Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

• Название: История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
• Автор: Екатерина Матвеева
• Издательство: ШиК
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-86628-038-8

Издательство «ШиК» представляет роман Екатерины Матвеевой, первое художественное произведение автора, прошедшего трудный путь сталинской каторги — «История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек».

Опять Гулаг, опять сталинские лагеря? Да. — Гулаг, сталинские лагеря, но здесь, прежде всего, произведение в жанре русской классической прозы, а не воспоминания, ограниченные одной судьбой, это итог долгих раздумий, это роман с художественными достоинствами, ставящими его в ряд редкостной для нашего времени литературы, с живыми образами, с мастерски раскрытыми драматическими коллизиями. Это полифоническое произведение, разрез нашего общества в его зеркальном отражении в Гулаге и зеркальное отражение Гулага в «вольной жизни». Автор ищет ответ на жгучий вопрос современности: почему в одночасье рухнул, казалось бы, несокрушимый монолит коммунистического режима, куда и почему исчезли, как тени, «верующие» в его справедливость и несокрушимость. И все же, прежде всего, это роман, развитие сюжета которого держит у читателя неослабевающий интерес с первых и до последних страниц.

---

— Береги его, Надюша! Он ведь еще совсем мальчишка, да-да, взрослый ребенок!

Надя не выдержала и рассмеялась, вспомнив, как двинула его однажды за неумеренную, поспешную пылкость, вопреки ее желанию. Но он понял за что и даже не обиделся.

— Дитя! Совсем дитятко неразумное! — согласилась она.

— Да отчего же поездом? Самолетом бы нужно, быстрее, — вздохнула Серафима Евгеньевна, целуя ее на прощанье.

— Это я нарочно! Если у него кто там завелся вместо меня, пусть поторопится выселить! — озорно поблескивая темными глазами, пояснила Надя, мысленно поражаясь своему приподнятому настроению. Отчего? — она и сама не знала.

На смену ее недавнему унылому отупению к ней пришло чувство радостного освобождения, настоящей свободы!

Будущее уже не казалось ей, как совсем недавно, вереницей бессмысленных, бесцельных дней. Теперь она знала, что в свой отпуск они с Володей не будут гадать, куда им поехать. И отправятся они не в Гагры, не в Сочи, и даже не на самый модный курорт «Золотые пески», в Болгарию, а поедут в Ленинград, любимый город Саши Тарасова. Там они отыщут новое кладбище и его могилу.

«Я поклонюсь ему до самой земли, — думала Надя, — и скажу: «Спи спокойно, Саша! Не всякое зло проходит безвозмездно в этом мире!». А глаза мои будут сухие, без слез, я сдержусь…».

Было и еще одно место, где обязательно пообещала себе побывать Надя. Воркута. Ей хотелось убедиться собственными глазами, что действительно рухнули прогнившие опоры вышек и они пусты. Нет больше проволоки на зоне и предзонниках для политических зечек, а сами зечки освободились и разъехались кто куда, о чем ей сказал Лев. Не дымит и развалилась старая пекарня, потому что некому и не для кого печь хлеб. Дома, где жила лагерная охрана, тоже пусты, и уехала в свой родной Порхов, на Красноармейскую улицу, идеальная шмоналка Шура Перфильева.

«Вот только место, политое его кровью, я, пожалуй, не найду, оно, наверное, заросло высокой зеленой травой, — говорила себе Надя. — И когда я увижу новую, незнакомую мне Воркуту, она не будет больше мне сниться в страшных снах. Поеду я туда, конечно же, теплым летом и без Володьки. Он не одобрит этой поездки. Назовет меня слезливо-сентиментальной Коброй. Я не обижусь, такая я и есть! И глаза мои, как сказала мне однажды в палате-изоляторе медсестра Дуся, на мокром месте расположены».

Прощаясь с ней, уже в вагоне, Лев бережно, по-отечески расцеловал ее в обе щеки и наказал:

— Не вздумайте вернуться без внучки, дверь не открою! И, если бы такое ей сказали раньше, Надя обиделась бы, негодуя, запротестовала: «— Что вы! Мне учиться надо, я должна петь, я певица!»

Теперь же только грустно улыбнулась.

— Что Бог даст. На все Его святая воля!

Ночью, когда вагон угомонился, и ее сосед по купе захрапел на разные голоса, Надя, несмотря на усталость, спать не могла и была рада остаться, наконец, наедине со своими мыслями. Совесть ее была спокойна, наоборот, она считала, и не сыскалось бы силы убедить ее в обратном, что исполнила свой долг, предначертанный свыше, умертвив настоящего оборотня в человеческом образе. В любую минуту она была готова ответить за свой поступок, как некогда ответила своим судьям Шарлотта Корде, убив Марата: «Я убила одного, чтоб спасти сотни тысяч, убила негодяя, чтобы спасти невинных, я умертвила кровожадное животное…». И не только из ненависти к кровавому деспоту был убит «Друг народа» Марат. Шарлотта Корде мстила за смерть своего возлюбленного, офицера, казненного безо всякой вины, по приговору Марата.

Надя была убеждена и свято верила, что не сама она, а Провидение шаг за шагом вело ее к исполнению этого предначертания. Все силы небесные со дня гибели Клондайка помогали ей. И люди, которые волей или неволей были ее помощниками, возникали по воле Всевышнего. Оттого и не страшилась она людского суда, уверенная в том, что была лишь орудием в руках Высшего судии.

