Степан Злобин - Пропавшие без вести

• Название: Пропавшие без вести
• Автор: Степан Злобин
• Жанр: О войне

Новый роман известного советского писателя Степана Павловича Злобина «Пропавшие без вести» посвящен борьбе советских воинов, которые, после тяжелых боев в окружении, оказались в фашистской неволе.

Сам перенесший эту трагедию, талантливый писатель, привлекая огромный материал, рисует мужественный облик советских патриотов. Для героев романа не было вопроса — существование или смерть; они решили вопрос так — победа или смерть, ибо без победы над фашизмом, без свободы своей родины советский человек не мыслил и жизни.

Стойко перенося тяжелейшие условия фашистского плена, они не склонили головы, нашли силы для сопротивления врагу. Подпольная антифашистская организация захватывает моральную власть в лагере, организует уничтожение предателей, побеги военнопленных из лагеря, а затем — как к высшей форме организации — переходит к подготовке вооруженного восстания пленных. Роман «Пропавшие без вести» впервые опубликован в издательстве «Советский писатель» в 1962 году. Настоящее издание представляет новый вариант романа, переработанного в связи с полученными автором читательскими замечаниями и критическими отзывами.

---

— Ах, сволочи, сволочи, гады, проклятые шимпанзе! — твердил Михаил.

Бессильное крупное тело убитого Чебрецова представлялось ему каждый раз, когда он смежал веки. Он видел лицо полковника, пробитое рядом тремя пулями, и тут же тупую, самодовольную рожу гыгыкающего немецкого автоматчика…

«Nun, lieber Herr Arzt… Гы-гы-гы!.. — слышал Варакин. — Haben Sie Zeit fur «Hande hoh»?»[25]

Целыми днями дождило. Тяжелые складки шинелей и серо-зеленых плащей мерно раскачивались над вязкой дорогой. Тысячи ног нестройно вздымались, выдираясь из липкого и скользкого глиняного месива, чвакали и шлепали снова.

Их гнали на запад не по прямой магистрали, за которую они бились две последние недели и по которой теперь беспрепятственно двигались моторизованные фашистские полчища. Пленных согнали оттуда, чтобы колонны их не мешали идти на восток гитлеровским войскам, чтобы не мешали по точному графику двигаться на Москву военной технике. Пленных же вели по грунтовым большакам, а кое-где — даже проселками…

Понуренные головы пленников от сознания собственного бессилия, от голода и усталости с каждым днем этапа клонились все ниже, взгляды были опущены в землю, ноги скользили и заплетались. Выходя на дорогу туманным рассветом, весь день шагая без пищи, только к вечеру пленные располагались где-нибудь на ночлег…

Михаил узнавал места, по которым их гнали. Перед ним еще раз проходили пути его юности. Здесь бывал он когда-то, приезжая к деду и бабушке… На третий день марша они приближались к тому селу, где в последний раз перед смертью деда гостил Михаил, тогда только что окончивший университет…

Каким близким ему было это село! Михаил мог представить его себе, зажмурив глаза…

Вдоль большака, по которому гнали пленных, на главной улице и на площади села как бы все осталось в сохранности. Жители кое-где робко выглядывали из окошек. Возле домов там и сям группами и в одиночку виднелись немецкие солдаты, которые болтали между собою с хозяйской повадкой или проходили мимо испуганно жмущихся к домам жителей и громко переговаривались с конвоем колонны.

У колодца напротив школы, в центре села, толпилось с десяток женщин, сбежавшихся сюда с ведрами. Это стало обычаем: заслышав издали приближение скопища пленных, наиболее безутешные из сельских солдаток вскидывали ведра на коромысла и торопились к колодцу, чтобы стоять на пути, искать глазами — нет ли в этих рядах того, чья безвестная фронтовая доля мучает сердце?

Иногда на конвойных солдат нападало милостивое настроение и они допускали женщин напоить пленников водою и наполнить им в дальний путь фляжки и котелки…

— Гоните, гоните, а не видно конца! Ну как там, много еще на востоке осталось русских баранов? — понял Варакин шутливый возглас встречного немца-солдата, обращенный к конвойным этапа.

— Скоро последнее стадо прогонят! — весело отозвался на шутку ближайший солдат-конвоир.

«Баранов»! — повторил про себя Варакин. — «Скоро последнее стадо»… Его охватил нестерпимый стыд.

Приближаясь к колодцу, он мечтал, если немцы допустят, напиться. Но при мысли о том, что среди этих женщин, стоящих возле колодца, кто-нибудь может узнать его, Михаила Варакина, который бредет в покорном «стаде баранов», ему стало не по себе. И в ту же минуту он услыхал знакомый-знакомый, но давно позабытый, грудной женский голос:

— Разбегайтесь с дороги, ребята! В лагере пропадете! Бегите, товарищи! Всех не поймают! Рассыпайтесь в леса!..

Варакин взглянул на женщину, которая с ведром и ковшом стояла у колодца и поила подходивших к ней пленных бойцов. Высокая, с темной сверкающей синевою в глазах, с гневным румянцем на щеках, с брызгами дождя на бровях и на прядках русых волос, которые выбились из-под простого платка.

— Разбегайтесь, ребята! Скрывайтесь в леса, там хватит на всех оружия! — бесстрашно призывала она.

