Сборник - Фантастика, 1982 год

• Название: Фантастика, 1982 год
• Автор: Сборник
• Жанр: Научная Фантастика

Традиционный молодогвардейский сборник научно-фантастических повестей, рассказов, очерков и статей советских авторов. Сборник рассчитан на молодого читателя.

---

– Я проведу, - послышался хрипловатый голос старого человека, похожего на деда Щукаря. Это и был Патратий.

Я молча пожал плечами.

– Может, боишься идти, доктур? - лукаво подмаргивая, пустил он шпильку.

– Боюсь или нет, а идти нужно, - ответил я, стараясь скрыть неприязнь к нему, и подумал: “Словно мысли читает”.

– Читать не читаю, а кое-чего чувствую, - услышал я его голос и онемел от удивления. А дед тем временем повернулся к председателю: - Надо спешить. Горпина покуда еще жива, но крови много потеряла.

Меня удивило то, что ни у кого не возникло ни малейшего сомнения в истинности слов старика, хотя в лесу он не был и не мог знать о подробностях случившегося.

Я торопливо шагал за дедом, а он хитро поглядывал на меня шустрыми мышиными глазками и незлобиво подшучивал:

– Ну-ка, доктур, не оставай! Аль сундучок подсобить нести?

Криво улыбаясь, я наддавал ходу, старался не показать своей усталости.

Мы перебрались через ров и начали взбираться по склону, поросшему орешником. Это место и называлось Панским садочком. Вода сбегала вниз, и валежник быстро подсыхал. Поэтому местные жители часто ходили сюда за хворостом. Вскоре мы добрались до поляны. На ее краю, подмяв высокую траву, лежала старая Горпина. Дед поспешно склонился над ней.

– Жива! - Он поднялся, в глазах его были боль и гнев. - Пулей она поранена. Во зверюги! Три года нас тиранили и даже теперь вот… - Он взглянул на меня исподлобья и сказал, силясь вернуться к прежнему шутливому тону: - Давай-ка, доктур, подлечи, поправь свою соседку.

Я быстро осмотрел раненую. Она была в глубоком шоке. Из поврежденной бедренной артерии вытекло много крови.

Большая берцовая кость перебита пулей. Я наложил жгут, сделал необходимые инъекции и сказал Патратию: - Нести нужно бабушку Горпину.

– Носилки? Это я мигом спроворю! -. ответил Патратий, доставая из-за пояска топорик.

Внезапно послышался треск валежника, и на противоположную сторону поляны вышел немец. Одежда на нем висела лохмотьями, лицо заросло рыжей щетиной, глаза безумно блуждали. Он заметил нас, и судорожная улыбка оскалила рот. Он медленно стал приближаться, не сводя с нас дула своего автомата… Сердце у меня замерло.

Дед тоже заметил немца. Лицо Патратия окаменело, на шее вздулись вены, и вдруг он закричал высоким птичьим голосом. И тут же меня будто бы ослепили, безжалостной рукой сдавили мозг. Свет, потемневший в глазах на миг, вспыхнул затем с неимоверной яркостью. Из каких-то темных глубин душу мою захлестнула такая жуткая ненависть, которую не описать человеческим языком. Вся эта буря, вихрь злобы были направлены на идущего к нам по поляне фашиста. Почувствовав, что весь смысл моего существования сейчас в том, чтобы своими пальцами, ставшими будто когтями, рвать, раздирая в клочья ненавистную плоть, и, в ярости зарычав дико, я кинулся вперед… Но тут же словно сквозь сон услышал голос деда:

– Стой! Не к тебе слово молвлено!…

Он железной хваткой держал меня за воротник, и тут меня осенило, что рычал не я.

Огромный серый волк метнулся из-за кустов и, изгибаясь в прыжках над травой, мчался к немцу. В мгновенье фашист был сшиблен с ног, с хрустом сомкнулись у него на шее страшные клыки, брызнула в стороны яркая кровь.

Вновь по-птичьи, но в других тонах прокричал старик, и волк большими скачками умчался в лес.

Как и раньше, в лесу пересвистывались птицы, было тихо и спокойно. И все, что произошло, могло показаться страшным видением, бредом, но в дальнем углу поляны лежал мертвый немецкий офицер.

Тетку Горпину принесли мы в село, а оттуда отправили в районную больницу.

Еще по дороге из леса пытался я завести с дедом разговор, выяснить, что же все-таки произошло. Патратий некоторое время отмалчивался, а потом спросил:

– Тебе, доктур, когда ты под стол пешком ходил, давали спичками играться?

– Ну, допустим, не давали. Но к чему тут спички? Мне…

– А к тому, - поучающе заметил дед, - что людям секрет этот теперь дать все одно, как детям спички.

Больше дед ничего не сказал.

– Чего? А? - переспрашивал он после каждого вопроса, прикидываясь глуховатым.

