Сергей Зверев - Принцип мести

• Название: Принцип мести
• Автор: Сергей Зверев
• Жанр: Боевик
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-30524-7

Бывший спецназовец Дмитрий сменил на гражданке немало профессий. Но одно он умел делать особенно хорошо – драться. Потому и работал в последнее время личным телохранителем жены председателя правления крупного банка. Жизнь текла своим чередом, и Дмитрий даже не подозревал, что слава о его бойцовских навыках распространилась столь далеко, что его уже долгое время «пасут» заинтересованные люди из ФСБ. Вскоре ему делают предложение, от которого невозможно отказаться даже при всем желании. Дмитрия нанимают на роль самого настоящего гладиатора, чтобы он отправился в чрезвычайно опасную командировку в Тибет и принял там участие в боях без правил, в которых ставка – собственная жизнь. И все это для того, чтобы разоблачить международного преступника Богуславского, который, по данным ФСБ, и организует кровавые схватки...

---

– Ты был для нашей местечковой мафии как сильнодействующий аллерген. Теперь она тебя спонсирует. Разве не так?

– Жить-то надо, – вздохнул Лева и обреченно посмотрел на недоеденный бутерброд. Он даже не поинтересовался, зачем мне такая прорва денег, не вник в существо моих проблем.

– Ну что ж, – сказал я, – на нет и суда нет.

– Пойми, старик, не в деньгах дело, – извиняющимся тоном заговорил Лева, – для тебя ничего не жалко. Но это просто нереальная сумма. Выше всякого понимания.

– Хочу дать тебе совет. Чтобы кожа лица хорошо выглядела, пей чай из семи трав – ромашки, лаванды, розмарина и чего там еще? Забыл. Это старинный и счастливый рецепт. Вспомню – обязательно позвоню. Тебе сейчас как никогда нужно следить за кожей лица...

Возможно, Лева на меня в душе обиделся, но вряд ли в его измельчавшей душонке могла затаиться большая обида. Надо было принимать его не таким, какой он есть, а таким, какой он стал. На него, по большому счету, не следовало обижаться.

– Если мне понадобится партийная касса, обязательно загляну, – сказал напоследок я. – До скорой встречи, партайгеноссе!

Я положил руку на дверную ручку. Рука Левы потянулась к бутерброрду. «Спасибо-не-за-что-приходите-еще».

Обратиться мне было больше не к кому. Единственное, что оставалось в этой ситуации, – переадресовать требование о выкупе самому себе, освободив тем самым сестру Садовского от непосильной для нее ноши. Я попробовал бы договориться с вымогателями об уменьшении размера выкупа или отправился бы на поиски своего друга сам – благо теперь я человек, не обремененный семьей, и терять мне нечего. «Рассчитаюсь со своей дурищей, заработаю немного денег на дорогу и поеду в Санкт-Петербург», – решил я. Это была, конечно, не самая захватывающая перспектива, раскрывавшаяся передо мной, но неопределенность представлялась мне худшим из зол.

Вечером того же безумного дня ко мне в келью постучался Игнатий. Он принес с собой внушительный графин водки и банку огурцов, засоленных по-монастырски.

– Для снятия стресса, – лаконично пояснил настоятель храма.

– Я не пью.

– Не пьют только фонарные столбы, и то потому, что у них чашечки вниз, – назидательно проговорил протоиерей. Я посмотрел на его лицо сквозь запотевший графин с водкой. Русский импрессионизм.

Мы налили и выпили.

Игнатий рассказал мне о некоторых подробностях происшествия в церкви и между прочим сообщил, что преступника, открывшего стрельбу по иконостасу, еще не нашли, но ищут.

– И обязательно найдут, – сказал я. – Выпьем за это.

Потом мы несколько отвлеклись от тем насущных и коснулись вопросов духовных. Я ни с того ни с сего заговорил о Царстве Божьем, о необходимых и достаточных условиях его обретения. Графин к этому времени уже не замутнял светлого лика моего дорогого друга Игнатия, поскольку большую часть его содержимого мы незаметно уговорили. «Не всякий, говорящий Мне: „Господи! Господи!“ войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного», – трубил протоиерей. – Надо надеяться и уповать на милосердие Божие. Ведь говорится, что спасутся, Христа не ведавшие, но несущие Его образ в сердце своем, а иные творившие чудеса Его именем в погибель пойдут».

– Хочется в это верить, – согласился я, доставая из банки неуловимый огурец; ловля огурца в мутном рассоле требует особой сноровки.

Завершить свою мысль мне не удалось: в голове затуманилось. Да и что я собирался сообщить? Наверное, хотел сказать своему другу, что в вину Бога его обвинители могут вменить не только существование зла и вытекающий отсюда вопрос об ответственности за мироздание, но и затемненность, противоречивость наших знаний и представлений о Боге, ту невнятность, с какой он являет себя миру; он не взял на себя труд прояснить свою сущность окончательно и на протяжении всей истории христианства позволял гадать и домысливать о себе; он допустил такое положение вещей, при котором Бог нуждается в адвокатах. Даже самые светлые умы человечества не могут сойтись во мнении о Боге. До сих пор не понятно, что есть слово Божие, а что человеческое привнесение. В языке самих евангелий наиболее продвинутые религиозные мыслители видели человеческую ограниченность, преломление божественного света в человеческой тьме, жестоковыйность человека. Поэтому спор о Боге в рамках Священного Писания может длиться бесконечно долго, и ни одна из сторон до скончания века не установит истину.

