Ант Скаландис - Братья Стругацкие

• Название: Братья Стругацкие
• Автор: Ант Скаландис
• Издательство: ACT
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-052684-0, 978-5-9713-8278-2

Самые знаменитые в литературе соавторы — Аркадий и Борис Стругацкие — не просто фантасты, не просто писатели, даже не просто кумиры миллионов. Кем они были для нас и останутся навсегда? Частью жизни.

Стругацкие — это наше представление о будущем, о мире, о человеке, о том, что правильно и что неправильно, о смысле бытия и бессмысленности смерти. Они — наш камертон, наш путеводитель, наше оружие и наш факел в мрачном лабиринте истории — прошлой и будущей.

Стругацкие — это наши вывернутые наизнанку души. И наша совесть.

Старший, Аркадий Натанович, ушел от нас в 1991 году, младшему исполнилось ныне 75 лет, и он продолжает работать.

Первую большую и подробную биографическую книгу о братьях Стругацких написал известный фантаст и публицист Ант Скаландис.

***

Эта книга читается взахлеб. Неудивительно: для того, кто интересуется историей литературы, писатель «братья Стругацкие» — фигура знаковая. Автор собрал уникальный материал и подал его так, что читаешь 700-страничный кирпич, как классную беллетристику. По сути, «Братья» — книга не только о писателе АБС, но и о целой эпохе в истории страны и литературы.

Конечно, автор предвзят, конечно, книга могла быть и другой. В ней не хватает отстраненного взгляда на феномен Стругацких, попытки проанализировать их книги с точки зрения человека вне фэндома. Другое дело, что пока это и неосуществимо: человек «снаружи» вряд ли имел бы возможность, да и желание работать с таким количеством уникальных документов, вряд ли ему удалось бы разговорить такое количество людей…

Итог: книга в первую очередь для любителей и ценителей творчества АБС. Но ведь их — нас — немало! Главный признак успеха Скаландиса, по-моему, в том, что, дочитав его труд, очень хочется заново открыть книги Стругацких.

(c) Владимир Пузий

---

Во-первых, к счастью, в доме почти полностью сохранилась отцовская библиотека. Какую-то часть они с мамой в голодные времена продали, но существенно большая уцелела — два шкафа книг, прочитанных от корки до корки. Он знал таких писателей, о которых сегодня, наверное, мало кто слышал: Эмиля Верхарна, Пьера Мак-Орлана, Анри де Ренье, Понсона дю Террайля, Джеймса Кервуда… Были полный Мопассан, почти полный Достоевский, разрозненные тома Салтыкова-Щедрина, был Алексей Толстой. И, разумеется, Джек Лондон, Жюль Верн, Александр Дюма, Фенимор Купер, Франсуа Рабле, Шарль де Костер. И даже отдельные тома Луи Буссенара и Луи Жаколио — в те времена их было не достать ни в каких библиотеках. Лучшее у Буссенара — «Туги-душители» и «Факиры-очарователи», а у Жаколио — «Грабители морей». Вот это было чтение для настоящего мужчины!

Ему повезло — он рано прочёл «Войну и мир» и спас её для себя от «прохождения» в школе. А вот «Отцы и дети» — не успел. Успел только «Накануне» и до сих пор любит этот роман особо. «Отцы и дети» остались чужими, как и «Евгений Онегин». Зато «Повести Белкина», которые в школе не проходили, БН обожает.

Вот такой разнообразный круг чтения. И всё же молодым человеком он, конечно, предпочитал фантастику и приключения.

