Михаил Гребенюк - Машина путает след. Дневник следователя. Последняя встреча. Повести

• Название: Машина путает след. Дневник следователя. Последняя встреча. Повести
• Автор: Михаил Гребенюк
• Издательство: Издательство ЦК ЛКСМ Узбекистана «ЁШ ГВАРДИЯ»
• Жанр: Детектив
• Год: 1963

Эта книга посвящена людям в милицейской форме, их ответственной и подчас опасной работе. Чтобы ты, читатель, и все, кто находится рядом с тобой, могли спокойно жить и трудиться на благо Родины, неусыпно день и ночь несут свою вахту работники милиции. Они охраняют покой города, разоблачают нарушителей социалистической законности, пресекают замыслы преступников. Три повести, объединенные в книгу, рассказывают о следователе Наташе Бельской, рисуют сложную и удивительную судьбу смелого и мужественного человека.

---

Воронов глухо поддакивал:

— Да-да, вы правы. Потом горячился:

— Якуб Розыкович, поймите, ей всего двадцать семь лет! Неужели другие не могли поехать вместо нее?

— Так получилось, — оправдывался полковник. — Она действовала по собственной воле.

Дастархан был заставлен тарелками с фруктами, салатом, сделанным по-узбекски, сладостями.

Полковник наполнил небольшие граненые рюмки сухим виноградным вином, подал мне, Воронову, поставил одну на дастархан, перед Гульчехрой.

— За что же будем пить? — спросила она.

— За Алешу, — сказал полковник. — За его будущее. Он женится.

Воронов обвел всех требовательным взглядом:

— За меня выпьем потом. Я предлагаю тост за Наташу! Закусывали молча. У всех были угрюмые, озабоченные лица.

Неожиданно Воронов заговорил о своей женитьбе.

— Такая девушка у меня, Якуб Розыкович… Это такая девушка!.. Нет, я буду ослом, если не женюсь в этом году!.. Чего ждать — не буду ждать!.. К черту!.. Выпьем за Варьку!..

Старший лейтенант пьянел — Розыков подмигнул жене. Она взяла пиалу и, налив густого черного чаю, подала Воронову. Он отпил несколько глотков, непонимающим, чужим взглядом окинул нас, потом внезапно заплакал:

— Наташка!.. Наташка!!. Якуб Розыкович, дорогой, неужели она умрет?

— Ну, что ты, что ты, — растерялся Розыков. — Мне главный врач…

— Нет, она умрет, — упрямо сказал Воронов. — Я тоже говорил с главным врачом, и он сказал… Эх, какая это девушка!.. Нет, ты не понимаешь, кто тебя любит! — Он схватил меня за руку. — Вообще, конечно… Я любил… Любил ли? Люблю!!

Гульчехра подсела к Воронову. Ее смуглое, покрытое мелкими морщинами лицо, словно помолодело. Она взъерошила густые вороновские волосы, упавшие на лоб.

— Алеша, милый, да что ты?

Я еле сдержался — к горлу подступил комок. Мне стало трудно дышать. Сердце сжалось в какой-то мучительной судороге.

— Гульчехра-апа, ведь я… Ах, да что говорить об этом, — оборвал самого себя Воронов. — Якуб Розыкович, вы не можете дать мне еще стопку вина?

Мы выпили все.

Обычно «последняя» рюмка пьянит человека. С нами произошло обратное — Воронов вдруг отрезвел и, пододвинувшись ко мне, запел:

Ревела буря, гром гремел,
Во мраке молнии блистали…

Я взглянул на Розыкова, потом на Гульчехру и подтянул тоже:

И беспрерывно дождь шумел,
И ветры в дебрях бушевали…

Якуб Розыкович и Гульчехра поддержали нас. У Гульчехры оказался хороший, чистый голос. Она пела, безотчетно водя вилкой по пустой тарелке и глядя не то на мужа, не то в угол, где висел портрет сына.

На улице дул ветер. Дерево, стоявшее у окна, стучало лапками сучьев по стеклам. Где-то — я это отчетливо слышал — захлебывалась лаем собака.

Кучум — презренный царь Сибири —
Пробрался тайною тропою,
И пала грозная в боях,
Не обнажив мечей, дружина, —

пел я, так же, как и Гульчехра, вооружившись вилкой и ни на кого не глядя.

Воронов снова заговорил:

— Я понимаю, — моя милиция — меня бережет… Черт побери, почему мы так опошлили милицию… Нас никто не слушает… Недавно к одному милиционеру подходит, извиняюсь за выражение, пьяная свинья и показывает… дулю… Кругом народу — хоть пруд пруди… Милиционер и говорит: «Иди, иди, нечего дурака валять!» Тогда он плюнул ему в лицо… Ясно, после такого никто не стерпит… Милиционер приводит его в отдел, и что же? Дежурный отпустил… Нет, — сверкнул глазами старший лейтенант, — если бы я был… я дал бы большие права работникам милиции. Меньше бы стреляли в нас!..

— Может быть, — задумался Розыков.

— Работники милиции шутят, — решил и я высказать свое мнение, — говорят, носим оружие, чтобы пугать неврастеников. Преступник вооружается, чтобы защищать себя и не бояться милицию!..

— Может быть… — снова повторил Розыков. Воронов с волнением спросил:

— Скорпион сознался?..