Наверное, именно это я и хотел сказать Игнатию, но сказал нечто совершенно другое, а именно то, что присутствовало во мне на протяжении всего нашего нескончаемого разговора как ощущение, неотвязная мысль, лейтмотив.

– Ты веришь во второе пришествие?

Вопрос прозвучал почти по-чапаевски: ты за какой Интернационал?

– Я верую во Христа, – сказал Игнатий и одним ударом забил огурец в горлышко графина.

– Он, конечно, придет. Но его не заметят. Это будет призрак, тень Христа. Мы слишком сильно изменились, чтобы его увидеть.

Я действительно так думал. Кто-то из великих или, быть может, простых смертных сказал: слепота – это самое точное, что когда-либо было сказано о человеке.

Моя попытка извлечь огурец из узкой горловины не увенчалась успехом. В конце концов, чей графин? Игнатия. Вот он пусть и мучается.

– Однако мне пора, – засобирался он. – Стресс снят, водки больше нет, злоупотреблять нечем.

– Я могу сбегать за бутылкой.

– Не надо делать того, сын мой, о чем впоследствии можешь пожалеть.

Я со всей осторожностью встаю.

– Постой, в коридоре лампочка перегорела.

Я бросился к двери, чтобы своими ватными ногами проторить Игнатию путь во мгле. Вдруг на него свалится подвешенный на гвоздь велосипед? Или ведро, в котором братия носит колодезную воду?

– От шума падения твоего не содрогнутся ли острова?

Игнатий мягко, но уверенно отстранил меня от двери и шагнул в темноту первым. Возле лестницы он остановился и, повернувшись ко мне, сказал:

– Спасибо за беседу. Но я не за этим приходил.

Я не видел его лица, но хорошо представлял его себе в этот момент: суровое и спокойное, словно выточенное из гранита лицо праведника, не судьи.

– Я хотел рассказать тебе о том, что произошло сегодня в божьем храме.

– Ты рассказал мне.

– Я понял это еще там, в ризнице, куда спрятался, как только началась стрельба.

– Не понимаю. Ты упустил какую-то важную для следствия деталь?

– Да, я упустил важную для следствия деталь.

Игнатий сделал паузу.

– Стреляли в меня. И ни в кого больше.

* * *

Пробуждение в пятницу, выпадающую на тринадцатое число, спустя два дня после официально объявленного конца света, было ужасно. Я влил в себя по меньшей мере пол-литра огуречного рассола, затем, томимый жаждой, выковырял из горлышка графина последний огурец и в самом сумрачном расположении духа съел его. Все было плохо: в мире сохранялась нестабильность, в стране, заждавшейся экономического чуда и света в конце тоннеля, ничего не происходило, в личной жизни наблюдалась полная дисгармония, больше напоминающая катастрофу, – ни семьи, ни квартиры, ни денег, ни друга, которого украли неизвестные злоумышленники. Оставалось лишь утешать себя мыслью, что все остальное я украл у себя сам. В такие моменты психологи советуют идти навстречу своим проблемам, не прятаться от них, иначе человек рискует впасть в затяжную депрессию и проникнуться суицидальными настроениями.

И я пошел навстречу своим проблемам.

Одной из них, хотя и не самой главной, была Светлана – священная корова, которую я охранял. Надо было немедленно явиться пред ее ясные очи, иначе мне грозили неизбежные штрафные санкции и очередное ужесточение и без того кабальных условий труда – уплотнение графика дежурств, ночные бдения и окончательный отход от норм трезвого образа жизни.

Я заехал в автосервис, сел за руль отремонтированного «Крайслера» и отогнал его к дому Светланы. Затем известил ее о своем прибытии звонком с вахты. Она ответила мне сонным недоразбуженным голосом, выражая тем самым недовольство, во-первых, столь ранней побудкой и, во-вторых, моим опозданием на службу. Поскольку ее упреки основывались на взаимоисключающих требованиях, я не стал оправдываться: в моей дурище говорила ее неистребимая тяга к самодурству.

– Ваш мустанг греется на солнышке. Выгляните в окно – он как с иголочки, – сказал я.

Она отдернула гардину.

– А это что за кабальеро крутится возле моего мустанга? – ворчливо проговорила Светлана и, уловив непроизвольное движение моих глаз, запахнула полы своего халата. – Жиголо мне только не хватало.

Ее слова с равным успехом могли относиться как к незнакомцу, осматривавшему «Крайслер», так и ко мне. Но я не принял их на свой счет. Между тем личность «кабальеро» не могла меня не заинтересовать: интуиция подсказывала мне, что появился он неспроста.