Варакин узнал ее и чуть не крикнул ей: «Катя!» Едва удержался. Горло и рот его от волнения еще больше высохли. Он отвернулся, лишь еще ниже спустил на лицо капюшон плащ-палатки и, опираясь на свою нескладную палку, быстрее зашагал прочь. В этом позорном виде он не вынес бы ее взгляда…

…В то лето, когда Михаил явился к деду и бабке, только что став врачом, в самый день своего приезда вместе с дедом и бабушкой он попал на свадьбу коллеги, местного больничного врача; молодой доктор, которого дед Михаила звал просто Алешей, женился на местной же учительнице Вере.

В летнее время школа была свободна от занятий, и ее заполнили свадебные гости, — больше, разумеется, молодежь. За школой раскинулся сад, который доходил до обрыва над речкой и почти до самого леса. Свадьба была похожа на какой-то русалочий праздник: ее справляли в поле, в лесу, на реке…

И Михаил вдруг попал в странное, колдовское «тридевятое государство», куда увела его девятнадцатилетняя Катя, сестра невесты.

Началось, должно быть, с того, что под пылающим, знойным закатом все играли в школьном саду в горелки и Михаил с Катюшей, крепко держась, не разнимали рук всю игру. Потом они, все так же взявшись за руки, стояли над обрывистым берегом, готовые без крыльев перелететь через реку, потом, почти не касаясь подошвами земли, шли по дороге между хлебов, пьяные душным простором ночного неба, мигающими на горизонте зарницами, таинственными неумолчными шорохами.

Михаил никогда еще не знал ночи, полной такого очарования.

— Катя, Катенька, Катерина… — повторял он имя ее как заклинание, чтобы она не утонула в ночи, не улетела с предрассветным туманом. — Как хорошо, что я вас встретил, такую, такую… — шептал он.

— Какую? Какую? Скажите, какую? — нетерпеливым шепотом добивалась она.

Они стояли на дороге, от самой школы пересекавшей хлебное поле. Удивленно глядели на них из усатой пшеницы уже хорошо видные в тихом предрассветном свечении, уже явственно синие, на высоких стеблях, любопытные детские глаза васильков…

— Какую? — едва слышно настаивала она.

Он осторожно обнял ее и привлек к себе. И неуверенно ласковые, еще по-детски сухощавые, еще не округлые руки притянули его за шею, и робкие пальцы ее, осмелев, зарылись в его волосах на затылке…

Вдруг раскололся рассветный прозрачный воздух. Должно быть, так возникает северное сияние или другое какое-нибудь торжественное колдовство природы: рассвет весь затрепетал от пения струн… Это древним, тысячелетним напевом заиграл пастушеский рожок. А вслед за тем гулко выстрелил длинный, змеистый кнут, и будто совсем тут рядом, за школой, взревела корова… Ей отозвалось мужественное и глухое рычание быка Керзона, и донеслись голоса хозяек, которые давали какие-то напутственные наказы пастуху. Должно быть, чтобы отвязаться от них, пастух снова взялся за рожок, но во второй раз его песня не претворилась в чудо…

Оторвавшись от поцелуя, Катя стояла перед Михаилом растерянная и удивленная. Он снова привлек ее, и она приникла к нему на грудь головою покорно и робко…

Целую неделю после этой ночи они вдвоем собирали в лесу малину, и июльские дни для сбора ее казались им слишком короткими.

Через неделю пришла телеграмма о смерти отца, и Михаил вместе с дедом и бабушкой внезапно уехали из Катиного села. Мать после смерти отца долго болела. Михаил оставался при ней, много недель дежуря возле нее в больнице. Осенью он поступил в ординатуру…

Как и когда пылкие письма его и Катюши сменялись дружеской перепиской, он не заметил и сам. Может быть, этого не заметила и Катюша. Письма их стали реже и реже… А когда к весне умер дед, Михаил не сумел выехать, чтобы его хоронить.

На следующее лето, во время отпуска, Миша поехал за бабушкой, уговорить ее перебраться в Москву. С каким замиранием сердца припомнил он еще в поезде свой прошлогодний приезд к деду с бабкой! Все вдруг воскресло. Он кинулся в школу, чтобы схватить Катю на руки, унести ее к бабушке в дом, а потом вместе с бабушкой и ее отвезти в Москву…

Но оказалось, что Катя уехала на каникулы «к синему морю», к которому в прошлом году они собирались поехать вместе. Кому там она улыбалась? Кто сжимал ее тонкие руки?.. Михаил ревновал. Он обошел один все их заветные места. Но малина была скукоженной, сухонькой, вся в червячках, шум леса его не манил…

Бабушка согласилась уехать. Вместе они сходили поклониться могилке деда, а затем Михаил увез бабку. Перед отъездом он оставил Кате грустную, братски нежную записку, сунув ее под дверь запертой комнатки там же, при школе. Только в сентябре он получил от Кати в ответ письмо с описанием южного неба и теплого моря и по какому-то виноватому тону письма понял, что Катя нашла свое настоящее, хорошее счастье. Вскоре оттуда, из их села, написал кто-то бабушке, что Катя вышла замуж и переехала в Харьков, где будет еще учиться…

С тех пор Михаил в Смоленщине не бывал.