Полковник помедлил, словно подумал, отвечать или нет:

— Пока не сознался.

— Сознается?

— Сознается, куда он денется!.. Это действительно, Скорпион. Жалит, никого не щадя! Знаете, — обратился полковник ко мне, — сегодня мы снова его допрашивали. Я еле сдержал себя: так и хотелось встать и отхлестать за всех.

— Надо бы отхлестать, — зло проговорил Воронов. — За Наташу надо бы!.. Я ведь не женюсь! — Он посмотрел на нас виноватым взглядом. Я прикусил губы: столько было печали в его глазах. — Это я так выдумал… Для нее. Пусть думает, что я счастлив.

Розыков взял пиалу с чаем, но пить не стал — пиала застыла в его жилистых больших руках, он смотрел перед собой, в темный проем открытого окна.

* * *

К тяжело больным без разрешения заходить нельзя, поэтому я миновал палату, в которой лежала Наташа и постучал в кабинет главного врача.

— Вы приехали? Она вас ждет, пойдемте, — не ответив на мое приветствие, сказал он.

Я взглянул в его тревожные, покрасневшие глаза:

— Денис Борисович, скажите, что случилось?

— Ничего… Просто она захотела вас видеть… Степанида Александровна у нее. Мы вышли в коридор.

— Вы что-то скрываете от меня?

— Нет! — Он прошел несколько шагов, затем остановился. — Она в очень тяжелом состоянии… Степаниде Александровне ничего не говорите. Все может окончиться благополучно.

— Спасибо, Денис Борисович.

Благодарят ли в таких случаях? Я отвернулся и, обогнав врача, заторопился к палате.

Степанида Александровна сидела у кровати Наташи, подперев руками голову. Около нее, немного позади, стояли сестра, та, что в первый день разговаривала со мной, и лечащий врач.

Я присел рядом со Степанидой Александровной.

…Наташа, Наташа!.. Как мало я тебя знаю, и как дорога ты мне! Я полюбил тебя и буду любить всегда. Ты только выздоравливай поскорее. Мы должны снова увидеть твою улыбку, снова слышать твой голос… Наташа, ну, что же ты ничего не говоришь мне? Открой глаза, я здесь, Наташа!!.

Она узнала меня.

— Ой, как же долго тебя не было!

Я припал губами к ее руке, беспомощно лежащей на груди,

— Наташа, родная, как ты себя чувствуешь?

— Мне хорошо… Все хорошо… Я так рада… Мама, ну не плачь, зачем ты!.. Я не люблю, когда ты плачешь. — Наташа говорила тихо, с трудом двигая губами.

Степанида Александровна поспешно вытерла слезы:

— Ты ведь у меня одна, доченька.

— Я выживу, мама… Доктор, — позвала. Наташа главного врача, — скажите маме, что я буду жить. Вы это умеете. У меня не получается. Не привыкла.

— Ну полноте, полноте, Наташа, — смутился главный врач. — Вы проживете еще сто лет.

— Видите, какая я живучая, — улыбнулась Наташа. Я зачем-то сообщил:

— А ведь Алексей обманул тебя. Он не думает жениться.

— Я знаю.

— Он у тебя был сегодня.

— Нет… Ну, как у тебя дела с книгой. Пишешь? — спросила она.

— Пока не пишу, вот поправишься — будем писать вместе.

— Ты не жди, я хочу увидеть ее. Я кивнул головой:

— Хорошо.

— Мама, там у меня в столе лежит дневник, отдай его. — Она перевела взгляд на меня. — Может быть, пригодится… Ты как назвал книгу?

— «Друзья, рискующие жизнью».

— Не надо так… Это уже было, — она слабо улыбнулась. — Я не помню автора… Или нет, так назывался сборник… Ты назови по-другому… Чтобы… например… «Анютины глазки». Хорошо? Мне нравится.

— Мне тоже… Но…

— Ничего… Конечно, если нельзя… — Наташа закрыла глаза и долго лежала молча. — Я люблю эти цветы… Помню, когда была маленькой… Я ведь родилась в деревне… У нас было много цветов… На поскотине… Это такое поле… Ах, как я хочу побыть там… Ты бы поехал со мной? — вдруг спросила она, открыв глаза.

Я взял ее руку и прижал к своей щеке. У меня не было слов, которые бы я мог сейчас произнести, да и нужно ли было говорить?

Мы сидели молча.

Вдруг Наташа тихо спросила:

— Ты еще не ушел?

— Я буду с тобой все время, — наклонился я над нею.

— Не надо… Мама, идите домой.

— Ты спи, спи, — ласково сказала Степанида Александровна.

Я привалился к спинке стула.

…Мне пять или шесть лет. В маленькой низкой комнатушке — чадно и шумно. Люди идут и идут. На лавке у окна на лежит мать. Почему она не встает? Какая-то старушка прижимает меня к себе и плачет: «Да на кого же ты нас па-а-акинула!» Я вырываюсь и бегу во двор — здесь хорошо. Нет ни старух, ни щемящего глаза чада.

…По улице несут гроб. Впереди отец и та старушка. В гробу моя мать. Я не вижу ее — сижу в соседском доме и смотрю в окно. Около меня мои двоюродные брат и сестра. Они звонко смеются. Мне страшно. Хочется плакать…

Годы… Годы… Годы…