Николай Гарин-Михайловский - Гимназисты (Семейная хроника - 2)

• Название: Гимназисты (Семейная хроника - 2)
• Автор: Николай Гарин-Михайловский
• Жанр: Русская классическая проза

---

Карташев слушал, и в первый раз с этой стороны освещались пред ним его товарищи: до сих пор мерило было другое, и между ними всеми всегда выдвигался и царил Корнев.

- У Семенова натянутость некоторая, - продолжала Аглаида Васильевна.

- Мама, ты заметила, как Семенов ходит? - быстро спросила Наташа, и, немного расставив руки, вывернув носки внутрь, она пошла, вся поглощенная старанием добросовестно представить себе в этот момент Семенова.

- А твой Корнев вот так грызет ногти! - И Зина карикатурно сгорбилась в три погибели, изображая Корнева.

Наташа внимательно, с какой-то тревогой следила за Зиной и вдруг, весело рассмеявшись, откидывая свою косу, сказала:

- Нет, не похож...

Она решительно остановилась.

- Вот...

Она немного согнулась, уставила глаза в одну точку и раздумчиво поднесла свой маленький ноготок к губам: Корнев, как живой, появился между разговаривавшими.

Зина вскрикнула: "Ах! как похож!" Наташа весело рассмеялась и сразу сбросила с себя маску.

- Надо, Тёма, стараться держать себя лучше, - сказала Аглаида Васильевна, - ты страшно горбишься... Мог бы быть эффектнее всех своих товарищей.

- Ведь Тёма, если б хорошо держался, был бы очень представительный... подтвердила Зина. - Что ж, правду сказать, он очень красив: глаза, нос, волосы...

Тёма конфузливо горбился, слушал с удовольствием и в то же время неприятно морщился.

- Ну, что ты, Тёма, точно маленький, право... - заметила Зина. - Но все это у тебя, как начнешь горбиться, точно пропадает куда-то... Глаза делаются просительными, точно вот-вот копеечку попросишь...

Зина рассмеялась. Тёма встал и заходил по комнате. Он мельком взглянул на себя в зеркало, отвернулся, пошел в другую сторону, незаметно выпрямился и, направившись снова к зеркалу, мельком заглянул в него.

- А как ловко танцевать с Рыльским! - воскликнула Зина. - Не чувствуешь совсем...

- А с Семеновым я все сбивалась, - сказала Наташа.

- Семенову непременно надо от двери начинать. Он ничего себе танцует... с ним удобно... только ему надо начать... Дарсье отлично танцует.

- У тебя очень милая манера, - бросила мать Зине.

- Наташа тоже хорошо танцует, - похвалила Зина, - только немножко забегает...

- Я совсем не умею, - ответила Наташа, покраснев.

- Нет, ты очень мило, только торопиться не надо... Ты как-то всегда прежде кавалера начинаешь... Вот, Тёма, не хотел учиться танцевать, закончила Зина, обращаясь к брату, - а теперь бы тоже танцевал, как Рыльский.

- А ты бы мог хорошо танцевать, - сказала Аглаида Васильевна.

У Тёмы в воображении представился он сам, танцующий, как Рыльский: он даже почувствовал его pince-nez на своем носу, оправился и усмехнулся.

- Вот ты в эту минуту на Рыльского был похож, - вскрикнула Зина и предложила: - Давай, Тёма, я тебя сейчас выучу польку. Мама, играй.

И неожиданно, под музыку Аглаиды Васильевны, началась дрессировка молодого медвежонка.

- Раз, два, три, раз, два, три! - отсчитывала Зина, приподняв кончик платья и проделывая перед Тёмой па польки.

Тёма конфузливо и добросовестно подпрыгивал. Наташа, сидя на диване, смотрела на брата, и в ее глазах отражались и его конфузливость, и жалость к нему, и какое-то раздумье, а Зина только изредка улыбалась, решительно поворачивая брата за плечи, и приговаривала:

- Ну, ты, медвежонок!

- Ой, ой, ой! Четверть первого: спать! спать! - заявила Аглаида Васильевна, поднявшись со стула, и, осторожно опустив крышку рояля, потушила свечи.

Жизнь шла своим чередом. Компания ходила в класс, кое-как готовила свои уроки, собиралась друг у друга и усиленно читала, то вместе, то каждый порознь.

Карташев не отставал от других. Если для Корнева чтение было врожденною потребностью в силу желания осмыслить себе окружающую жизнь, то для Карташева чтение являлось единственным путем выйти из того тяжелого положения "неуча", в каком он себя чувствовал.

