Борис Флоря - Иван Грозный

• Название: Иван Грозный
• Автор: Борис Флоря
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-235-02340-4

Мрачная фигура царя Ивана Грозного заслоняет собой историю едва ли не всего русского Средневековья. О нем спорили еще при его жизни, спорят и сейчас - спустя четыре столетия после смерти. Одни считали его маньяком, залившим страну кровью несчастных подданных. Другие - гением, обогнавшим время. Не вызывает сомнений, пожалуй, только одно: Россия после Грозного представляла собой совсем другую страну, нежели до него.

О личности царя Ивана Васильевича, а также о путях развития России в XVI веке рассуждает известный историк Борис Николаевич Флоря.

---

Кроме того (и это не менее важно), даже если бы Ивану IV каким-либо образом все же удалось добиться своей цели, то вмешательство Англии никак не смогло бы серьезно повлиять на неблагоприятно сложившееся для России соотношение сил на международной арене. Неудивительно, что после смерти царя Ивана планы союза с Англией были сразу же оставлены.

По иронии судьбы шаги, предпринимавшиеся царем в сложившейся ситуации, были выгодны для Батория и политиков его круга. После неудачи под Псковом король и его ближайший советник Ян Замойский под давлением шляхты, отказавшейся вотировать налоги на продолжение войны, вынуждены были согласиться на мир с Россией, но одновременно искали предлог для того, чтобы разорвать мирный договор и возобновить войну. Действия царя, если бы о них стало известно в Речи Посполитой, могли бы стать желанным предлогом для «партии войны».

Когда 17 февраля 1584 года завершились переговоры Богдана Бельского с английским послом, оставался всего один месяц до смерти царя. О последних днях жизни Ивана IV сохранилось два разных рассказа. Один из них читается в сочинении Павла Одерборна «Жизнь великого князя московского Ивана Васильевича», напечатанном в 1585 году. Судя по этому рассказу, смерти предшествовала долгая тяжелая болезнь: «Несколько дней он ничего не говорил, не ел, не пил, не издавал ни звука, как будто бы немой. По прошествии нескольких дней к нему вернулась речь». В это время, видимо, находясь в беспамятстве, он звал к себе сына Ивана. Постепенно ему становилось все хуже и хуже, тело стало гнить и покрылось червями, он постоянно впадал в беспамятство. Сын Федор приказал служить по всей стране молебны за его здоровье и освободить заключенных из темниц. Затем царь приказал отменить введенные им большие налоги и освободить пленных, но эти новые попытки умилостивить Бога опоздали: он умер.

Насколько можно верить подобному рассказу? Действительно, ряд указаний в источниках говорит о серьезной болезни царя. На переговорах с английским послом было объявлено, что 20 февраля состоится прощальный прием. Однако прием не состоялся. Так как царь был крайне заинтересован в скорейшем окончании переговоров, то помешать такому приему могла только его болезнь. 10 марта навстречу послу Речи Посполитой Льву Сапеге, находившемуся уже в Можайске, был послан гонец с предписанием задержать его в этом городе, так как «по грехом государь учинился болен». 20 марта особый посланец привез в Кирилло-Белозерский монастырь царскую грамоту. «Ног ваших касаясь, — говорилось в ней, — князь великий Иван Васильевич челом бьет, и молясь припадая преподобью вашему, чтоб есте пожаловали о моем окаянстве соборне и по кельям молили Господа Бога», чтобы «ваших ради святых молитв моему окаянству отпущение грехом даровал и от настоящий смертныя болезни свободил». Таким образом, не подлежит сомнению, что в конце февраля-марте 1584 года царь серьезно болел. Однако протекала ли эта болезнь именно так, как описал Одерборн, имели ли место описанные в его сочинении драматические сцены? В этом нельзя быть уверенным. Основанием для сомнений служит то, что, по-видимому, к середине марта, вопреки тому, что рассказывает Одерборн, болезнь пошла на убыль. Сохранился рассказ ученого книжника, диакона из Каменец-Подольского Исайи о том, как в марте 1584 года он беседовал с царем о вере «перед... царским синклитом»; царь с ним «из уст в уста говорил крепце и сильне». Джером Горсей в день смерти видел царя в его сокровищнице, где, окруженный придворными, тот рассуждал о свойствах драгоценных камней. Горсею запомнился рассказ о свойствах магнита, благодаря которым гроб пророка Мухаммеда висит над землей — свидетельство интереса царя к миру ислама. Царь физически был слаб, в сокровищницу его принесли на носилках, но он был явно не в том состоянии, которое описывает Одерборн. 17 марта было послано распоряжение в Можайск, что литовский посол может ехать в Москву.

Затем неожиданно наступило ухудшение. О последнем дне жизни царя сохранилось одно, но очень подробное и яркое свидетельство уже неоднократно упоминавшегося Джерома Горсея. Рассказ начинается сообщением о том, что царь приказал доставить ему с севера из Лапландии «множество кудесников и колдуний», которые должны были предсказывать ему будущее. В Москве волхвы находились под стражей, и их мог посещать лишь Богдан Бельский, «единственный, кому царь доверял узнавать и доносить ему их ворожбу». Эти колдуны и предсказали царю, что 18 марта он умрет, и царь «впал в ярость» и обещал, что в этот день они все будут сожжены (очевидно, если предсказание не исполнится).

