Моника Спивак - Мозг отправьте по адресу...

• Название: Мозг отправьте по адресу...
• Автор: Моника Спивак
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-271-24551-0

В книге историка литературы и искусства Моники Спивак рассказывается о фантасмагорическом проекте сталинской эпохи – Московском институте мозга. Институт занимался посмертной диагностикой гениальности и обладал правом изымать мозг знаменитых людей для вечного хранения в специально созданном Пантеоне. Наряду с собственно биологическими исследованиями там проводилось также всестороннее изучение личности тех, чей мозг пополнил коллекцию. В книге, являющейся вторым, дополненным, изданием (первое вышло в издательстве «Аграф» в 2001 г.), представлены ответы Н.К. Крупской на анкету Института мозга, а также развернутые портреты трех писателей, удостоенных чести оказаться в Пантеоне: Владимира Маяковского, Андрея Белого и Эдуарда Багрицкого. «Психологические портреты», выполненные под руководством крупного российского ученого, профессора Института мозга Г.И. Полякова, публикуются по машинописям, хранящимся в Государственном музее А.С. Пушкина (отдел «Мемориальная квартира Андрея Белого»).

---

С этого момента М. все более сближается со средой футуристов. Его огромное поэтическое дарование развертывается с необыкновенной быстротой, и он в поразительно короткий срок выдвигается на первый план и становится вожаком этого движения. Сила и бурная стремительность расцвета его таланта сразу же делают М. «звездой первой величины».

С такой же поразительной быстротой развертываются и основные черты личности М. в целом, во всей их яркой непосредственности и бурной интенсивности. В особенности импонирует в нем выдающаяся способность к непосредственному живому общению с аудиторией, когда он выступает с чтением своих и чужих стихов. Его блестящее остроумие и находчивость во время этих выступлений, непринужденность в обращении на эстраде, яркое своеобразие всей его личности привлекают к нему всеобщее внимание. Особенно силен интерес к М. среди учащейся молодежи. И это в значительной степени, потому что как никто другой из футуристов он воплощает в себе бунтарскую, протестующую, ломающую всяческие эстетические каноны в искусстве сторону футуризма.

Приведем несколько отрывков из различных воспоминаний и бесед, которые могут служить иллюстрацией того, что представляло собой футуристическое движение в этот наиболее бурный его период и роли в нем М.

Каменский пишет:

Для привлечения внимания к нашему вечеру мы, разрисовав себе лица, пошли по Тверской и Кузнецкому. По дороге мы вслух читали стихи. Конечно, собралась толпа. Раздавались крики: «циркачи, сумасшедшие». В ответ мы показывали нашу афишу. Помогло нам еще то, что в день выступления в «Русском слове» появилась статья Яблоновского[221] «Берегите карманы», где он рекомендовал нас как мошенников. Публика, разумеется, захотела сама убедиться, как это футуристы будут чистить карманы, и аудитория была переполнена. За 10–15 минут до начала мы вспомнили, что неизвестно, собственно, что будет читать Маяковский, который очень хотел этого выступления, очень ждал его. Когда мы его спросили об этом, он ответил: я буду кого-нибудь крыть. – Ну, что же. Вот хотя бы Яблоновского! <…> Возле здания Политехнического музея, перед началом, творилось небывалое: огромная безбилетная толпа молодежи осаждала штурмом входы. Усиленный наряд конной полиции «водворял порядок».

Шум, крики. Давка.

Подобного зрелища до нас писатели никогда не видели и видеть не могли, так как с толпой, с массой связаны не были, пребывая в одиночестве кабинетов. В совершенно переполненном зале аудитории гудело праздничное, разгульное состояние молодых умов. Чувствовался сухой порох дружественной части и злые усмешки враждебного лагеря. Перед выходом нашим на эстраду сторож принес поднос с двадцатью стаканами чая. Даже горячий чай аудитория встретила горячими аплодисментами.

А когда вышли мы (Маяковский – в желтом распашоне, в цилиндре на затылке, Бурлюк – в сюртуке и желтом жилете, с расписным лицом, я – с желтыми нашивками на пиджаке и с нарисованным аэропланом на лбу), когда прежде всего сели пить чай – аудитория гремела, шумела, орала, свистала, вставала, садилась, хлопала в ладоши, веселилась. Дежурная полиция растерянно смотрела на весь этот взбудораженный ад, не знала, что делать. Какая-то девица крикнула: – Тоже хочу чаю.

Я любезно поднес, при общем одобрении[222] <…>. Маяковский выступил так, как он выступил бы и сейчас. Маяковский родился тем, чем он был… Вся сила этого таланта стала ясна нам на этом первом выступлении, когда он поражал нас своими остроумными репликами, блестящими выпадами и необыкновенной непринужденностью разговора с эстрады.

