Канта Ибрагимов - Прошедшие войны

• Название: Прошедшие войны
• Автор: Канта Ибрагимов
• Жанр: О войне

Война… Жители Дуц-Хоте в спешном порядке стремятся покинуть родные жилища. Они, до этой кошмарной ночи, думали, что до их высокогорного села не дойдет ужас истребления. Однако эти ожидания и мечты не оправдались.

---

Старик внимательно осмотрел хозяйство. Долго возился возле ульев, рядом виляя хвостами, скуля, ласкались собаки. Снова зашел домой, прилег и вновь заснул.

Разбудила его жена. Она недовольно ворчала, шумела.

— Вставай, старый дурень, дела нет тебе до семьи. То пропадал неизвестно где, а теперь явился и спит круглыми сутками… Знаешь, что сегодня сваты должны прийти, поди искупайся, побрейся и деньги давай — ничего не куплено. Прямо позор.

Баки-Хаджи медленно встал, вышел во двор. Кругом шла возня. Все родственные женщины и соседки убирали, подметали, что-то мыли.

— Что, меня женить собираетесь? Так не надо суетиться, — весело говорил он, — молодая невестка сама все уберет.

Женщины тихо посмеивались, только Хадижат недовольно повела своими крупными плечами.

— Зайди сюда, дело есть, — сказала она тихо мужу.

— Да что ты ко мне пристала? Что ты надулась, дергаешься как курица-наседка, можно подумать, что ты замуж выходишь, — язвил он, — а может, найдется такой дурень, вроде меня. Я бы ему еще хорошо заплатил.

— Ой, старый чурбан. Совсем уж из ума выжил. Правда, ты и раньше не лучше был, — теперь уже громко голосила Хадижат. — Знала бы тебя раньше — никогда за тебя не вышла бы… Только жизнь всю искалечила.

— Да, если бы не я, добропорядочный и жалостливый мужчина, всю жизнь ты бы в девках сидела, и никто на тебя даже не посмотрел бы. Сейчас, правда, ты похорошела, откормил я тебя, дуру, на свое горе. Смотри, какая пышная стала на моих харчах, а я весь извелся, пытаясь прокормить тебя.

— Ах ты сумасшедший! Когда ты думал обо мне, всю жизнь холил свое белое тело, гулял направо-налево. Вот женился бы ты на одной из своих сучек — извела бы она тебя. Это я из тебя благородного мужчину сделала. Просто не знают люди, какой ты негодяй… Бабник несчастный. Сам с мизинец, а ходишь как богатырь… Ты вспомни, как я тебя пьяного из кустов с очередной твоей кхахьпы стягивала, а сколько еще было, а помнишь…

Хадижат еще бы немало чего вспомнила, однако в это время вышла из дома их старшая дочь. Она прикрикнула на обоих, завела мать в дом. Затем дочки позвали отца. Стали просить деньги на приданое, подарк, еду и так далее. Просили много, муж и отец одновременно, обещал значительно меньше, ссылаясь на бедность и безденежье. Снова разгорался скандал. Теперь уже предметом ссоры была якобы природная жадность муллы для своего семейства и щедрость с чужими женщинами. Три дочери и мать — с одной стороны и старик — с другой, как нередко бывало, развели скандал. Слышен был далеко по округе срывающийся на писк старческий голос Баки-Хаджи, рев Хадижат и вопли дочек. Обычно кто-нибудь из родственников мужчин в такие моменты забегал в дом и пытался успокоить скандалистов. Покойного Алдума женщины физически боялись, а остальных посылали подальше и требовали не вмешиваться в их личные семейные дела. Теперь Алдума не было в живых, а остальные мужчины все ушли на покос. Вот и некому было погасить конфликт. В конце концов старик под напором дочек сдался, раскошелился. После этого весь день ходил злой, надутый, пинал все ногами, опрокидывал. Получившие свое дочки и мать молчаливо убирали все за ним, выражали полное смирение и всяческую покорность. Баки-Хаджи откупился и вновь стал полновластным хозяином.

После обеда наступил пик приготовлений: все варилось и жарилось, и не только во дворе Баки-Хаджи, но и у соседей. Говядина и баранина, гуси, куры и индейки разносились не поштучно, а на широких подносах. Кругом стоял аромат пряностей и перца.

По предварительной договоренности, учитывая, что молодые уже не впервой проходят этот ритуал, решили выдать дочь в тот же вечер.

Разнаряженная в красное дорогое шелковое платье бегала по двору, как пятнадцатилетняя девочка, Хадижат. Обильный пот темными расходящимися пятнами выступил на ее спине, под мышками и грудями. Она всеми командовала, часто подбегала к сундукам с приданым.

— Вот дура! Какая дура! — говорил тихо Баки-Хаджи сам себе, наблюдая все это сумасшествие. — Будь ее воля, она не только все до копейки, но и этот дом, и даже этот огород отдала бы своим дочкам… По миру бы меня пустила… Свинья старая!

