Гала Рубинштейн - Всячинки

• Название: Всячинки
• Автор: Гала Рубинштейн
• Жанр: Современная проза

Эссе и микрорассказы

---

А между тем уже некоторое время наблюдаю боковым зрением, как некий человек подъезжает на джипе к лесу, я замираю, не хочу отвлекаться на мелочи, при чем здесь джип? Он вытаскивает из багажника нечто (труп? он наёмный убийца? или сбил кого-то по дороге?), выкапывает яму, я не дышу, стараюсь не смотреть в его сторону — а ну как выяснится, что это он решил торжественно похоронить персидский ковер, подарок мамочки, на который насрал персидский же кот, ни в коем случае, я человек не кровожадный, но бывают в жизни ситуации, когда лучше труп… Он заканчивает, закуривает сигарету и садится на траву. Видно, что он очень устал, копать пришлось долго, из зажившей было раны на руке сочится кровь. Достаёт фляжку с коньяком, делает несколько глотков. Я нервничаю — это может его взбодрить, если у него хватит сил подняться, он дойдёт до машины и уедет, но нет, не похоже, он закуривает ещё одну сигарету (куда он дел предыдущую? докурил, или так бросил?) и ложится. Сейчас он заснет, и я тоже смогу покурить, хотя может и не стоит, я слишком много курю в последнее время, надо бы притормозить. Спит он беспокойно, вздрагивает, бормочет невнятно. Я пока что массирую онемевшие ноги, спину ломит, я сейчас сама обернусь каким-нибудь пнем, тем более, что вчера я оцарапала руку веткой, вполне соответствует законам жанра. Он громко вскрикивает и просыпается. Несколько секунд уходит на то, чтобы вспомнить, как он здесь оказался. Он встает, но тут же падает на колени — похоже, что у него кружится голова. Я очень надеюсь, что его охватывает необъяснимый ужас, но не могу знать наверняка — хотя выглядит он вполне испуганным, это да. Я понимаю, что могу расслабиться, теперь-то он уже никуда не денется. Закуриваю и наблюдаю, зрелище жутковатое, но мы-то избалованы спецэффектами, так что, в сущности, ничего особенного. Курить не хочется совсем, гашу сигарету и иду к нему. Подхожу, сажусь на корточки, он скулит тихонько, нюхает мою руку и чихает. Я некоторое время глажу его по загривку, касаюсь носа, ощупываю лапы, вроде всё в порядке, жить будет. В кустах шуршит какая-то мелкая живность, он вскакивает и несётся туда, а я возвращаюсь. Останавливаюсь около киоска, покупаю дочке леденец на палочке, расплачиваюсь, отхожу, но потом всё-таки возвращаюсь и покупаю ещё один.

* * *

Если бы всё сложилось иначе, и мы были бы какими-нибудь другими людьми с какой-нибудь другой планеты, и было бы у нас ручек-ножек больше-меньше, и всякие там печёнки-селезёнки слева-справа, и кровь если бы голубая, а сосуды непременно сообщающиеся, так вот тогда — не факт конечно, но ведь и не исключено — появилось бы у меня непреодолимое желание если не лбом прижаться, то хотя бы написать что-нибудь нежное до невозможности, такое, что только шепотом и можно, а если уж доверить этим невнятным закорючкам, то меленьким таким курсивом, почти незаметным, чтобы потом уже, отослав, выдохнуть тем самым неиспользованным шепотом, что там и слов-то не разобрать, и вообще, может ведь затеряться по дороге, черт его знает, как эта сеть на самом деле работает, попадет куда-нибудь не туда, притащит сеть по ошибке чужому какому-нибудь тяте-тяте, но это бы еще ничего, а вот если не потеряется, да и курсив, строго говоря, не такой уж и меленький, вот тогда, не приведи господи, как же быть, надо ведь будет смотреть светло, шутить легко, и очёмэтотынепонимаю тоже надо будет, господи, нервов-то сколько, они уже внутри не помещаются, наружу уже торчат, я их под антенны приспособила, гал-галац ловлю, а то жалко ведь, пропадут почём зря, потом не восстановятся…

Удачно-то как всё складывается, что мы вот именно здесь и сейчас, что вот именно сейчас мы именно здесь, и письма нежные ну совершенно неуместны, это вот особенная удача, просто жаль, что некому спасибо сказать, ну там какому-нибудь Верховному Существу, кому там обычно спасибо говорят, не живым же людям, ну ладно, не говорить, просто в глаза посмотреть, или во что там у Него есть. Оно, я так думаю, и без спасибо всё поймет в своей безграничной мудрости. Мне бы, во всяком случае, ничего объяснять не хотелось, хотя, конечно, если бы всё сложилось иначе…

* * *

Если до тебя, любовь моя, доносятся в последнее время странные и противные звуки, не удивляйся — это я цепляюсь алмазными коготками здравого смысла за стеклянную поверхность реальности, реальность в царапинах, я в панике, спасение в слове, пальцы просятся к перу, перо к бумаге, ангел-хранитель за левым плечом взмахивает в недоумении ощипанным крылом и грозится бросить меня к чертям, уже даже не извиняясь за каламбур.

