Лев Копелев - Хранить вечно. Книга вторая

• Название: Хранить вечно. Книга вторая
• Автор: Лев Копелев
• Издательство: ТЕРРА-КНИЖНЫЙ ДОМ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2004
• ISBN: 5-275-01084-2 (кн. 2)

Эта книга патриарха русской культуры XX века - замечательного писателя, общественного деятеля и правозащитника, литературоведа и германиста Льва Копелева (1912-1997). Участник Великой Отечественной войны, он десять лет был «насельником» ГУЛАГа «за пропаганду буржуазного гуманизма» и якобы сочувствие к врагу. Долгое время лучший друг и прототип одного из центральных персонажей романа Солженицына «В круге первом», - с 1980 года, лишенный советского гражданства, Лев Копелев жил в Германии, где и умер. Предлагаемое читателю повествование является частью автобиографической трилогии. Книга «Хранить вечно» впервые издана за рубежом в 1976 и 1978 гг., а затем в СССР в 1990 г.

---

А сюда шел главным образом порожняк, реже - платформы и вагоны со станками и ежедневно везли арестантов в столыпинских вагонах и в «краснушках». С 4-го «комендантского» лагпункта их развозила по всем другим «кукушка» - внутрилагерный поезд.

Начальник комендантского лагпункта старший лейтенант Нечволодов носил гимнастерку с зелеными полевыми погонами, двумя золочеными нашивками за тяжелое ранение и трехрядным набором орденских ленточек. Он был невысок, ладно скроен и пригож. Редкая улыбка едва-едва оживляла глаза, а губы кривила скорее брезгливо. Вне зоны он обычно гарцевал на тонконогой каурой кобыле. Когда спешивался, чтобы пройти к картофельным буртам или на делянки лесоповала, она брела за ним либо спокойно ждала.

Ходил он, помахивая стеком, трофейным, с замысловатой бронзовой ручкой, когда сердился, яростно хлестал себя по сапогам, надраенным до блеска, но словно бы нарочно заляпанным грязью.

Встретив наш этап, он спросил: «Фронтовики есть? Такие, что в плену не были?» Нас оказалось двое. Капитана, осужденного за убийство любовницы, он тут же назначил начальником карцера - его предшественника накануне сместили за пьянку с бесконвойными и жестокую драку. А меня на следующий день - бригадиром новосозданной бригады по уборке картошки.

Мы вышли за зону с пасмурным рассветом. Дождь серенький, редкий сеялся лениво, еле-еле и затихал то на полчаса, то на час, не позволяя уходить из черной, липкой грязи.

Нашим непосредственным начальством был старший агроном лагпункта, заключенный. В первых же словах я различил милую слуху «надднипрянску говирку», с детства знакомую - так говорили почти все агрономы, товарищи и приятели отца, и сам он, когда толковал с ними в поле о делах, или ходил на охоту, сидел за картами или за выпивкой.

Агроном был озабочен, чтобы картошка не сгнила под дождем, чтобы на другом участке успели убрать капусту и буряки. К сантиментам он, видимо, и раньше не был склонен, а восемь лет лагеря менее всего могли приучить к чувствительности. Но узнав, что мы земляки и что я - сын агронома, стал разговорчивей и приветливей, подробней и снисходительнее объяснял, что и как нам делать.

- Хто послабще, нехай собирають в бороздах, что там осталось, в мешки… Только глядите, чтоб сырую не ели… А то поносом ляжуть. Других, хто слабые, давайте на переборку. От такую мелкую, мокрую - сюды, такую - до отдельной кучи, это свиням пойдет и вообще скотине, а такую - вот, видите, больше и почище, сначала на весы, пометьте вес, до тех ящиков - то на кухню, людям уже теперь есть. А вот такую, крупную и посуше, надо тоже на весы в хранилище, от туда, бригадир примет… Это на зиму в харчи, а частично мы на посев отберем. Носить назначайте, кто поздоровше, покрепче. И меняйте, а то носилки тяжелуваты да еще и намокли. Поделить на звенья, так, чтоб четыре з носилками, двое носять, двое отбирають и накладають, потом меняются через три-четыре, а то и пять носок. Через одну хуже, надо ж привыкнуть, приладиться. И к такой четверке столько-то слабых, чтоб только разбирали по кучкам.

Утоптанная площадка в конце поля шагах в ста от хранилища была основным рабочим местом. По окружности - кучи мокрой грязной картошки, звенья я разделил секторами…

Весы стояли на дороге к хранилищам, вблизи от ящиков для кухни.

В моей бригаде оказался Петя-Володя. Он стал бесстыдно угодлив; то и дело орал на кого-нибудь:

- Эй, ты, сучье падло, слушай, что бригадир говорит… Наш бригадир - отец родной. Ты, майор, сам не должон работать. Ты командир-организатор. Ты обеспечь расстановку, кому копать, кому носить, и главное, не пускай слабины. А то эти поносники ни тебе, ни себе пайки не заработают. Эй, вы, в рот долбаные, слушайте бригадира, как Бога. Он сам руки пачкать не будет, у него кореши есть. Кто станет сачковать, так мы полжизни отнимем.