День протекал за обычными занятиями, царь занимался делами, а «около третьего часа дня» направился в баню. В этой части рассказ Горсея может быть подтвержден документально. В сохранившемся фрагменте книги выдач из казны отмечено, что «в канун государева преставленья» один из приближенных Ивана IV, Тимофей Хлопов, «взял к государеву делу два полотна тверских» — полотняные простыни, которыми царь вытирался после бани. Из бани «царь вышел около семи, хорошо освеженный, его перенесли в другую комнату, посадили на постель, он позвал Родиона Биркина, дворянина, своего любимца, и приказал принести шахматы». Затем царь «вдруг ослабел и повалился навзничь. Произошло большое замешательство и крик. Одни посылали за водкой, другие — в аптеку за ноготковой и розовой водой, а также за его духовником и лекарями». Однако, когда они пришли, царь уже скончался. Русские источники лишь в одном отношении дополняют рассказ Горсея. Прибежавший духовник Феодосии Вятка «возложил на него, отшедшаго государя, иноческий образ и нарекоша во иноцех Иона».

Свидетельство Горсея не оставляет сомнений в том, что смерть царя 18 марта 1584 года была внезапной. Во всяком случае его рассказ гораздо более соответствует свидетельствам других источников, чем рассказ Одерборна.

Прошло довольно много времени после смерти царя, и в литературных памятниках, возникших уже в эпоху Смуты, появились утверждения, что жизнь царя «угасиша» его «ближние люди» Богдан Бельский и Борис Годунов. Любопытно, что некоторые из писавших об этом видели в убийстве царя высокий патриотический поступок. Так, в одном из псковских летописцев XVII века читаем, что царь «на русских людей... возложи свирепство», а затем и вовсе собрался «бежати в Аглинскую землю и тамо женитися, а свои было бояре оставшии побити». Но «не даша ему тако сотворити, но самого смерти предаша, да не до конца будет Руское царство разорено и вера християнская».

Новое важное свидетельство о насильственной смерти царя как будто было обнаружено при более внимательном изучении рассказа Горсея. Говоря о смерти царя, англичанин употребил выражение: «he was straingled». Переводчик XIX века перевел это как «испустил дух». Современная исследовательница сочинений Горсея A.A. Севастьянова предложила иной, более соответствующий грамматическим нормам английского языка перевод: «был задушен». Однако общий контекст рассказа Горсея заставляет сомневаться в правильности такого понимания текста. Ясно, что царю стало плохо в присутствии большого количества людей, которые пытались как-то ему помочь. В таких условиях попытка умертвить царя представляла бы смертельную опасность для каждого, кто вознамерился бы это сделать. В условиях вражды и соперничества, столь характерных для придворной атмосферы, это не могло остаться незамеченным и тогда ничто не спасло бы убийцу от заслуженной кары.

Характерно, что авторы сохранившихся рассказов о смерти царя не обвиняют его убийц в чем-либо подобном, а говорят лишь о том, что Иван Грозный был отравлен: «неции же глаголют, яко даша ему отраву ближние люди». В этой связи, как уже отмечалось, называют два имени: Богдан Бельский и Борис Годунов. О Богдане Бельском, фаворите царя в последние десять лет его царствования, в этой книге говорилось уже не раз. О Борисе же Годунове пока говорить не приходилось. Выходец из младшей ветви старомосковского боярского рода, родовые владения которой находились на Костроме, благодаря помощи дяди, царского постельничего Дмитрия Ивановича Годунова, в 1567 году мог начать свою службу в опричнине как «стряпчий з государем». Ряд лет он служил оруженосцем в свите царевича Ивана. Его положение упрочилось, когда он женился на Марии, дочери Малюты Скуратова. На свадьбе царя и Марфы Собакиной тесть и зять были «дружками» царской невесты, а их жены — ее «свахами». После отмены опричнины Борис сумел сохранить расположение царя. В январе 1575 года он был «дружкой» Ивана IV на свадьбе царя с Анной Васильчиковой и мылся с царем в «мыльне». В том же году его сестра Ирина стала женой младшего сына царя Федора, и Годунов стал родственником царской семьи. В царском особом дворе он стал «кравчим», заняв то место, которое в годы опричнины принадлежало царскому фавориту Федору Басманову. В 1578 году Борис получил боярский сан. Это была очень успешная карьера, но карьера придворного, сопровождавшего царя на придворных церемониях и иногда в больших походах. Годунов не получал назначений ни воеводой одного из полков, ни наместником в крупный город, не участвовал он и в переговорах с иностранными послами. Антонио Поссевино приводит в своих сочинениях список 12 ближайших советников царя, имени Годунова среди них нет. Таким образом, благоволя молодому человеку и обеспечив ему видное место в своем окружении, царь практически не допускал его к участию в управлении государством. Разумеется, в случае смены монарха у Бориса Годунова были все основания для того, чтобы стать одним из главных советников нового царя, близким родственником которого он был.