Анатолий Маркуша - Большие неприятности

• Название: Большие неприятности
• Автор: Анатолий Маркуша
• Жанр: Детская проза

Автобиографическая повесть известного летчика и писателя. Журнальный вариант. Опубликована в журнале "Пионер" в 1984 году.

---

Кресло отлично пружинило! Это факт. Сиденье получилось ровным. Это тоже факт. Но ни моло­дость, ни красота к креслу не вернулись. Увы.

Потом мне пришлось долго и весьма старательно заглаживать очередной семейный конфликт. За это время я незаметно реставрировал всю нашу жал­кую мебель и сверх того сменил электропроводку в квартире...

Можно сказать, я рос на глазах семьи. И передо мной соответственно ставили все новые задачи, придерживаясь при этом главного авиационного принципа: от простого — к сложному...

Как раз в эту пору в полк пришел новый заместитель командира. Судить о нем я не мог, видел майора лишь раз — на офицерском собрании, когда командир представил нам Лапшина, традици­онно произнеся: «Прошу любить и жаловать».

А на другой или на третий день иду я по стоянке и вижу: стоит мой бывший механик, переведенный в звено управления полка, старшина-сверхсрочник Алексеев, руки по швам, в глазах тоска, и слу­шав... Слышу, Лапшин вполне корректно фор­мулирует:

 — Двигатель на малых оборотах глохнет через каждые сто метров... рулить невозможно... Кто летал на вашем самолете? Что вы делали с мотором? Ни на что не похоже, старшина! Вы, я вижу, не мальчик...

Алексеев и правда был давно не мальчик — за сорок, в авиации больше двадцати лет, и вообще механик — божьей милостью!

Мне на той машине летать не приходилось, но я все равно решил вмешаться: Гришку жалко стало, безответный он мужик.

— Я, товарищ майор, отлично эту машину знаю, до последнего времени все было нормально. Поз­вольте, гляну? — И, не дожидаясь, чего он скажет, разрешит или нет, командую Гришке:

— Стремяночку давай, капот... отвертку!

Не успел Лапшин, как говорят, охнуть, а я карбюратор отрегулировал, жиклер малого газа отпустил немного. Велел Грише в кабину сесть, запустить движок... И на работающем моторе окон­чательно малый газ довел.

 —  Прошу проверить, — говорю Лапшину, — по моему разумению, экстралюкс.

Он проверил. Вроде остался доволен. Спра­шивает:

— Техник звена?

— Никак нет. Летчик. — Понимаю, сразу всех не запомнить... обижаться не на что.

— Летчик? А чего не за свое дело беретесь?

— Почему не мое? Самолет — мое дело!

— Ваше дело — летать, а не гайки крутить...

— Извините, — говорю, — тот не летчик, кто не может двигатель или тормоза отрегулировать, тот, извините, извозчик: но-но! Поехали!..

А теперь я учусь книги переплетать. Интересно. И нужно. За инструктора по переплетному делу у меня внук Алешка. Им в школе эту науку препода­ют. Теорию он легко схватывает, знает и как надо, и чем, и сколько там припустить... а терпения не хватает, и настоящей твердости в руках нет.

Хотя чего Алешку выгораживать. Другие в его возрасте не то уже могут. Книги переплетать еще не тяжелая индустрия...

* * *

В конце концов мы завоевали полное и безраз­дельное господство в воздухе. Во что это обош­лось — другой вопрос. Но теперь оно было наконец нашим. И ощущения в полете стали совершенно иными.

Я даже не удивился, когда услыхал от «зеленого» пилотяжки-стажера, честно говоря, порядочного нахала:

 — Сбить его не штука, да как найти?!

Конечно, это было наглым преувеличением: сбить противника редко бывает просто... Но найти его сделалось в ту пору действительно очень трудно.

Кажется, это был мой последний боевой вылет.

Звено плюс пара, отданные в мои руки, составля­ли ударную группу. А восьмерку непосредственного прикрытия штурмовиков вел Носов. Объект напа­дения — аэродром.

Мы беспрепятственно достигли рубежа атаки, штурмовики с ходу подавили несильное зенитное прикрытие и принялись обрабатывать самолетные стоянки, бензосклады и склады боеприпасов...

Противодействия с воздуха не встретили. И Но­сов вполне разумно подключил свою восьмерку к атакам штурмовиков.

А я с группой ходил над аэродромом. Выше огня и дыма. Мои ребята только головами крутили: «мессеров» не было, но они могли появиться.

Штурмовики и группа Носова работали, как на полигоне: повторяли заход за заходом; бомбили и расстреливали цели, привередничая, — выбирали, что позаманчивее...

Шло время. И можно было уже сказать: вылет получился!

Наученньш опытом, зная, сколь азартен Носов, я нажал на кнопку передатчика и, подражая низко­му, с хрипотцой голосу командующего, сказал:

 — Штурмовики, маленькие, — сбор! Не увлекаться!

Я видел, как штурмовики сработали отход; видел, как заняли свое место истребители, и сам уже начал разворачивать свою шестерку к дому, когда мне на глаза попался летевший много ниже одиночный «мессершмитт». Он перемещался как-то странно: рыскал вправо и влево... заметьте — один.