Без колебания Надя отвергла бы предложение сдать Волка властям. Это она расценила бы как подлое предательство по отношению не к нему, а погибшим от его рук. Конечно же, Анна Вейгоца — мадам Брюстер за деньги нашла бы пути-дороги, чтобы спасти от расстрела[13] своего сотоварища, зная, какой хвост он потащил бы за собой, и даже за рубеж.

Заменили бы ему расстрел каторгой, сроком, послали бы снова на «Известковый» или на «Цементный», откуда он опять бежал, еще много раз обагрив свои руки в крови. Жестокая?

А дальше она припомнила, как в далеком детстве, задолго» до войны, мать нашла в кладовой старую резиновую галошу с выводком красных, голых крысят. Пришла тетя Маня и утопила их в ведре с водой, а Надя и Алешка горько плакали от жалости, умоляя не лишать их жизни. Припомнила всех птенцов, выпавших из гнезд, которых они подбирали и старались выкормить, и тоже рыдали, когда те гибли. И цыплят, купленных в зоомагазине на Арбате, которые вырастали в драчливых петушков и никто не мог зарубить их, ни мать, ни отец. Приходилось просить соседа, а детей обманывать, иначе они не стали бы есть лапшу из «своих». Она не была жестокой, но оборотню не место среди людей.

«Я не в обиде на тебя, моя судьба! Пять лет без малого проскиталась по тюрьмам и лагерям за убийство, не тронув никого и пальцем. Считай, это был мой аванс тебе! Теперь мы с тобой в расчете… Мне еще предстоит долгий и откровенный разговор с моим Володей. Я, наконец, расскажу ему все о себе, все, с самого начала. С дома на Тургеневской улице в Малаховке, о «добром» следователе и гибели несчастного Сашка, о моих мечтах, оставленных на Собачьей площадке, об этапах и прекрасной Бируте, о страшной смерти голубоглазой Аси, о восстаниях и расстрелах, и, конечно же, о Саше Клондайке. Все, как на исповеди, как на духу, не забуду ничего! Час настал!

Пусть он узнает, что когда он в первый раз взял в руку теннисную ракетку и сделал первый ход на шахматной доске, молодые парни немногим старше его, тоже возможно будущие светила науки, поэты, писатели, композиторы и музыканты, волею злого рока были ввергнуты в горнило войны, познали ад на земле и закончили свой бесславный поход зеками и каторжанами. И, родись он, Володя, всего тремя-пятью годами раньше, тоже мог очутиться там, средь них. Интересно, что он мне ответит? Поймет и осудит прошлое или равнодушно скажет: «— Что было, то прошло»?

Наверное, это займет не один вечер, и голос мой устанет, а сердце заболит от горечи воспоминаний, но я должна знать, нужна ли ему «девушка с сомнительным прошлым», «темная лошадка», как однажды назвал меня Филя.

Или пока еще перед законом нас связывает только маленький штамп в паспорте, а любовь умрет, не выдержав кошмара моей исповеди, можно разлететься в разные стороны.

Пусть решит сам, будет ли он для меня «больше всего на свете, больше, чем моя жизнь» или я уйду в небыль, растворюсь в пространстве…

Однако, поразмыслив еще, она передумала: «А, пожалуй, не все. Пусть у меня будет моя маленькая тайна от всех на свете! Я расскажу ему только то, что случилось со мной до встречи с «Козырным Тузом», иначе он не поверит мне, сочтет меня фантазеркой, засмеется: «Кобра — фантазерка! Фантастика! Куда тебя занесло, нафталиновая Кобра! Такого быть не может!»

И сразу поставит под сомненье мою искреннюю исповедь.

А разве вся моя жизнь не похожа на фантастику?

Но ведь все это было! Было же, и еще живы свидетели, хоть уходят они с каждым днем и осталось их уже совсем немного…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Год 1955 был ознаменован в Речлаге, как рассвет «эпохи позднего Реабилитанса», а уже к середине 56-го «Реабилитанc» достиг своего апогея.

Уехать с Воркуты в то время было неимоверно трудно. Поезда шли переполненные, у билетных касс скапливались длинные очереди. Освобождались послевоенные десятилетники, честно отбыв свой срок «от звонка до звонка», неказненные власовцы, бандеровцы с «детскими сроками» — 10 лет, военнопленные из немецких концлагерей, перекочевавшие с Майданеков в Воркуту, освобождался десятый пункт статьи 58-й — болтуны-политиканы, безродные космополиты и пр. пр.

Комиссии по реабилитациям работали, не покладая рук, но можно ли было быстро рассеять население такой страны, как Речлаг? На руки выдавались простые справки с фотографией, и айда — пошел!

Наверху, в самом сердце Лубянки, тоже происходили ощутимые катаклизмы — были ликвидированы Особые совещания (ОСО) и скорые на расправу, щедрые на раздачу сроков трибуналы. И само министерство ГБ было переименовано в Комитет ГБ.

Новый хозяин Комитета И.Серов, был памятен многим зечкам как один из руководителей «великого исхода» — переселения народов Прибалтики, Украины и Белоруссии в Сибирь. Еще был знаменит Серов тем, что командовал депортацией Крымских татар и народов Кавказа, а осенью 1956 года особо отличился в дни «Венгерских событий». Многонациональный ОЛП Кирпичный завод № 2 хорошо был знаком с новым председателем Комитета ГБ, хотя и заочно.