Глубоко ночью дочь — Базали — увезли. Еще долго во дворе пили, ели. Отец, как и раньше, так и не понял, за кого выходит дочь, и с кем они теперь породнились. Понял, что теперь снова кого-то надо будет „ставить на ноги“, делиться, ругаться с женой, слышать о нищете и безысходности судьбы дочерей.

В ту же ночь Баки-Хаджи позвал Цанка, отвел его в сторону, сунул в руки перевязанный в узел носовой платок, попросил отнести его на рассвете Хазе и никому ничего не говорить.

Цанка побежал на мельницу в ту же ночь в надежде встретить Кесирт. На лай собак выскочила Хаза. Без разъяснений Цанка отдал ей маленький сверток, потом не выдержал спросил Кесирт.

— Спит она. Зачем она тебе? — сухо ответила старуха, выпроваживая ночного гостя и жадно сдавливая в огромном кулаке передачу.

На следующее утро, когда практически все трудоспособное население Дуц-Хоте, включая женщин и подростков, ушло в горные долины на первый в году покос, случилось неладное. В село нагрянул смешанный эскадрон милиции и ГПУ. Арестовали возившегося возле ульев Баки-Хаджи. При этом присутствовали новый председатель ревкома Ташади Хасанов, односельчане Арачаевых, милиционеры Бекхан Тинишев и Денсуар Абкаев, а также в гражданской форме Абаев Нуцулкан.

Тщетно толстая старая Хандижат бегала от одного односельчанина к другому, прося помочь ее больному, немощному мужу. Те просто отмалчивались, отворачивали лица и глаза, давая понять ревущей бабе, что в их руках ничего нет.

Только в полдень до Косума дошла весть, что арестовали брата.

В тот же день вечером они со своим двоюродным братом Рамзаном Арачаевым прискакали на покрытых пеной конях в Шали. Единственная надежда была на то, что до Грозного за день Баки-Хаджи не довезут и, значит, поместят хотя бы на ночь в Шалинском районном НКВД, а в этом селе есть влиятельные друзья и родственники.

Первым делом братья Арачаевы поскакали к Эсембаеву Махме — бывшему царскому офицеру-полковнику, человеку весьма влиятельному и смелому. Сам Эсембаев не пользовался доверием у Советской власти, его неоднократно задерживали, допрашивали, однако спасало царского офицера то, что он был не зажиточным, а, даже можно сказать, бедным человеком. Поэтому отношение новой власти к нему было нетерпимым, но до поры до времени выжидательно-сдержанным.

В двух словах рассказав о случившемся, решили, что надо идти к начальнику Шалинской милиции Истамулову Шите, зная, что это единственный человек, кто может помочь.

Чтобы не привлекать внимания, дождались темноты, шли пешком вдвоем — Косум Арачаев и Эсембаев, оставив Рамзана дома.

Застали Истамулова дома. Он был в курсе дел, долго молчал, о чем-то думал. Наконец, Косум предложил в благодарность большую сумму денег. После этого договорились, что утром Шита пришлет человека с весточкой.

Как только гости ушли, Истамулов Шита поскакал в центр села, где находились все органы власти. Прямиком направился к начальнику ГПУ Кудрявцеву Вениамину Серафимовичу, который жил на втором этаже дома, ранее принадлежавшему шалинскому купцу Магомадову, расстрелянному в 1924 году за саботаж и антисоветскую агитацию. В том же доме жили и другие чекисты. Рядом, также в конфискованных у людей домах, размещались контора НКВД, тюрьма и районный революционный комитет.

Кудрявцев был назначен в Шали недавно. Он быстро сдружился с Истамуловым, так как оба любили хорошо погулять, крепко выпить. Во время одной гулянки Вениамин Серафимович признался Шите, что он дворянского происхождения и ненавидит Советскую власть и ее жестокость. На следующий день он, правда, встретился с начальником милиции и объяснил ему, что вчера был пьян и все врал, при этом внимательно глядя на реакцию собеседника. На что Истамулов только повел глазами и ответил, что был еще более пьяным и абсолютно ничего не помнит и если он сам в чем-то виноват или наговорил, то просит извинений, и вообще впредь они должны быть верными друзьями и единомышленниками в борьбе за Советскую власть. В ту же ночь снова основательно пили, целовались, а в полночь поехали в Гудермес к знакомым Итамулову женщинам. После этого они сдружились или делали вид, что сдружились. Гуляли всегда вместе. Правда, пытались как-то это скрывать, в дневное время держались сухо, по-деловому строго, даже нарочито враждебно. В тот вечер Кудрявцев был дома, как раз ужинал, когда Истамулов в сопровождении дежурного охранника постучал в дверь. С вялой улыбкой он встретил начальника милиции, легонько похлопал по плечу, пригласил в столовую. За изящно сервированным столом сидели жена Кудрявцева — светло-русая, вечно задумчиво-печальная, красивая женщина и его два ребенка. Две керосиновые лампы скудно освещали по-казенному обставленную комнату.