Какой-нибудь Яковлев, первый ученик, ничего тоже не читал, был "неуч", но Яковлев, во-первых, обладал способностью скрывать свое невежество, а во-вторых, его пассивная натура и не толкала его никуда. Он стоял у того окошечка, которое прорубали ему другие, и никуда его больше и не тянуло. Страстная натура Карташева, напротив, толкала его так, что нередко действия его получали совершенно непроизвольный характер. С такой натурой, с потребностью действовать, создавать или разрушать - плохо живется полуобразованным людям: demi-instruit - double sot*, - говорят французы, и Карташев достаточно получил ударов на свою долю от корневской компании, чтоб не стремиться страстно, в свою очередь, выйти из потемок, окружавших его. Конечно, и читая, по множеству вопросов он был еще, может быть, в большем тумане, чем раньше, но он уже знал, что он в тумане, знал путь, как выбираться ему понемногу из этого тумана. Кое-что уж было и освещено. Он с удовольствием жал руку простого человека, и сознание равенства не гнело его, как когда-то, а доставляло наслаждение и гордость. Он не хотел носить больше цветных галстуков, брать с туалета матери одеколон, чтоб надушиться, мечтать о лакированных ботинках. Ему даже доставляло теперь особенное удовольствие неряшество в костюме. Он с восторгом прислушивался, когда Корнев, считая его своим уже, дружески хлопал по плечу и говорил за него на упрек его матери:

______________

* Полуобразованный - вдвойне дурак (франц.).

- Куда нам с суконным рылом!

Карташев в эту минуту был бы очень рад иметь самое настоящее суконное рыло, чтоб только не походить на какого-нибудь франтоватого Неручева, их соседа по имению.

Компания после описанного вечера, как ни весело провела время, избегала под разными предлогами собираться в доме Аглаиды Васильевны. Аглаиду Васильевну это огорчало, огорчало и Карташева, но он шел туда, куда шли все.

- Нет, я не сочувствую вашим вечерам, - говорила Аглаида Васильевна, учишься ты плохо, для семьи стал чужим человеком.

- Чем же я чужой? - спрашивал Карташев.

- Всем... Прежде ты был любящим, простым мальчиком, теперь ты чужой... ищешь недостатки у сестер.

- Где же я их ищу?

- Ты нападаешь на сестер, смеешься над их радостями.

- Я вовсе не смеюсь, но если Зина видит свою радость в каком-нибудь платье, то мне, конечно, смешно.

- А в чем же ей видеть радость? Она учит уроки, идет первой и полное право имеет радоваться новому платью.

Карташев слушал, и в душе ему было жаль Зины. В самом деле: пусть радуется своему платью, если оно радует ее. Но за платьем шло что-нибудь другое, за этим опять свое, и вся сеть условных приличий снова охватывала и оплетала Карташева до тех пор, пока он не восставал.

- У тебя все принято, не принято, - горячо говорил он сестре, - точно мир от этого развалится, а все это ерунда, ерунда, ерунда... яйца выеденного не стоит. Корнева ни о чем этом не думает, а дай бог, чтоб все такие были.

- О-о-о! Мама! Что он говорит?! - всплескивала руками Зина.

- Чем же Корнева так хороша? - спрашивала Аглаида Васильевна. - Учится хорошо?

- Что ж учится? Я и не знаю, как она учится.

- Да плохо учится, - с сердцем пояснила Зина.

- Тем лучше, - пренебрежительно пожимал плечами Карташев.

- Где же предел этого лучше? - спрашивала Аглаида Васильевна, - быть за неспособность выгнанной из гимназии?

- Это крайность: надо учиться середка наполовинку.

- Значит, твоя Корнева середка наполовинке, - вставляла Зина, - ни рыба ни мясо, ни теплое ни холодное - фи, гадость!

- Да это никакого отношения не имеет ни к холодному, ни к теплому.

- Очень много имеет, мой милый, - говорила Аглаида Васильевна. - Я себе представляю такую картину: учитель вызывает "Корнева!" Корнева выходит. "Отвечайте!" - "Я не знаю урока". Корнева идет на место. Лицо у нее при этом сияет. Во всяком случае, вероятно, довольное, пошлое. Нет достоинства!

Аглаида Васильевна говорит выразительно, и Карташеву неприятно и тяжело: мать сумела в его глазах унизить Корневу.

- Она много читает? - продолжает мать.

- Ничего она не читает.

- И не читает даже...

Аглаида Васильевна вздохнула.

- По-моему, - грустно говорит она, - твоя Корнева пустенькая девчонка, к которой только потому нельзя относиться строго, что некому указать ей на ее пустоту.

Карташев понимает, на что намекает мать, и скрепя сердце принимает вызов:

- У нее мать есть.

- Перестань, Тёма, говорить глупости, - авторитетно останавливает мать. - Ее мать такая же неграмотная, как наша Таня. Я сегодня тебе одену Таню, и она будет такая же, как и мать Корнева. Она, может быть, очень хорошая женщина, но и эта самая Таня при всех своих достоинствах все-таки имеет недостатки своей среды, и влияние ее на свою дочь не может быть бесследным. Надо уметь различать порядочную, воспитанную семью от другой. Не для того дается образование, чтоб в конце концов смешать в кашу все то, что в тебя вложено поколениями.

- Какими поколениями? Все от Адама.

- Нет, ты умышленно сам себя обманываешь; твои понятия о чести тоньше, чем у Еремея. Для него не доступно, то что понятно тебе.