Фантастика в ту пору была только старая. Можно было достать допотопные журналы «Мир приключений» или «Вокруг света», издания Джека Лондона в библиотеке «Всемирный следопыт» или Артура Конан Дойля… А из новых кто? Немцов, Охотников, Адамов, Казанцев. «Пылающий остров» на протяжении нескольких школьных лет он считал лучшей фантастической книгой на свете. Основная же масса советской фантастики была просто ужасна. Но что ещё читать? Если на книжке стоял значок «Библиотека фантастики и приключений», это было как яркая обертка — невозможно не соблазниться. А что внутри? Хорошо если просто несъедобная деревяшка вместо конфеты, а ведь попадалось и нечто ядовитое. Возьмёшь, например, того же Немцова — «Огненный шар» или «Тень под землёй», — жуёшь его, жуёшь, убеждая себя, что должно быть вкусно, а хочется выплюнуть, но воспитание не позволяет, и пусть с отвращением, но дожевываешь до конца. А на содержащийся в таких книгах яд у Бориса уже тогда был иммунитет — знание хорошей литературы, врождённый вкус и собственный талант, о котором ещё не догадывался… Но в конечном-то счёте именно плохая фантастика и заставила их с братом разбудить свой талант. Не будем за это благодарить Немцова, иначе следующим тезисом станет у нас благодарность отцу народов. Кстати, именно новый роман Немцова «Семь цветов радуги» стал первой фантастической книгой в жизни БНа, которую он не сумел прочесть до конца. И больше уже никогда Немцова в руки не брал.

В любом фантастическом произведении того времени обязательно присутствовал иностранный шпион-вредитель и майор ГБ, встававший у него на пути. И обязательно была страшная тайна, которая на поверку оказывалась полнейшей лабудой — жаль даже времени на разгадку. Например, таинственный человек, которого считали шпионом (о пришельцах из космоса ещё речи не было) оказывался обычным профессором со странными манерами. В общем, это была скверная литература, и спасала только старая зарубежная фантастика. Её не переводили в тот период, но были книжные развалы, где могло найтись всёчто угодно: Уэллс, Киплинг, Конан Дойль. Было чем насладиться, было…

Однажды они с мамой шли по Литейному, и вдруг в витрине магазина Боря увидел свежий, только что изданный томик «Затерянного мира» — редчайший случай выпуска зарубежной фантастики. С деньгами было совсем плохо, но мальчик всё-таки упросил её купить эту книгу. Боже, какое это было счастье! А вот появившиеся в 1955-м «220 дней на звездолете» Георгия Сергеевича Мартынова он так и не смог достать. Теперь уже ясно, что книжка эта была весьма средненькая, но тогда… Он наверняка потерял некий кусочек удовольствия, который получить после сделалось невозможно: он изменился, а книжка осталась прежней…

Что было, кроме книг?

Конечно, он ходил в кино. И на танцы ходил, то есть девочками увлекался в разумных пределах. Но главное — к десятому классу это уже главное, — влюбился в науку и, в первую очередь, в физику. В значительной степени с подачи брата, видевшего за физикой большое будущее. Борис с увлечением, доступным немногим, читал не только популярные, но и настоящие научные статьи и книги. Даже легендарное уравнение Шрёдингера, на котором не одно поколение студентов сломало зубы, его, школьника, не пугало, а скорее заманивало. Он обстоятельно готовился к поступлению на самый престижный факультет ЛГУ — физфак. В те годы спор между физиками и лириками ещё даже не начинался. Физики, создавшие атомную бомбу, главенствовали безраздельно.

Вторым серьёзным увлечением, также перешедшим по наследству от брата, была астрономия. Наблюдение звёзд и планет в окуляре самодельного телескопа, рисование Луны, изучение карты звёздного неба — всё это было у Аркадия перед войной, и всё это повторял теперь Борис.

И вот июль 1950-го. В большой компании медалистов он подает документы в университет и, как положено, освобождённый от экзаменов, проходит только коллоквиум, то есть собеседование, после которого приёмная комиссия объявляет решение, не утруждая себя детальной аргументацией: «Не принят». И всё. По существующим правилам они не обязаны были сообщать абитуриентам никаких причин. Но если учесть, что из всех медалистов непринятыми оказались лишь двое — Стругацкий и девочка с фамилией то ли Эйнштейн, то ли Розенберг, ответ напрашивался сам собой.

