Канта Ибрагимов - Седой Кавказ

• Название: Седой Кавказ
• Автор: Канта Ибрагимов
• Жанр: Современная проза

Роман «Седой Кавказ», опубликованный в 2001 г., – остросюжетное, динамичное и захватывающее произведение. В нем как нигде более показана полная деградация и разложение советского строя, описан механизм распада огромной державы под величественным названием СССР. Эта перемена приводит к масштабным социальным потрясениям, меняет не только устои, но и жизненные ориентиры некоторых людей. «Седой Кавказ» – масштабное и где-то эпическое произведение. В нем много остроконечных граней, которые представлены в разных оттенках. Несмотря на то, что здесь так же, как и в «Прошедших войнах», описан драматический период, все же этот роман в целом представляет собой яркое, жизнеутверждающее, человечное произведение, так как он о чистой, красивой и трогательной любви.

---

– Назначили, – слегка дергая вожжи, вполголоса ответил Домба.

– А ты что, грамотный что ли?

– Хм, – ухмыльнулся председатель. – Пока ты сидел, мы как-то учились.

– Правильно, пока я служил, воевал и отсиживал за тебя, ты здесь жирел, да грамоту изучал. – Уперся Денсухар колючим взглядом в выбритое лицо Докуева. – Ты мне лучше скажи, как это ты умудрился от армии увильнуть? А?

Самбиев локтем резко ткнул Докуева в бок, ядовитая улыбка застыла на его губах.

– Не служил, значит, по здоровью не мог. Что это ты стал старое вспоминать?

– Это не старое, а живое. Я ведь знаю, что ты в паспорте дату рождения поменял, а потом всю войну до выселения по горам шастал, а теперь в председатели вылез.

– Но-но-но, – не на шутку возмутился Докуев, – ты что это несешь?

Злая решимость появилась на лице председателя сельсовета. Однако битый по-всякому Самбиев знал, как себя вести, он еще шире улыбнулся, обнажив припухшие темно-бордовые болезненные десны и редкие, покрытые табачной гарью и кариесом, искривленные зубы. Он ближе придвинулся к попутчику и, как будто их могли подслушать, на ухо по-змеиному прошипел:

– Я ведь все знаю… Знаю, как тебя в Казахстане за воровство посадили, и почему-то быстро выпустили… Все знаю… Знаю, какой ты податливый и паскудный. С детства знаю… Почему, ты думаешь, твоих подельников всех засадили, а тебя, главного, пожурили и выпустили? Заложил всех и обязательства о верности подписал. Ха-ха-ха.

От смрадного запаха изо рта Самбиева и от этих мерзких слов Докуев весь сморщился, в отвращении пытался отодвинуться подальше.

– Что ты морщишься, мерзавец, ведь ты наших братьев заложил? – еще больше напирал Самбиев, только теперь на лице его горела злая решимость.

– Ты что несешь, ненормальный? – вскричал пискляво Докуев; страх и удивление появились в его расширенных глазах. – Я к тебе с добром, а ты… дрянь неблагодарная, – в его нежных руках судорожно затряслись вожжи. – А ну слезай, иди вон.

И Докуев локтем, брезгливо, несильно стал отталкивать пришельца.

– Иди отсюда, пошел прочь, снова тебя засадить надо, – громче стал возмущаться он, останавливая коня, – слезай, кому говорю, – тяжело задышал Домба.

Вновь на лице Самбиева застыла отвратительная улыбка, еще больше грудью он навалился на председателя сельсовета, нахально, с силой отстраняя его локоть, и снова прошипел на ухо:

– Я специально прислан твоими подельниками, не хотел я с этого жизнь на свободе начинать, но раз ты сам в руки первый попался – ничего не поделаешь, придется слово держать, и какая мне и тебе разница – сегодня или завтра. Мне все равно терять нечего… Стукач.

Докуев весь сжался, он внутренне кипел и готовился к взрыву, к яростному отпору, но в это время что-то острое, твердое, страшное с силой и болью уперлось и, казалось, вонзилось ему в бок.

– Не дергайся, – уже совсем другим, твердым и жестким, голосом четко сказал Самбиев. – Трогай коня, и вон там заворачивай в лес, к нашему роднику.

…В поздних сумерках, когда на западе небосклон только чуть рдел и сельчане, измотавшись от колхозных забот, разошлись по своим жилищам, в Ники-Хита вскачь въехала бричка председателя сельсовета. Вожжи были в руках Самбиева, он часто бил плетью коня, а рядом, пьяно свесив голову, размахивая руками, пел неприличную песню Докуев.

– Самбиев Денсухар вернулся, – полетела молва по селу.

– Ко мне во двор, – повелевал Докуев. – Накрывай стол, жена, мой друг детства вернулся. Собирай ловзар *.

Село зашевелилось, загудело. Где-то заиграла гармошка, ей в такт забил барабан. Народ хлынул к дому председателя. Во дворе Докуева в бешеном темпе гарцевали лезгинку…

Денсухар давно уже спал в специально отведенной для него комнате, а жена Домбы, длинная и худющая Алпату, все еще ворчала на лежащего, уткнувшись в стенку, пьяного мужа.

