Илья Штемлер - Архив

• Название: Архив
• Автор: Илья Штемлер
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1991

«В тихом омуте черти водятся», — говорит пословица… Можно ли представить более «тихое» учреждение, нежели архив? Но верна пословица! Вот об этой, скрытой от постороннего взора, жизни архива и пойдет разговор в романе. Бескорыстие и злой умысел. Любовь и ненависть. Неустроенность и одиночество одних и видимое благополучие других. Трагическая гибель одного персонажа романа и смерть другого в результате навета…

Все эти перипетии — на фоне повседневного быта архива в сравнительно недалеком 1982 году.

---

— Мой отец убежден, что так и есть. Подтверждение.

— Приоритета.

— Да, так. Приоритета… Это очень крупный капитал. Отец запросил ваше посольство в Стокгольме. И послал меня сюда.

Гальперин развел руками — разумеется, дело, вероятно, того стоит. Янссон улыбнулся, растягивая в щелочку светлые глаза.

— Простите, сколько вам лет? — Гальперин размашисто вывел резолюцию на прошении.

— Сорок три года, — ответил Янссон. — А что? Имеет значение?

— Так. Я своим мыслям, — улыбнулся Гальперин — Получите разрешение директора архива и зайдите в отдел использования. Наши сотрудники вам помогут.

2

Обычно Женя Колесников заканчивал подкладку к одиннадцати часам. Но сегодня придется задержаться, слишком медленно поступают дела из читального зала, третью телегу загоняет в лифт. И в основном метрические книги, каждая из которых весит центнер, не менее. Но это только с виду. Время иссушило бумагу. Ухватишь такую книжицу с расчетом на тяжесть, а наоборот, рукам передается легкость, невесомость…

Лифт лениво тянулся вверх, скрипя болтами. Казалось, он ворчит на Колесникова, укоряя его в служебном рвении. Еще бы! Он только и обслуживает этого типа в вязаной кофте. И еще трех человек из отдела. Ведь посторонним нет хода в хранилище… Хорошо еще Женя Колесников, а то втиснется в кабину лифта сама хозяйка Софья Кондратьевна Тимофеева, так с ней уже не поскрипишь, намертво сдавит все болты-гайки. Только и мысли об одном: доползти до конца, не застрять между этажами. Хоть хозяйка и невысокая ростом, всю кабину заполняет, чуть ли не стены продавливает. Вдвоем с ней никто в кабину зайти не рискует. Тяжелеет народ на картошке и макаронах. Правда, Колесникова мучные изделия что-то не берут. Как пришел в архив с собственным весом в шестьдесят пять кило, так, считай, который год не прибавил грамма. А с чего прибавлять ему эти граммы при таком окладе? Хорошо еще не худеет, бедолага… Особенно в эти дни из-за свары, возникшей по поводу документов Краеведческого музея, что таились в сундуке, запихнутом в бывшую трапезную. Разве Колесников знал, что дело примет такой оборот?! А надо было предвидеть, раз задета Софочкина честь, черт бы ее побрал.

Колесников придерживал тележку в ожидании конца подъема. Мрачное настроение, с которым он явился на работу, не развеялось, наоборот, ухудшилось, как всегда перед тем, как предстать перед строгими очами Софочки. Приказ был коротким: явиться сразу после обеда. И по тону ничего хорошего он не сулил.

Все началось с разнесчастного дня, когда Женя Колесников сунулся в сундук, что годами тихо стоял в дальнем приделе бывшего монастыря, в малой трапезной.

И однажды, в очередной субботник, раздобыв у запасливого Брусницына мощный фонарь, Женя решил шурануть в сундуке. И шуранул на свою голову…

На четвертом этаже кабина остановилась, и Колесников, выкатив тележку, затворил решетчатую Дверь лифта. Развернув тележку, Колесников направил ее по узкому коридору в помещение хранилища, предвкушая короткое свидание со злополучным сундуком.

У столика, что притулился подле давным-давно потухшей изразцовой печи мастера Граббе, Колесников принялся выкладывать дела. Все они были из одного фонда, проходили по одной описи и размещались рядком, в затылок друг другу, подчиняясь навечно закрепленному номеру.

После возвращения из армии Колесников поступил на работу в архив, совмещая ее с учебой в университете. Целый год он просидел за нуднейшим занятием: ставил нумерацию на листах, штемпелевал обложки. Хорошо, если дела поступали из россыпи, совсем еще не обработанные «свежаки», хотя самые свежие из них были постарше Женькиного прадеда по материнской линии, генерала от инфантерии, чья блеклая фотография на толстом картоне хранилась в семейном альбоме. Казалось, что Софья Кондратьевна забыла о его существовании. Женя Колесников занимал треть стола в сырой комнатенке, оставшиеся две трети захламляли ждущие обработки дела. Комнатенка помещалась рядом с мужским туалетом, тем самым Колесников окончательно терял шанс попасть на глаза строгой начальнице. Если бы не его величество случай…

Однажды произошла авария в дамском туалете, и все прекрасное сословие архива потянулось к Женькиной конуре. Известно, ни одна катастрофа так тяжело не ликвидируется, как авария в туалете, если есть запасной вариант.