Конечно, университетские кадровики могли докопаться до исключённого из партии в 1937-м отца и тогда же расстрелянного дяди. Но вряд ли — была им охота взваливать на себя лишнее, когда перед глазами паспорт абитуриента, а этот наглый тип с польско-еврейской фамилией и совершенно недвусмысленным отчеством заявляет, что хочет заниматься именно ядерной физикой — стратегическим, политически значимым для СССР направлением науки. Разве можно ненадёжному космополиту доверить такой ответственный участок? И не важно, что весь цвет нынешней ядерной физики — это евреи на две трети, если не на три четверти — с ними уж ничего не поделаешь, а новых брать команды не было. Впрочем, как это ничего не поделаешь? Немного позже появился замечательный термин «засоренность кадров», и ведь увольняли физиков по национальному признаку, ещё как увольняли…

Разумеется, юный Боря не понимал этого тогда, а если слышал от других, то не слишком верил, он просто расстраивался очень, не то слово — он был в отчаянии от несправедливости и невезения. Мама его понимала всё куда лучше и пыталась ходить, обивать пороги, подключала всех знакомых, имевших хоть какое-то отношение к ЛГУ. Знакомые не помогли, видно, уровень был не тот, но дали добрый совет — перебросить документы на математико-механический факультет, где было отделение астрономии, а там, рассказывали, всё не так жёстко. Они оказались правы. Борис опять шёл в атаку с толпой медалистов, и опять коллоквиум, и почему-то его заставили страшно долго ждать и нервничать, вызвали последним. Усталый и запуганный, он что-то совсем тихо и робко лепетал, отвечая на вопросы, но был принят, и очень скоро перестал жалеть об улизнувшей от него ядерной физике. Астрономия из второй любви со всей неизбежностью сделалась первой, а вполне реальная опасность получить смертельную дозу облучения, как вышло, например, с героями ещё не снятого тогда фильма «Девять дней одного года», навсегда осталась в параллельном и нереализованном варианте будущего.

Учился он с прилежанием и с удовольствием. Лекции не прогуливал. Зачем — ведь интересно же! Семинары любил (они были ещё интереснее) и умел организовывать своё время так, что его хватало и на спорт, и на литературу, и на письма брату, и на дружеские вечеринки с песнями под гитару, и на джаз… О, этот знаменитый «Час джаза» Уиллиса Конновера! Он почему-то намного лучше ловился, чем, например, новостные программы зарубежных радиостанций. А джаз был моден, джаз им всем тогда нравился страшно, а к тому же в нём ощущался лакомый душок запретности.

Всё было в полном соответствии со старой песенкой: «От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год». Экзамены жизнь омрачали: их НАДО было сдавать исключительно на пятёрки — так он был воспитан мамой и школой. В остальном такого упорства не было. В спорте, например. Самым серьёзным в итоге оказалось его школьное увлечение гимнастикой, начавшееся в седьмом классе с подачи физрука Ивана Ивановича. Для того возраста третий взрослый разряд — это было неплохо. Ну а дальше БН остаётся в душе спортсменом, любит движение, азарт, нагрузки, но времени на спорт ему теперь жалко, да и врач-окулист нагрузки излишние не рекомендует, так что уже со второго курса акценты смещаются в сторону науки и литературы. Спорт остаётся одним из любимых элементов досуга. От сугубо индивидуальной гимнастики он переходит к командному волейболу, успевает получить разряд и здесь. И, наконец, увлекается настольным теннисом, самым распространённым видом спорта среди технической интеллигенции — это уже в Пулкове. Во всех НИИ Советского Союза играли в пинг-понг в обеденный перерыв и по вечерам. Мэнээс, не державший в руках китайскую (а позднее, когда с китайцами напряги начались, вьетнамскую ракетку) — вроде и не мэнээс даже, а так. Но, конечно, всё это был не спорт, а скорее физкультура. Да БН и не был настоящим спортсменом. Во-первых, он получал удовольствие только от тренировок, а соревнования терпеть не мог. Во-вторых, не бывает спортсменов курящих. А он курил, и сегодня честно признаётся: «Покуривать начал в 9-м классе. На первом курсе закурил, уже не скрываясь от мамы. Курил много — до полутора пачек в день. Бросать пытался раза два — без успеха, естественно. Зато в день (и час) первого инфаркта (6 февраля 1981 года. — А.С.) бросил раз и навсегда. Теперь (даже теперь!) курю только во сне, и без особого удовольствия».