Первые два дня, несмотря на дождь, все работали старательно, даже азартно. Радовались, что на воздухе и что работа на себя - ведь сами же будем есть эту картошку. И ели. Пекли тут же. Часовые зоны оцепления приказывали раскладывать костры для них. Прикрикнув раз-другой, они не мешали нам раскладывать костры и для себя. И во всех кострах пекли картошку, ели и часовые и работяги. Я следил только, чтобы мои бригадники не сбивались у костра в кучи, чтобы не спешили набрасываться все сразу, чтоб не жевали полусырую, постанывая от ожогов. И чтобы носилки не валялись на земле.

Я вел сдаточный учет на длинных дощечках-бирках; карандашные записи расплывались. Приемного контрольного учета по сути не было. Бригадир овощехранилища, старик, зэка с 1937 года, объяснил:

- Вы только не очень прибавляйте и показывайте свои записи мне. Чтоб если спросят, у нас не слишком расходилось, а перевешивать не будем.

Весовщик, нагловатый молодой парень в кубанке, поучал:

- Ты бригадир, значит, не упирайся рогами - взял досточку и чиркай, на хрена ты за носилками тянешься? Твое главное дело, чтоб бригада выполнила-перевыполнила на какой небольшой про цент… Большой не натягивай, а то сразу будет видно - туфта. Я на тебя дуть не стану. И бригадир на хранилище приличный мужик. Но если слишком большой процент, так не поверят ни бухгалтер, ни начальник. И тогда тебя по жопе, а бригаде хрен сосать… Ты действуй с умом, и все сытые будете. Я ж имею понятие - люди с этапа, доходяги. А сам не лезь вкалывать. Раз ты бригадир, значит, должон, во-первых, иметь авторитет, а во-вторых, головой работать. И вообще помни: день кантовки - месяц жизни.

Агроном, бригадир хранилища и весовщик согласно объяснили, еще и какой нужен подход к начальнику.

- Не показывай, что дрейфишь, а то сразу сочтет - жулик, туфтила или враг народа. Всегда смотри ему в глаза и говори вежливо, но твердо - кто жопу лижет, он тоже не любит. С ним надо с опаской, он в голову контуженный, вроде псих, кто его знает, чего сделает, если психанет, но так он не вредный, даже вроде справедливый, особенно уважает вояк, кто с фронта… Но и к другим без дела не пригребывается. Только оттягивать любит… По-моряцки, во все завертки. И по злобе и так, для смеху.

Начальник действительно матерился многословно, изощренно и не по-блатному, а как старый матрос - в гробовые доски, через надгробные рыдания, сквозь три палубы и черные котлы, в кровавые глазки и святые причастия, в Бога, Приснодеву Богородицу, всех святых угодников…

В поле начальник верхом был виден издалека, и часовые предупреждали:

- Эй, вы, работяги-доходяги, ударники не бей лежачего, начальник едет. Шевели руками, не зубами.

Подойдя, он оглядывал нас, облепленных мокрой грязью, зябко сутулившихся над грудами картошки, простуженно сопящих, таскавших тяжелые носилки, и несколько минут замысловато матерился. Мы слушали, кто испуганно, кто заинтересованно и, убеждаясь, что брань не угрожающая, даже восхищенно.

Он спрашивал:

- Бригадир, докладывай, сколько эти поносники - мать их так перетак - наработали?

Отвечая, я деловито заглядывал в дощечки и старался, чтоб получалось по-воински лихо и четко.

- Высшего сорта в хранилище сдано столько-то носилок, общим весом столько-то килограмм, значит, в итоге столько-то центнеров; второго сорта - столько-то; третий сорт определяю по объему отсортированного - не меньше, чем столько-то.

Он кривил губы, сдвигая мятую папиросу из одного угла рта в другой.

- Уже научился - туда-сюда перетуда - туфту закладывать?

- Данные вполне точные, можно проверить.

Он отвечал немыслимо взвинченным фейерверком цветистого мата; можно было только понять, что на проверку ушло бы не меньше сил и времени, чем на уборку. Именно потому он и поручил работу офицеру-фронтовику, что надеется, а то ведь тут шобла, доходяги, темная шпана - всех их в кровавые глазки, через ухи насквозь и т.д. и т.п.

На следующий день после работы на совещании бригадиров и техсостава он материл всех, то витиевато, то по-простецки, и чаще всего не лично, «безадресно», материл и разнося, укоряя, и ободряя, похваливая; почти ни одной фразы не произносил без похабной брани. Иные загибы вызывали восторженный хохот, другие воспринимались, как обычная речь.

Неожиданно в двери задымленной канцелярии, где шло совещание, просунулся худой глазастый мальчонка лет семи-восьми, в офицерской фуражке, сползавшей на оттопыренные уши. Он выкрикивал звонким голоском:

- П-а-ап… А п-а-ап… Мамка зовет кушать… П-а-ап! А паап!

Начальник поглядел на него, ухмыльнулся ласково и, не меняя тона - он кончил распекать кого-то из бригадиров, - сказал:

- А ты, сынок, скажи ей, дуре-курве, чтоб не пригребывалась, пусть лучше сама жрет свой долбаный ужин. Папка работает. Должна сама понимать, если у нее голова, а не жопа с ушами… Мать ее в святые праздники, через райские врата, сквозь кулацкий саботаж с духовым оркестром по самое донышко…

Сидевшие и стоявшие у стен бушлатники густо дымили: всхлестнулось несколько угодливых хохотков. Они только сгустили чадное молчание.