Артур Мейчен - Сокровенный свет

• Название: Сокровенный свет
• Автор: Артур Мейчен
• Издательство: "Гудьял-Пресс"
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2001
• ISBN: 5-80260122-1

Рассказ Артура Ллевелина Мейчена (Мэйчена) «Сокровенный свет» ("The Inmost Light") взят из первого тома собрания сочинений Мейчена («Белые люди. Кн. 1»), выпущенного издательством «Гудьял-Пресс» в серии "Necronomicon" в 2001 году.

Впервые "The Inmost Light" опубликован в 1894 г.

Художественное оформление — А. Махов.

Перевод с английского и примечания — Е. Пучковой. Перевод осуществлен по сборнику: A. Machen "The House Of Souls". New York: Alfred Knopf. 1923.

«Мейчен никогда не писал для того, чтобы кого-то поразить, он писал потому, что жил в странном мире и прекрасно это чувствовал и осознавал» — отмечал Х.Л. Борхес.

«Алхимия слова», которой он владел во всей полноте, позволяла ему оживлять на страницах своей прозы замутненные, полустертые временем образы давно забытых легенд и традиций, чересчур схематичные формулы «тайноведения», превращая их в «живое чудо». Чудо, которое «исходит из души».

---

«К. отправился в Париж навестить своих друзей», — гласила первая строчка. «Трэверс Хэндл С. «Раз — везде трава у нас, два — девчонка первый класс, три — на клен ты посмотри»».

Скомкав бумажку, точно так же, как сделала это разъяренная женщина, Солсбери собирался уже бросить ее в огонь. Но, передумав, он щелчком отправил записку в ящик стола и снова расхохотался. Вся эта бессмыслица раздражала его, ему было обидно так обмануться в своих ожиданиях, подобно человеку, который купился на кричащий газетный заголовок в колонке срочных новостей и не нашел там ничего, кроме рекламы и заурядной информации. Солсбери подошел к окну и принялся созерцать неторопливую утреннюю жизнь своего квартала: неряшливые служанки в платьях из набивного ситца убирали перед входами в дома, мясник и торговец рыбой совершали привычный обход, владельцы мелких лавочек праздно стояли у дверей своих заведений, изнывая от безделья и отсутствия острых ощущений. Вдали улица растворялась в синей дымке, придававшей привычному виду из окна даже некоторую величественность, но само по себе все это зрелище угнетало и могло привлечь разве что усердного исследователя лондонской жизни, который нашел бы здесь нечто редкое и соответствующее своему прихотливому вкусу. Солсбери с отвращением отвернулся и уселся в мягкое кресло, обтянутое веселенькой ярко-зеленой материей с желтым позументом, — это кресло было предметом гордости хозяев дома и своеобразной приманкой для жильцов. Солсбери предавался в нем излюбленному утреннему занятию — чтению романа, в котором переплетались темы любви и спорта; язык и смысл этой книги предполагали тесное сотрудничество конюха и воспитанницы привилегированного пансиона. В обычный день роман завладел бы его вниманием вплоть до ланча, но этим утром Солсбери то нервно вскакивал с кресла, то вновь усаживался в него, брался за книгу и тут же откладывал ее; наконец, обозлившись на самого себя, он тихо выругался. Дурацкий стишок, который был в записке, подобранной им под темным сводом арки, прочно «застрял в голове», и все попытки Солсбери отвлечься не помогали ему избавиться от бесконечно повторяющегося внутреннего бормотания: «Раз — везде трава у нас, два — девчонка первый класс, три — на клен ты посмотри».

Это стало настоящей пыткой, совсем как какая-нибудь нелепая песенка из репертуара мюзик-холла, которую повторяют и распевают днем и ночью во всех домах и которую даже уличные мальчишки рассматривают как источник неиссякаемого веселья на ближайшие шесть месяцев. Солсбери вышел на улицу и попытался ускользнуть от невидимого врага, смешавшись с толпой, растворившись в грохоте и суете большого города, но вскоре заметил, что против воли он замедляет шаги, сворачивает в сторону от уличного шума, по прежнему тщетно ломая голову над смыслом очевидной бессмыслицы. Когда наступил четверг, Солсбери почувствовав облегчение, вспомнив, что обещал навестить в этот день Дайсона, — даже пустая болтовня литератора-самозванца казалась ему желанным развлечением в сравнении с непрестанно изводящей головоломкой, от которой не было спасения. Жилище Дайсона располагалось на самой тихой из улочек, спускающихся от Стрэнда к реке, и когда Солсбери поднялся по узкой лестнице и вошел в комнату своего приятеля, он понял, что покойный дядюшка Дайсона и впрямь проявил щедрость. Пол, устланный ковром, горел и переливался всеми красками востока — это был, как напыщенно объявил Дайсон, «сон о заходе Солнца»; свет фонарей и полусумрак лондонских улиц не проникали сквозь занавески ручной работы, в которых проблеск кивали нити золота. Полки буфета из мореного дуба украшал старый фарфоровый сервиз — по всей видимости французский, черно-белые гравюры на рисовой бумаге были куплены явно не в общедоступном магазине на Бонд-стрит. Солсбери сел в кресло у камина и вдохнул смешанный аромат благовоний и табака, втихомолку дивясь всей этой роскоши, так не похожей на зеленые занавески, олеографии и зеркало в позолоченной раме, украшавшие его собственную комнату.

