Илья Штемлер - Архив

• Название: Архив
• Автор: Илья Штемлер
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1991

«В тихом омуте черти водятся», — говорит пословица… Можно ли представить более «тихое» учреждение, нежели архив? Но верна пословица! Вот об этой, скрытой от постороннего взора, жизни архива и пойдет разговор в романе. Бескорыстие и злой умысел. Любовь и ненависть. Неустроенность и одиночество одних и видимое благополучие других. Трагическая гибель одного персонажа романа и смерть другого в результате навета…

Все эти перипетии — на фоне повседневного быта архива в сравнительно недалеком 1982 году.

---

— Ешьте, ешьте, дурехи, — с ласковой ворчливостью произнесла Шереметьева. — Посмотрим еще, кто из нас окажется прав…

— Вы мой салат попробуйте, — оборвала Портнова.

— Попробуем, попробуем, — и Шереметьева тотчас сунулась ложкой в банку с салатом, перенесла горсть на свою тарелку. — И вправду вкусно… Ну, ты даешь, Шурочка! Не теряешь квалификации у своей Софьи Кондратьевны.

— Настя, не порть аппетит! — взмолилась Чемоданова.

— Молчу, молчу, — Шереметьева подправила ложечкой развороченную горсть салата. — Нинка, учись. Таким салатом не одного мужчину можно приманить. А ты все по филармониям, по буфетам шастаешь.

— Настоящего мужчину салатом не проймешь. Шашлыком, куда ни шло, — ответила Чемоданова. — Салатом только, пожалуй, Женьку Колесникова и можно взять.

— И Брусницына, — подхватила Портнова. — В любое время суток.

— Ну. У Брусницына своя есть кормилица. Ты не очень-то заглядывайся, — произнесла Шереметьева.

— Да?! — клюнула Портнова. — Мне порассказали про этого тихоню… Копия — дядя Илюша, астматик-сердечник, а туда же.

— Это кто, Гальперин? — поморщилась Шереметьева. — Пожалуйста, без таких примеров. Подпольный любовник.

Женщины засмеялись. Очень уж точно припечатала Шереметьева заместителя директора по науке.

— А что? Спросите у меня, так я хоть сейчас с Ильей Борисовичем под венец, — вставила Чемоданова.

— Нинка, окстись… Что ты с ним будешь делать? — продолжала смеяться Портнова.

— Что? Беседовать, вот что, — она с вызовом взглянула на Шереметьеву. — Иной раз это слаще всех любовных утех. И древние греки так считали.

— Ах, какая специалистка по любовным утехам! — Шереметьева встряхнула крашеной копной. — Впрочем, пардон, я и забыла о твоих разнообразных увлечениях, извини. Конечно, древние греки понимали толк в жизни. Но неужто свет клином сошелся на Гальперине?

— Мирошук, например? — подсказала Портнова.

— Начальство не трогать, это святое… А вот Забелин, да. Старичок-краевед… Вот где энциклопедия, не чета Гальперину с его эклектикой.

— А что, девчонки? — подхватила Чемоданова. — Александр Емельянович, это — да! Грибочки мне принес маринованные. Особого посола.

— Что же ты нас обошла? — покачала головой Портнова.

— Так ведь только попробовать и дал, скупердяй. У бывшей Преображенской богадельни собирал.

— Грибочки? — не поверила Портнова.

— Ну. Там от богадельни одна трухлявая стена и осталась. Вот грибы и пошли. Он разыскал в архиве рецепт засола на меду. Монахи варили в Воздвиженском монастыре… Забелин предложил рецепт консервному заводу. Те отмахнулись. А жаль. Та же история, что с вологодским маслом. Помните? Сколько я врагов себе нажила.

В архиве, конечно, помнили ту, уже давнюю, историю. Чемоданова нашла давно забытую технологию изготовления вологодского масла особого сорта, что пользовался огромным спросом и в России, и за рубежом. Все было детально описано, и присадки, и выдержки. Вплоть до ухода за коровами. Словом — бери и внедряй. Целый год Чемоданова вела переписку с различными НИИ, лабораториями, заводами, с министерством. Она изучила технологию современного производства и доказывала, что забытый способ выгодней экономически — миллионы рублей можно сохранить. Нет, отогнали Чемоданову, обескровили. Даже приказ директора архива появился, предлагающий Чемодановой оставить «масляный бунт» и сосредоточить внимание на других, более актуальных темах. Чемоданова хотела уйти из архива, но потом поостыла…

— Ну и что этот Забелин? — проговорила Шереметьева.

— Меня вот грибами угостил. Пальчики оближешь.

— Ох, девчонки! — воскликнула Шереметьева. — Представляю, какие можно у нас разыскать рецепты, а?

— Жили ведь на Руси! — подхватила Портнова. — Не то что сейчас, господи… Утром Вовку в детский сад свела, а там крик. Какая-то нянечка воспитательницу тузит, та у нее морячка вечером отбила. Детишек по домам разберут, они и гужуют всю ночь, а утром трезвеют, вспоминают.

— А это при чем? — не поняла Шереметьева.