Я сказал:

 — Остапенко, прикрываешь дальше звеном. По­нял? — И, убедившись, что Остапенко понял, велел ведомому: — Миша, тихо за мной...

Мы спикировали ниже одиночного «мессершмитта». Я сказал:

 — Пристраиваемся, ты — справа, я — слева.

Мы подошли и встали с ним крыло в крыло, как на параде. Фашист поглядел на меня; я показал: пошли на посадку! С нами! Не думаю, что он пришел в восторг, но... война шла к концу... и, главное, куда ему было деваться?..

По рации было слышно, как штурмовики благо­дарили Носова за отличное прикрытие... хотя, между прочим, прикрывать их на этот раз было не от кого. Потом Носов приказал группе перестра­иваться на посадку и недовольно спросил Оста­пенко:

 — Абаза где?

Мы подошли к аэродрому, когда Носов начинал третий, предпоследний разворот. Я сказал:

 — Внимательно, Миша... вспухни чуть-чуть... та-а-ак, хорошо, колеса пока не высовывай.

И показал фашисту: выпускаем шасси. Видел — он метнул взгляд вправо, но понял: второй русский не ушел, висит над самой кабиной, дернешься, угодишь под винт... И выпустил шасси. После этого он поглядел на меня с вопросом.

Международным жестом всех авиаторов — отто­пыренный большой палец над кулаком — я пока­зал: все в порядке...

Мы начали снижение. Я сказал:

— Миша, отстань немного и держи пушку под пальчиком.

— Понял, — ответил Миша и чуточку приотстал.

— Пока он не выключит двигатель на земле, стереги паразита, Миша, — сказал я.

Мы благополучно усадили «мессершмитт» на нашем аэродроме. И сели сами.

Потом, как всегда, уже ближе к вечеру состоялся разбор полетов.

У меня, кажется, были все основания ожидать если не восторга, то похвалы: все-таки не каж­дый день приводят истребители «языков» в свое расположение. Но все пошло не так, как я думал.

Игнорируя финал вылета, Носов спросил:

— Кто тебя дергал за язык объявлять «горба­тым» сбор и отход?

— Так ведь по расчету времени... — начал я.

— Ведущий «горбатых» слепой? И я слепой?

— И «горбатые», и вы увлеклись...

— Почему ты, Абаза, в чужом глазу соринку видишь, а в своем — бревна не замечаешь? Погнал­ся тихарем за отбившимся от стада «мессером», а группу без спроса передоверил Остапенке... Это правильно? Любишь себя показывать... людей удивлять. Скажи, ты для чего воюешь?

Чувствуя, как кровь забилась у меня в шее, под скулами, за ушами, я сказал:

— Для победы... и больше ни для чего, товарищ майор.

— Так ли, Абаза?

— Так точно.

— И ты не станешь обижаться, если мы не запишем этого фрица на твой счет? Рассудим так: прилетел он сам, снизился сам... и сел сам. Верно? А у тебя и боекомплект нетронутый... Согласен? Ну-ну, что скажешь?

— Служу Советскому Союзу, — сказал я. — Мне­ния не имею, так что, как прикажете, товарищ майор.

Прошло дня три. Страсти как будто улеглись, обстановка складывалась благоприятная, и я ре­шил сунуться к Носову, попросить разрешения слетать на моем «мессере». Сначала он сделал вид, будто не понимает, о чем речь. Потом, видя, что я не отстаю, сказал:

— А для чего?

— Как для чего? Для интереса и, наверное, для пользы дела, — сказал я. — Суворов еще велел изу­чать противника...

Носов отмахнулся:

—  Не в моей власти.

—  Разрешите обратиться к командиру дивизии?

—  Война же кончается, ну для чего это тебе, Абаза?

—  Тем более, — сказал я, — после войны поздно будет — тогда уже точно не слетаешь.

Почему-то именно в этом месте Носов разозлился всерьез:

 — Ты мне хуже горькой редьки надоел, Абаза! Вечно больше всех надо, всегда лезешь...

А на другой день неосторожно развернувшийся бензозаправщик зацепил «мессершмитт» за плос­кость и вывел машину из строя. Конечно, молено бы без особых хлопот отремонтировать, да кому охота возиться — война кончалась...

И сегодня жалею — не слетал.

Вообще-то жадность — плохо. Но одно исключе­ние признаю: жадность к полетам. Летчик должен летать. Хоть на воротах, хоть на метле — летать!

* * *

Мальчишкой я часто и подолгу болел. Бывало, месяцами не выходил на улицу. Я ошалевал от унылого лежания в кровати, от тошнотворных запахов лекарств, от одиночества. Днями и неделя­ми я видел только пустое окно перед глазами и затейливый скос потолка. Окно бывало то голубое, то серое, то ослепшее, когда наступала ночь. Вытя­нувшись на спине, я смотрел в окно и видел небо. Видел мыльные замки — облака, изменчивые и вдохновляющие, и невольно спрашивал себя: а куда они плывут — облака? Почему?