(Воспоминания В. Каменского)

Спасский следующим образом характеризует манеру выступлений М.:

Маяковский врезался в память, будто видел его я вчера. В нем жила природная театральность, естественная убедительность жестов. Вот так – ярко освещенный, выставленный под перекрестное внимание зрителей, он казался удивительно на месте. Он по праву распоряжался на сцене без всякой позы, без малейшего усилия. Он не искал слов и не спотыкался о фразы. В то же время его речь не была сложной и замысловатой постройкой, образованной из отступлений, контрастов, искусных подъемов и понижений, какую воздвигают на удивление всем опытные профессионалы-ораторы. Его речь не являлась монологом. Маяковский разговаривал с публикой. Он готов был принять в ответ реплики и обрушить на них возражения. Такой разговор не имел предварительного плана. В зависимости от состава слушателей он мог направиться в любую сторону. Это был непрерывный диспут, даже если возражения не поступали. Маяковский спорил с не обнаружившим себя явно противником, раздавливая его своими доводами.

И далее:

В его чтении заключалась еще одна выдающаяся особенность. Это чтение доставляло ему самому удовольствие. Читая стихи, Маяковский выражал себя наиболее полным и достойным образом. Вместе с тем это не было чтением для себя и про себя. Маяковский читал для других, совершенно открыто и демократично, словно распахивая ворота и приглашая всех войти внутрь стиха.[223]

Каменский далее пишет: «После этого выступления пошли другие. Мы читали свои стихи всюду: в кафе, на улицах. Недели через две нас начали просить почитать. Появились деньги – поехали по России втроем. Я, Бурлюк и Маяковский. Всюду – бурные приветствия молодежи, скандалы аудитории, ругань прессы».

Полиция относилась крайне подозрительно к столь шумным и явно нарушающим общественное благоприличие выступлениям во время этого, по выражению Каменского, «стремительного путешествия в экспрессе футуризма».[224] Об этом можно судить по следующей коротенькой заметке в одной из киевских газет – «Киевской мысли».

Футуристы в Киеве

Вчера состоялось первое выступление знаменитых футуристов: Бурлюка, Каменского, Маяковского. Присутствовали: генерал-губернатор, обер-полицмейстер, 8 приставов, 16 помощников приставов, 25 околоточных надзирателей, 60 городовых внутри театра и 50 конных возле театра.[225]

Ранний футуризм предвоенных лет и эпохи мировой войны отличается крайней резкостью и аффектированностью («Пощечина общественному вкусу»[226]), нарочито рассчитанными на возможно большее эпатирование общепринятых взглядов на искусство, всего классического в литературе, поэзии, живописи. Как по форме, так и по содержанию это литературное течение было направлено на разрушение считавшихся классическими канонов построения стиха. Разбивались мелодичность и музыкальность звучания стиха, вместо них выступала на первое место ударность ритмическая и смысловая.

Поэтическая речь приобретала конкретную заостренность и злободневность разговорной речи, в содержание стиха врывалась повседневная действительность. В этом разрушении старых стихотворных форм находил свое выражение бунт футуристов в искусстве, доходивший до крайних, уродливых степеней в знаменитом лозунге – сбросить классиков с парохода современности.[227]

За внешним «озорством» М. – футуриста крылись, однако, глубокие истоки, берущие свое начало в стихийном протесте против пошлой рутины окружающей среды, созданной казарменным, душившим все живое, чиновничье-бюрократическим строем самодержавия. Поэзия М. пронизана насквозь социальными мотивами, выступающими часто в обнаженно-неприкрытой форме. Этот момент раскрывается с отчетливостью в раннем творчестве М., в его относящихся к этому периоду поэмах «Облако в штанах», «Флейта-позвоночник», в трагедии «Владимир Маяковский»[228] и др.

В этих произведениях М. восстает против социальной несправедливости и призывает к ее ниспровержению: «Я с детства жирных привык ненавидеть»; «…Выньте, гулящие, руки из брюк – берите камень, нож или бомбу, а если у кого нету рук – пришел чтоб и бился лбом бы»; «…выше вздымайте, фонарные столбы, окровавленные туши лабазников».[229]

М. чутьем большого художника, насквозь реального и всем своим существом слившегося с течением эпохи, улавливал нарастающий вал грядущего революционного восстания.

Где глаз людей обрывается куцый,
главой голодных орд,
в терновом венке революций
грядет шестнадцатый год.[230]

В этих стихах почти с точностью предсказано наступление революции.

Протест М. этого периода является, однако, протестом индивидуалиста, бунтаря-одиночки. В нем чувствуется одновременно как бы растерянность перед непонятным и враждебным, противостоящим человеку, коверкающим и уродующим человека миром, перед неумолимым движением вещей, порожденных человеком, но вырвавшихся из-под его власти, наступающих на него и раздавливающих его своей тяжестью (война!). В них поэт проецирует неумолимость, с которой законы капиталистического общества обращаются против самого этого общества. Отсюда возникают искривленные, уродливые, искаженные фантасмагорические образы города в ранних произведениях М. (урбанизм), их страшный надрыв.