сам себе назначит, прости и помилуй его, господи!

— Не ругайте его, отец милый… слышите меня? — пролепетала Алмагуль, и взгляд ее сияющих недетской скорбью глаз невозможно было видеть равнодушно, им невозможно было отказать.

— Слышу, дитя мое, повинуюсь, — проговорил Мурат-шейх. — Но послушаюсь и его… Его слово — как спущенная с лука стрела. Назад не прилетает. Сперва выдернуть ее надобно из моего сердца… Готовь, сестрица, своего брата. Готовься, сын Данияра. Соберемся с духом, поедем к почтенному, доброму другу нашему Айгара-бию… Разоримся на калым! Привезем тебе девушку.

* * *

Недели две спустя, близ полудня, Аманлык подал Маману коня с такими словами:

— Едем скорей. Зовет тебя Митрий-туре.

— Куда? Где он?

Не знаю.

На окраине аула их ждал с загадочным видом Изба-сар-богатырь. Он проводил их в горы. Там, в каменистой лощине, ждал Мансур Дельный, толмач. Вчетвером поехали дальше и по ту сторону хребта, на опушке леса, увидели знакомую пароконную коляску. Около нее, по зеленой лужайке, похаживал поручик Гла-дышев.

Гладышев обнял Мамана, расцеловал трижды, по-русски.