* * *

Ты приносишь в мои сны сумятицу и неразбериху. Вот вчера, например, ты шла по краю обрыва, закрыв глаза, и несла на вытянутых руках что-то блестящее, не знаю, что именно, не разглядела, зеркало, что ли. Ко всем делам, ты в этот раз обернулась мужчиной, ну совсем спятила, честное слово, что за странные фантазии? Солнце светило нещадно, ужасно хотелось тоже закрыть глаза и проснуться, или улизнуть тайком в какой-нибудь другой сон — с прохладным морем и большими раковинами на дне. Но глаза не закрывались, ну ни в какую, тревога нарастала, мне казалось, что ты вот-вот оступишься, я не выдержала и закричала. Крик почему-то отразился в зеркале яркой вспышкой, ты вздрогнула, открыла глаза, потеряла равновесие и упала вниз. Я проснулась не дослушав собственный крик, с чувством невыразимого облегчения

.

Скоро вечер, я пью кофе и поминутно проверяю почтовый ящик — пусто. Мигрень осторожно постукивает в висок, у меня вообще очень деликатная мигрень, ее легко спугнуть, такая ненавязчивая, не то что… Ох, ну да, я уже предчувствую завтрашний сон, в котором ты будешь беспечно нырять, все глубже и глубже, пока очередная раковина не заманит тебя так глубоко, что мне останется только пожать плечами, собрать разбросанные на песке вещи, и пойти вверх по тропинке, стараясь не оглядываться, щуриться на солнце и ступать легко, демонстрируя (кому?) наивысшую степень беспечности, пока чей-то крик не толкнет меня в спину. Я вздрогну, потеряю равновесие и полечу вниз, даже не пытаясь понять, что произошло. И последним усилием воли заставлю себя разжать пальцы и отбросить зеркало в надежде, что оно упадет раньше меня — это же мой сон, ну что мне стоит — но нет, зеркало летит рядом со мной, и уже не избавиться, не избавиться…

* * *

…

проснувшись Гамлет обнаруживает себя все за тем же столом. Перед ним все то же блюдо, да и пирожные на блюде, пожалуй, что те же. Розенкранц и Гильденстерн стоят на почтительном расстоянии, не решаясь приблизиться, и провожают каждый кусок голодным взглядом. Принц подносит ко рту очередной эклер и облизивает пересохшие губы: «Это жизнь, друзья мои, — надменно улыбается он, — ее едят», — и отводит в сторону глаза, чтобы не так тошнило. «Сладкое», — говорит Розенкранц Гильденстерну с тоской, тот шумно вздыхает и переступает с ноги на ногу. Гамлет резко отодвигает стул и встает: «Да пошло оно все, — с отчаянием думает он, — не могу больше», — и отходит к бассейну, в котором плавает Офелия. «Сладкая», — рассеянно думает принц, и рвотный спазм сжимает ему горло с такой силой, что у него темнеет в глазах. «Почему ты не ешь, сынок, — доносится до него еле слышный шепот королевы-матери, — разве тебе не сладко?» Гамлет прижимается лбом к холодной мраморной колонне и беззвучно шевелит губами — умереть, уснуть… «Быть, — шелестит ледяными кольцами мертвый король-отец, свернувшийся в чреве безглазой белой змеей, — быть, был, буду, будешшшшь… будешь еще…» — и вонзает ядовитые зубы в сведенную судорогой плоть. Яд разливается по телу, проступает на коже белыми пятнами. Розенкранц едва успевает подбежать и подхватить принца. «Козел», — цедит сквозь зубы Гильденстерн, сплевывает и уходит играть с Клавдием в шахматы. Розенкранц заботливо усаживает Гамлета на подушки и начинает вкладывать ему в рот маленькие кусочки пирожного. Гамлет отталкивает его руку и говорит внезапно окрепшим голосом: «Отойди, я сам».

* * *

Андрей положил телефонную трубку на место и вышел на балкон. Солнце уже село, становилось прохладно, но возвращаться в комнату за курткой не хотелось. Андрей прикоснулся к нагретым за день перилам, провел по ним указательным пальцем и полез в карман за сигаретами. Сердце билось не то что бы часто, но как-то не на месте, снаружи где-то. Хорошо бы подышать медленно и глубоко, считая при этом до 169, например, или вообще потанцевать пару часов с мечом, но что-то внутри подсказывало — пустое. Не поможет, — подсказывало что-то, усмехаясь, а само устраивалось уже уютно на опустевшем месте, закидывало ножки на шестое ребро, располагалось как дома, и замолкать не собиралось. «Так вот ты какой, черненький, чумазенький чертенок», — Андрей потер грудь и вернулся в комнату. «Странно, для белой горячки вроде рано, для шизофрении — поздно…» Что-то внутри копошилось, скреблось, бормотало и никак не могло угомониться. Хотелось напиться, но напиваться не стоило, стоило вместо этого сесть и подумать как следует. Ну разве что немного коньяка, а много кстати и нет, осталось всего ничего — Андрей вылил остаток «Хенесси» в чашку, взял куртку и вернулся на балкон. Через полчаса всё стало более или менее понятно, а что-то внутри перестало, наконец, подсказывать, покрутило пальцем у виска, зевнуло, свернулось в клубочек и заснуло.