— Хорошо, что ты пришел, — сказал Дайсон, — уютная комнатушка, не правда ли? Ты неважно выглядишь, Чарльз. Что-нибудь случилось?

— Нет, но последние несколько дней изрядно вымотали меня. Дело в том, что со мной произошло... э... нечто вроде приключения, да, пожалуй, можно так сказать, сразу после нашей встречи, и это приключение оказалось весьма изматывающим. Самое обидное, что все это абсолютная чушь, как-нибудь потом расскажу. Ты ведь собирался окончить ту странную историю, которую начал тогда в ресторане.

— Совершенно верно. Но ты, Чарльз, неисправим. Ты раб того, что именуешь «реальной действительностью». В глубине души ты по-прежнему приписываешь странность этой истории моей выдумке и надеешься, что на самом деле все окажется еще проще, чем в рапорте полицейского. Ну что ж, раз уж я начал, придется продолжать. Но сначала давай выпьем, и ты можешь раскурить свою трубку.

Дайсон подошел к дубовому буфету, извлек из его недр бутылку и две позолоченные рюмки.

— Это бенедиктин, — объявил он. — Я полагаю, ты не откажешься?

Солсбери не отказался, и несколько минут оба в молчании смаковали вино — затем закурили, и Дайсон приступил к рассказу.

— Погоди-ка, — начал он, — мы, кажется, остановились на расследовании? Или нет, с этим мы уже покончили. Ага, вспомнил. Я говорил тебе, что, в общем и целом, мне удалось добиться успеха в моем частном расследовании или исследовании — как тебе больше нравится. Я на этом остановился, не так ли?

— Именно так. Точнее говоря, последнее слово, которое ты произнес по поводу своего расследования, было «однако».

— Верно. Вчера я еще раз все обдумал и пришел к выводу, что это было весьма серьезное «однако». Вынужден признать: то, что мне удалось обнаружить; в сущности, ничтожно. Я так же далек от сути этого происшествия, как и прежде. Но я могу рассказать тебе то, что мне известно. Если ты помнишь, слова одного из врачей, дававших показания в суде, сильно заинтересовали меня, и я решил прежде всего попытаться узнать от самого врача что-нибудь более определенное и вразумительное. Так или иначе, мне удалось связаться с ним, и он назначил время, когда я мог зайти к нему поговорить. Доктор оказался очень приятным, открытым человеком, еще молодым и совсем не таким занудой, как большинство ученых врачей; наша встреча началась с того, что он предложил мне сигары и виски. Я не хотел долго ходить вокруг да около, поэтому сразу объяснил ему, что меня поразило его медицинское заключение по Харлесденскому делу, и протянул ему газетный репортаж об этом судебном процессе — интересовавшие меня фразы были подчеркнуты. Доктор мельком взглянул на статью, потом как-то странно посмотрел на меня. «Значит, вам все это показалось необычным? — переспросил он. — Должен вам сказать, что все Харлесденское дело весьма необычно. В некоторых отношениях оно – не побоюсь этого слова – даже уникально». — «Совершенно с вами согласен, — отозвался я, — именно поэтому оно так заинтересовало меня, и мне хотелось бы узнать о нем как можно больше. Я полагаю, если кто и сможет дать мне какую-нибудь информацию, то только вы. Что вы сами обо всем этом думаете?» Столь прямой вопрос застал моего собеседника врасплох, и доктор на миг растерялся.

«Вот что, — сказал он наконец. — Поскольку вы интересуетесь этой историей только из любопытства, я, пожалуй, могу говорить с вами откровенно. Итак, мистер... э... Дайсон, мое мнение, раз уж вы хотите его знать, заключается в следующем: я уверен, что мистер Блэк убил свою жену».

«Но как же вердикт? — воскликнул я. — Ведь присяжные вынесли свой вердикт на основании ваших показаний».

«Совершенно верно, они вынесли вердикт на основании моих показаний и показаний моего коллеги и, по-моему, поступили вполне разумно. Честно говоря, я не представляю, что еще они могли бы сделать. Тем не менее я остаюсь при своей, точке зрения и не боюсь признаться вам в этом. Меня не удивляет поступок Блэка — а я твердо уверен, что доктор убил жену. Полагаю, он имел на это право».

«Право! Какое же у него могло быть право?!» — воскликнул я. Сам понимаешь, такое высказывание порядком меня удивило. Тут мой собеседник развернул свое кресло и пристально посмотрел на меня, прежде чем ответить.

«Как я понял, вы не имеете отношения к науке? Стало быть, детали вам ни к чему. Я лично всегда возражал против попыток объединить психологию с физиологией. От этого союза страдают обе науки. Я, как специалист, лучше других представляю себе, непреодолимую бездну, безграничную пропасть, отделяющую сознание от материи. Нам известно, что любое изменение в сознании сопровождается перестройкой молекул серого вещества — и все. Какова связь между этими явлениями, почему они происходят одновременно — мы не знаем, и большинство авторитетов в медицине полагают, что нам и не суждено это узнать. И тем не менее вопреки общепринятой теории, анатомируя мозг миссис Блэк, я не сомневался, что передо мной не мозг умершей женщины — этот мозг вообще не принадлежал человеческому существу. Я видел ее лицо — плоское, лишенное выражения. Эта женщина была красива, но, честно говоря, даже за тысячу гиней я не решился бы взглянуть в лицо миссис Блэк, когда она была жива, да что там, даже за вдвое большую сумму».