Твердо решив не оставлять старика в покое, на следующий же день я пошел к нему домой. Была во всем этом какая-то загадка, неведомая науке. Можно было допустить, что звуки, издаваемые стариком, имели соответствующую частоту, которая воздействовала на работу мозга, накладываясь на его собственные биочастоты. Как и когда возникло у людей это чудесное умение? Вполне вероятно, легенды и сказки о дивной силе волшебного слова не выдумка, и имеют реальную основу.

Однако поговорить с дедом Патратием не суждено было.

Рано поутру он отправился на луга накосить травы для коровы и наступил на немецкую противопехотную мину.

После смерти кудесника я проработал в селе два года.

В Партизанском остались родственники моей жены, и мы часто приезжаем туда в гости. И поныне в Партизанском живет внук Патратия - заядлый охотник. Поговаривают, что на охоту он частенько ходит без ружья, но без добычи никогда не возвращается.

Возможно, тайна деда Патратия не исчезла совсем, и внук когда-нибудь поведает о том, чего не хотел рассказывать его дед?

Авторизованный перевод с украинского Е. Цветова

ВЯЧЕСЛАВ МЕШКОВ ЭТО СЛУЧИЛОСЬ НА РАССВЕТЕ

…Любовь стала мыслью, и мысль в ненависти и отчаянии истребляла тот мир, где невозможно то, что единственно нужно человеку, - душа другого человека…

А. Платонов. Потомки солнца

Наверное, можно понять - хотя трудно простить! - почему я ее не вспоминал. После этого я был маленьким мальчиком и, быть может, именно тогда я забыл о ней. Тогда у меня были иные мысли, иные чувства: я жил в потрясении громадностью мира и больше всего на свете боялся потерять свою мать. Потом, смутно помнится, я был никому не нужным, талантливым русским богомазом; затем тысячу лет жил даосским отшельником в безлюдных, коряво-голубых китайских “шань”.

Прохладный снег хлопьями падал на узкую долину, на сухие коробочки лотоса в замерзшем пруду, а я писал, писал что-то блестящей тушью под масляным светильником. Мне неизвестна судьба тех рукописей, но, как я теперь полагаю, в них были крупицы истинной мудрости, и мне было бы жаль узнать, что они не сохранились.

Потом я был еще кем-то, еще и еще - при желании можно вспомнить или представить - если Вам, мой читатель, это показалось бы интересным. Но главное - я всегда был Он. Так уж, видно, суждено: если ты однажды явился на свет тем, что называется Он, то, что зовется Она, для тебя навсегда останется тайной. Между понятием “Он” и понятием “Она” такая же пропасть, как между жизнью и небытием, но в то же время что может быть и ближе друг другу, чем Он и Она!

А потом я многие тысячелетия мчался в пространстве на гребне солнечного луча. То есть я только сознавал, что мчался; на самом же деле не было ни вихря, ни свиста в ушах - лишь тишина и покой. И только едва заметное в веках изменение в расположении звезд говорило о том, что я лечу с небывалой скоростью. Я был спокоен. Я так привык к жизни, что меня уже ничего не могло удивить, поразить, обидеть… Но все чаще я стал испытывать странное ощущение. Вокруг меня была бесконечность Вселенной, казалось бы, я мог распоряжаться ею и собой как угодно, но мне было тесно! Я чувствовал себя в каменном мешке (была в древности такая пытка). Хотелось распрямиться, распластаться, обнять руками и осязать весь мир или же, напротив, сжаться в комок и, достигнув критической массы, - разорваться ослепительным, очищающим взрывом. Увы, это было невозможно! Наконец, я понял, что муки мои - от подсознательного ощущения своего бессмертия.

И тогда я вернулся на Землю. Я родился… родился вместе с мечтой, которую я принимал порой - и охотно - за воспоминания.

Я поселился в большом, пахнущем прелым деревом доме, населенном неизвестными мне людьми. Нельзя сказать, что этот дом показался мне чуждым и неуютным. Что-то знакомое было для меня и в нем, этом доме, и в серой скамейке со спинкой в дырявой тени ясеня, и в голом остове автомобиля на стоиках из темно-красных влажных кирпичей.

…Стояла ранняя, на редкость погожая осень моего детства, и я целыми днями пропадал в ближнем золотом лесу. Там, под синим небом, под ласковым солнцем еще трепетала летняя жизнь. На покосах поднялись и вновь зацвели пряные ромашки, клевер, бело-розовый и серый тысячелистник, а в низинах, под ольхами, где на влажной грязи коровьи следы и лепехи - голубые с синевой незабудки. Все вокруг: и гофрированные, с прозрачной капелькой листочки манжетки, и запах растительной гнильцы, и теплая кора дуба, и звонкая песенка зяблика: “Вить-ти-ти-ти-тие-виччу!” - чувственно возвращали меня в то очень далекое время, когда я только Открывал этот мир для себя. Мои воспоминания-мечты сливались с зеленевшей землей.