Колесников к этому привык, продолжая себе выписывать цифирки.

Как-то, вернувшись к себе после кратковременной отлучки, Колесников увидал за холмом необработанных дел вязаный голубой чепец с игривым помпоном. И надо же такому случиться, что, заправляя утром «подушечку» штемпельной краской, Колесников зазевался и налил этой краски больше положенного. Отчего оттиск при штемпелевке превращался в сплошное лиловое пятно. А это вредное пятно довольно трудно смыть, но есть способ — спичечный коробок. Потрешь рабочей полосой, и краска бледнеет. Колесников и собирался это проделать, если бы не Софочка. Столько времени не появлялась в его берлоге, а тут — на тебе, сидит. И помпоном своим дурацким трясет.

— Это кто ж у нас тут такой диверсант завелся?! — взвизгнула начальница, услышав испуганное дыхание начинающего специалиста. — Вы представляете, сколько стоит документ жандармского управления!

Колесников совершенно не представлял, на сколько может потянуть этот дырявый документ, Колесников не собирался его покупать. Единственное, что он себе мог позволить, не выходя из бюджета, так это, совместив завтрак с обедом, потратить сорок три копейки на приобретение в столовой картофельного супа с киселем, плюс три куска хлеба.

— Залил краской весь архив! — бушевала Софочка. — А это что? Как эта штука тут оказалась?

Испытывая состояние, близкое к обмороку, Колесников вытянул шею и увидел в пухлых ладошках Софочки свою шариковую ручку.

— Что это, я спрашиваю?

— Ручка, — выдавил несчастный Колесников.

— Значит, вы не только размазываете краску, но еще продавливаете цифры шариком! Не думая об уникальности документов! Уму непостижимо! Тому вас учили в университете?! Уродовать русское богатство, да?!

Этого Колесников вынести не мог. Несправедливость упрека была для Колесникова невыносима. Не помня себя, он шандарахнул кулаком по столу и заорал, срывая от натуги голос на какой-то сип:

— Тиха-а-а! Все! Хватит! Вы видели, вы видели?! Тоже мне, рабовладелица! Хозяйка медной горы, понимаете! Где я продавливал лист шариком? Покажите! Вот у меня, вот, — он шагнул к столу и рванул на себя ящик. — Вот! И «уточка», и тушь!

Дамы, идущие по коридору к помещению, что соседствовало с Женькиным кабинетом, остановились, в изумлении разинув рты. Так кричать на Софочку? Нет, он просто спятил, этот длинноногий тип в вязаной кофте. К тому же он как-то по-дурацки подстрижен… И они тут же зачислили Колесникова в склочники. Странная человеческая натура: не испытывая нежных чувств к Софье Кондратьевне, они, однако, усмотрели в поведении Колесникова бунт против системы, и их это привело в негодование. В дерзком слове «рабовладелица» они услышали укор в свой адрес. Нет, они не рабы…

И когда Колесников оглянулся, он увидел холодные взгляды сотрудниц.

Едва сдерживая слезы, он пробормотал: «Извините, Софья Кондратьевна» — и шагнул за шкаф.

Все хорошо расслышали его извинение… Софочка пухлой ладошкой пригладила елочный помпон и проговорила с усмешкой:

— Нервы надо сдерживать, вы не дома. Ишь, крикун. Хорошо, хоть извинился, — она рада была такому исходу, сознавая про себя вину — налетела на парня из-за случайной шариковой ручки…

Колесников получил прозвище «декабрист» — случай произошел в декабре — и вскоре, в полном соответствии с прозвищем, был сослан в хранилище на подкладку и выемку дел, что требовало значительной физической отдачи и плотной занятости. Инцидент вскоре позабылся, но прозвище осталось. Ссылке Колесников был рад, живая работа. За последующие четыре года он основательно изучил топографию хранилища и практически мог найти многие описи, а то и сами дела без всякого плана. Что со стороны выглядело особым профессиональным изяществом, — да и денег подкинули. Пять рублей! Что, тоже на дороге не валяются…

…Высвободив тележку, Колесников разложил дела по стопкам. Семь из фонда Фармакологического общества, одиннадцать по Городскому физикату. Еще тонкая тряпочная папка, проходящая по Врачебнополицейскому комитету… Вполне можно было дождаться очередной доставки из читального зала. Вспомогательный рабочий, Петр Петрович, управлялся с куда более значительным количеством дел. Заметно сдал, старичок. Конечно, лет ему сколько? Далеко за семьдесят. Особенно трудно Петру Петровичу удавалось взобраться на пандус, что вел из читального зала в хранилище. Прошлый раз ждал его Колесников, ждал. Не дождался, вышел в коридор, смотрит, стоит, бедняга, уперся спиной в тележку, чтобы назад не скатилась, тяжело дышит, на лице пот. Колесников попенял старику, что тот так тележку нагрузил. Думал, сляжет Петр Петрович. Тогда, считай, надо закрыть архив для читателей. Нет, пришел назавтра, работает. Тележку, правда, не очень нагружает, внял Женькиному совету.