— Так. К слову, — вздохнула Портнова. — Сладкую жизнь на Руси вспомнили, вот я и подумала… От скучной еды у нас такое происходит, интереса нет. Всю дорогу на мороженый хек глядеть — и не такое сотворишь.

Женщины притихли. То ли загадка человеческой природы их сокрушила, то ли подустали. Чемоданова плеснула остывший чай в урну и налила себе погорячей. Шереметьева в задумчивости застыла над салатом.

— Слушай, Нина, а что этот старичок-краевед в архив зачастил? — спросила Портнова. — Сколько лет пасется.

— Забелин? Разыскивает документы о каком-то мельнике. Тот в свободное от помола время картинную галерею собирал, просветительством занимался.

— Да. Измучил он меня своими запросами, — поддержала Шереметьева. — День начинается и кончается Забелиным. А грибами Нину потчует, — и она оглядела розовую замысловатую брошь на фоне своего голубого платья, под которой угадывалась сильная грудь, объект тайной зависти многих архивных дам. — Нина, открой тайну. Отчего у тебя такой успех среди мужчин? Даже дежурный милиционер и тот зыркает… Я при таком успехе капиталами бы ворочала, а ты?

— А я, графиня… так вот, скребу понемногу.

— Ох, девчонки, — воскликнула Шереметьева. — Раз помянули графиню… Обхохочетесь. Я запрос получила из Саратова, пишет какой-то чудак.

Шереметьева откинула клеенку и потянула на себя средний ящик письменного стола. Принялась рыться в бумагах, выкладывая на стол то тушь для ресниц, то помаду.

— Где же это послание? Ах вот, — она развернула сложенный лист и кивнула подругам. — Слушаете? Вот… «Уважаемые товарищи, прошу извинить за смелое письмо»… Так, так… Вот! Слушайте… «Убедительно умоляю выслать мне пяток фамилий графинь или княгинь, примерно 1882 года рождения, живущих при дворе того времени». А? — Шереметьева вскинула глаза на приятельниц, приглашая повеселиться над прочитанным. — Ну как? Пяток графинь, живущих при дворе. А? И на черта ему, интересно, такая справка? Представляю это мурло! Поначалу дед его перестрелял не один пяток этих графинь и княгинь, а теперь внучонку пришла в голову блажь использовать эти блестящие российские фамилии для своих каких-то худосочных фантазий, — с ожесточением произнесла Шереметьева. — Ненавижу их, ненавижу. Этих хамов лапотных, в тугих галстуках на потных шеях, возомнивших себя хозяевами жизни… Ненавижу!

— Странная ты, Настя, странная, — вырвалось у Чемодановой.

Эта реплика, в сущности, без адреса, так, в пространство, казалось, хлестнула Шереметьеву. Она с удивлением взглянула на Чемоданову.

— Странная? В чем? — негромко, почти в тон, переспросила Шереметьева.

Это был обмен не фразами, а скорее звуками. И произошел настолько стремительно, что Портнова даже не расслышала. Или не поняла.

— Чего, чего? — переспросила она, но, так и не получив вразумительного ответа, почувствовала неловкость. — Господи, ну пошли ты ему свою фамилию, — закончила она вяло.

Шереметьева усмехнулась… В девичестве Анастасия Алексеевна Шереметьева была — Петухова, это благодаря мужу ей досталась такая громкая фамилия. Правда, никакой особой родословной Анастасию Алексеевну муж не одарил, хотя она довольно долго придавала загадочное выражение своему курносому лицу, когда интересовались ее генеалогией. Загадка рухнула в одночасье, на какой-то вечеринке, куда ввалился и майор-танкист Шереметьев, мужчина видный, с простецким добрым лицом, чем-то неуловимо похожий на жену Анастасию. Напившись, он и выдал тайну своей громкой фамилии. Никакой он не потомок, а просто все его предки — скорняки и плотники — проживали в деревне Шереметьево, да так и стали прозываться… Назавтра, после злополучной вечеринки, что-то увяло в горделивом облике Анастасии Алексеевны. Но фамилия все-таки осталась, никуда не деться.

— Бог с ним, с этим запросом, — Шура Портнова поднялась с места и сладко распрямила свое тело, длинное и узкое, точно вафельное полотенце. Послышался хруст и треск плохо смазанного механизма. — Господи… Как помру, так развалюсь на кусочки. Вот будет потеха, собирать меня для упаковки.

— А все твоя жизнь в норе, у Софочки, — заметила Шереметьева. — Говорила тебе, сиди у нас, в отделе использования.

— Ты говорила. А Софочка мне пятнадцать рублей подкинула… Только хранилище тут ни при чем. После родов я такая хрумкая стала.

— Глупости, — возразила Шереметьева. — После родов наоборот. Вальяжней становятся, круглее. Я, к примеру, еще рожать буду. И Нинке посоветую… Нина, а Нин! Ты что такая торжественная?

Чемоданова молча собирала со стола остатки беглого обеда. Укладывала тарелки, загоняла стаканы в кружку, с тем чтобы ополоснуть под краном в туалете, — эту неделю она дежурила, и график соблюдался неукоснительно. Она искоса поглядывала на пол — подмести, нет? Вроде крошек не много накидали, можно и так собрать, руками…