– Как ты посмел, сумасшедший, связаться с этим уголовником? Ты что, забыл, что тебе предлагают повышение в городе? Все сгубил, дрянь пьяная… Ты только проспись, я тебе еще утром устрою… И когда эта голытьба со двора уйдет, – выглянула она в окно. – Ух, пьянь паразитная, если бы не я, всю семью сгубил бы… Что теперь будет? Как бы кто не донес!… Тоже мне, нашел друга детства.

Домба со стоном перевернулся на спину и прерывисто, тонко, со свистом захрапел.

* * *

Далеко за полночь Самбиев проснулся. Хотя мучила жажда и все внутри болело от накануне выпитого спиртного, он все-таки испытывал какое-то невероятное, давно позабытое блаженство и комфорт. В первое мгновение не мог понять, где он. Боясь шелохнуться, по многолетней закалке заключенного стал шарить широко раскрытыми глазами по сторонам.

Свежее, еще отдающее хозяйственным мылом и угольным утюгом белье, теплое одеяло, туго набитая подушка с запахом верблюжьей шерсти и главное – мягкая, до невозможности глубоко прогибающаяся металлическая кровать с узорчатыми спинками.

Нежный лунный свет проникал в окно, наполнял комнату уютом и спокойствием. В слегка приоткрытую форточку дул прохладный, сыроватый ветер. Было до того тихо, что Денсухар слышал свое дыхание. Наконец он понял, где он, и все вспомнил. От мысли, как он моментально сообразив, объегорил Докуева, ему стало весело, и лицо его в лунном полумраке просияло. Хотя Самбиев и врал о подельниках Докуева, слух этот гулял по зонам, и если бы доли правды не было в нем, Докуев не поддался бы на открытый шантаж и угрозу. А после выпитого спиртного Домба и вовсе «раскололся» перед Самбиевым, который в пылу дружбы и кровного родства решил не только миловать заблудшего односельчанина, но даже опекать его впредь от происков злоумышленников и злоязычников. Более того, Самбиев под конец пьянки дал слово другу, что он возьмет его не только под опеку от уголовников, но и создаст Докуеву некий ореол мученика и борца за тейповые *, деревенские и даже общенациональные интересы. Разумеется, все эти услуги требовали от друга детства небольших, по мнению Денсухара, моральных и, что более существенно для Самбиева и не очень для Докуева, материальных издержек. Конечно, они клялись друг другу, что деньги – это далеко не главное в их взаимоотношениях, но в то же время Докуев, волею судьбы оказавшийся в более благоприятных обстоятельствах, не может и не должен оставить друга в беде, тем более не дать каких-то бумажек, то есть денег. И Докуев долго доказывал неожиданно объявившемуся другу, что он много о нем думал, переживал и не сегодня-завтра хотел написать письмо, послать деньги, посылку и даже поехать за ним на Север. Короче, все было по-братски, просто мешали некоторые враждебные силы, в том числе и «скотина жена», и «тупость односельчан».

Потом Самбиев вспомнил о своем доме, отданном властью под сельсовет, о своем одиночестве, и ему стало тоскливо.

С этими думами он пролежал так долго, что лунный свет в переплете оконных рам переполз с его груди к ногам, остроконечными ромбиками.

Несмотря на то что лежать в уютной кровати было приятно, жажда нестерпимо одолевала его. Он осторожно встал (кровать предательски заскрипела), быстро нашарив одежду, облачился в нее и на цыпочках вышел в сени, освещенные чадящей керосиновой лампой. На широкой лавке у входной двери стояли три прикрытых крышками эмалированных ведра. Денсухар в спешке кружкой полез в первое с краю ведро и, только когда поднес сосуд ко рту, понял, что набрал молока. От жирного запаха его чуть не стошнило, он резко отстранил кружку от сморщенного лица, и она неожиданно выпала из его рук, задевая ведра. Самбиев со злостью сплюнул, сделал шаг к выходу и, видимо от хромоты, на сгустившемся за ночь молоке ноги заскользили; он, пытаясь сохранить равновесие, за что-то схватился, опора оказалась ненадежной, и он полетел с шумом на пол, опрокидывая ведра, лавку и еще какую-то утварь. Через мгновение в спешке скинул крючок и выскочил на улицу. На залитом лунным светом дворе соображал, где ворота. Вдруг забренчала цепь, и черной тучей, грозно рыча, на него бросилась громадная собака. С невиданной прытью Самбиев бросился в сторону, и с удивлением для себя оказался на плетне. Прыгающая с рычанием на цепи собака была теперь не опасна, и Денсухар от души на русском обматерил ее и ее хозяев, помахал кулаком и с трудом, медленно слез на улицу. Сориентировавшись, засеменил к реке. Жадно, из пригоршней, с наслаждением, чуть ли не задыхаясь, пил воду, омывал лицо, руки до локтей. Потом торопливо, почти бегом тронулся вверх по руслу к родному дому. Яркая луна, устав за ночь, лениво зависла над дальним с горбинкой хребтом. На фоне звездного неба, все больше и больше заслоняя его, внушительно вырастала крона величавого бука. Денсухар напрямик бросился к дереву, распростертыми руками обхватил необъятный ствол, как к родному существу прижался к нему всем своим изможденным телом, задрожал и невольно тихо зарыдал, вспоминая мать, отца, детство.