Брайан Гарфилд - Жажда смерти

• Название: Жажда смерти
• Автор: Брайан Гарфилд
• Жанр: Триллер

---

Тут я спросил: “Вы хотите сказать, что этот убийца так же нормален, как и все мы?”

Безумие ведь термин судебный, не медицинский. Но мне как-то не очень верится в то, что этот человек чокнутый лунатик. Если не принимать во внимание совершение преступлений, в его поведении вы не найдете ничего чересчур иррационального. Интерпретировать это можно таким образом: логический результат определенной серии психологических посылов. Например, предположим, что это ветеран войны, недавно вернувшийся из Индокитая, где рядовым внушали, что если кто-либо выступает против тебя, достает, что лучше всего кинуть в противника разрывную гранату, В Южно-восточной Азии эти явления стали настолько обычными, что “разорвать на куски” стало привычным обозначением какого-либо инцидента в той части света.

– Вы подозреваете, что это может быть ветеран вьетнамской войны?

– Нет, не подозреваю. Он может оказаться ветераном, но доказательств у нас ведь нет. А если так окажется, то нам будет очень легко понять как он перенес на нашу почву и нашу действительность систему ценностей, усвоенную во Вьетнаме.

– Вы сказали, что линчеватель выражает фантазии большинство людей. Вам не кажется что его действия могут подвигнуть еще кого-нибудь на подобные акции?

– Имея перед глазами живой пример, я не удивлюсь, если подобные действия последуют.

– То есть вы утверждаете, что все мы на это способны – главное восприимчивости.

– Нет, не так. Тут требуется психопатическая индивидуальность такая, что способна на мутацию того, что мы считаем цивилизованными запретами. Вина, тревога, общественные правила, боязнь быть замешанным.

– То есть вы имеете в виду, что подобный человек не отличает добро от зла? Правового определения безумия?

– Да нет же. Я думаю, что он раз очень понимает отличие добра от зла. Может быть он в большой степени, чем все мы вместе взятые, моралист чем ханжа.

Доктор Перрен высокий лысоватый человек с монашеской тонзурою на макушке. Говорит, делая быстрые тело – и рукодвижения. В нем чувствуется огромная индивидуальность, почти подавляющая вас: увидев его легко понять, почему его так любят приглашать в качестве свидетеля на драматические процессы. Дойдя до этого места, он подкатил ко мне на кресле с колесиками и хлопнул по коленке:

– Главный фактор в том, что этот человек менее заторможен. Менее замкнут. Чувство вины за совершение преступление он делит с преступниками, которых убивают. У многих из нас бывает этакая мужская реакция на слышанное или виденное преступление, когда мы думаем про себя: “Убил бы сукина сына?” Но никого не убиваем. Мы поставлены в условия, когда находимся в прямо противоположном углу ринга по отношению к уголовникам, потому что не хотим скатываться до их уровня, чтобы отличаться от них. Видите ли, большинство людей нормально живет, пока их что – то не коснется. Не коснется впрямую. Мы можем претворяться. Можем балансировать на проволоке, пока умеем ставит преграды между собой и безнадежностью, провоцирующей насилие в нашем обществе. Большинстве не хочет знать, что именно подвигло этого человека на убийство.

Доктор Перрен профессионально улыбнулся; слова падали из его уст как тяжело камни, мне казалось, что он находиться на лекции студентов-первокурсников.

– На самом деле этот человек блуждает во тьме, он отсталый идеалист; могу почти с полной уверенностью утверждать, что он, судя по всему, на собственном опыт познал несправедливость и разочарование. Видимо он подвергся невыносимым пыткам, невыносимому давлению со стороны. Его опыт заставил его возненавидеть преступников до такой степени, что сама мысль о том, чтобы перед собственной смертью отправить несколько из них в ад кажется ему сладчайшей из всех возможных. Это его идея фикс: он переполнен яростью и направляет ее в действенное русло. Он ошеломлен всепоглощающей ненавистью.

Но я не вижу в этом отсутствия способности к размышлению. Возьмите, например, тот факт, что все его жертвы – или все жертвы, о которых нам известно убиты из одного и того же пистолета. В наше время, к сожалению, приходиться признать, что оружие достать не так уж сложно. Поэтому этот человек легко мог каждое свое преступление совершать с помощью пистолета. Но он этого не делает. Почему? Потому что он хочет, чтобы мы знали, что он здесь, рядом. Это послание городу, предупредительный, так сказать, крик.

– Типа тех звонков “придите-берите-меня-если-сможете” безумного убийцы из Сан-Франциско?

– Нет. Вы имели в виду Зодиакального Маньяка? нет, того можно с уверенностью назвать настоящим психопатом. Тот, судя по всему, приставал пистолет к виску и обнаружил, что и способен нажать на курок. С этого момента он вышел на улицу и стал искать, кто бы сделал за него работенку. Нет, наш человек не подвержен самодеструктивным припадком – или скажем так: это и основная мотивация его поступков. Он старается предупредить нас всех об опасностях, о которых большинство из нас не имеет ни малейшего представления, просто о них не догадывается, но которые близко затронули его самого. Он как бы говорит: нельзя поднимать ручки и претворяться, будто с преступностью ничего нельзя поделать. Он верит в то, что можно кое-что сделать, и верит в то, что показывает нам что именно.

Это все равно, что сказка о новом наряде короля.

Она ценна тем, что в ней появляется наивный мальчик, который честно и непредвзято сообщает о том что у короля вовсе нет никакой одежды. А пока в сказке не появился этот парнишка, она имела никакого значения. Улыбка на сей раз – уничтожительная.

– Не хочу произвести впечатления, что считаю этого человека местным храбрецом, сдерживающим преступность как тот мальчик сдерживал потоп, засунув пальчик в дырочку в дамбе. Сейчас множество людей начинают его таким путем идеализировать. На самом же деле он вносит вклад в анархию, которой, Бог тому свидетель, у нас и так предостаточно. Практически его убийства произвели такой эффект на сдерживание преступности, как две таблетки аспирина на заболевшего бешенством волка. Надеюсь, в вашей статье вы особо подчеркнете это положение. Бессмысленно прощать или оправдывать действия этого человека, или придавать им окраску высокоморальных. Этот человек – убийца.

– В этой связи, доктор, я бы хотел вспомнить слова ваших коллег, говорящих, что линчеватель не столько любит смотреть на мертвых, сколько на умирающих. И уж если он действительно мечтает о торжественной справедливости, то почему не бродит по улицам с инфракрасной фотокамерой и не снимает преступления на пленку, вместо того, чтобы убивать всех этих преступников?

– Я сам слышал подобные мнения. Но мне кажется, что здесь нужно говорить о другом. Этот человек сильно пострадал и перенес некое жестокое испытание. Теперь смотрите; если вы дадите человеку вселенную боли, чтобы он мог там жить, то он сделает все возможное, чтобы из нее выбраться. Можно предположить, что этот человек пытался получить формальную помощь от правосудия, но понял, что это бессмысленно. Поэтому его не волнует, предстанут ли преступники перед судом, его волнует немедленное прекращение опасности – избавляя мир от них единственным и наиболее надежным способом.

– Вы считаете, что это бывшая жертва преступления, которая собственными глазами видела оправдание преступника, или что-нибудь в этом роде?

– Это вполне, даже более чем возможно. Если вы знакомы с нашим судопроизводством, то наверняка вам должны быть известны случаи, когда обвинение с невероятным трудом месяцами выстраивает систему, которую рушит один единственный паразит-свидетель, который на все разумные доводы суда, отвечает полной несуразицей, разбивающей все аргументы, только потому, что ему не по нраву булавка прокурорского галстука или же у него есть сестра, похожая на мать обвиняемого. Правовая система нашего общества – это черт знает что, и нам всем это очень хорошо известно. Наказание, долженствующее удерживать его следующих попыток преступлений, должно быть мгновенным и беспристрастно-справедливым, а нашими законами не предусматривается ни того, ни другого. У меня такое чувство, что наш человек попробовал это лично, что он бывшая жертва.

Для Психиатра с большой буквы у доктора Перрена отыскались чересчур неортодоксальные идеи. Это я ему и высказал:

– Скажите, для людей вашей профессии более привычно иметь дело с обвиняемыми, не так ли? С той точки зрения, что преступление – это болезнь, нуждающаяся в лечении, и всякое такое?..

– Не стал бы прибегать к этим древним шибболетам. Я совершенно убежден в том, что так называемые гуманитарные подходы только вредят нашему обществу. Законы нужны нам только для того, чтобы защищаться. Преступая через закон, человек ранит общество. Я давным-давно перестал подходить к преступлению с терапевтической точки зрения, исключая лишь те дела, где мы имели дело с исключительной явной возможностью излечения, с людьми просто сбившимися с правильного пути – например с сексуальными нападениями, которые можно лечить применением разного вида наркотических средств или психотерапевтическими методами. Но мы слишком далеко зашли в своем сюсюканье с настоящими преступниками. Функция наказания направлена не на исправление преступника, но на защиту общества; она должна предотвращать и направлять по пути истинному сбившихся с этого пути. Основная идея помещения преступников в тюрьму такова: мы убираем опасность с улиц на время отсидки; эти люди выключены из системы, в которой они могли бы еще и еще совершать неправомерные поступки. Теоретически и смертная казнь направлена на ко же самое, только здесь добиваешься перманентного эффекта. Если мне будет позволено высказать несколько рискованное предположение, то я бы сказал, что наш “линчеватель” добивается того же самого, что и закон чтобы данные люди больше никогда больше не совершали преступлений. Первейшую цель защиты общества мы все больше и больше забываем в погоне за защитой прав обвиняемых – и вполне возможно, что это именно то, о чем этот человек хочет нам напомнить.