Борис Липатов - Блеф

• Название: Блеф
• Автор: Борис Липатов
• Издательство: Областлит
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1928

---

Ирена обеими руками протянула пакет. Годар, без излишней торопливости, взял свёрток под мышку.

— Я сразу решил, что вы француженка, — потому что французский текст письма написан женской рукой… Это очень приятно!

— Где ваш товарищ, мосье?..

— …Годар… — подхватил, поклонившись, беглый каторжник.

— Он здесь! Марсель!

Пулю вылез из кустов и довольно угрюмо поклонился.

— Вот это мой товарищ по несчастью — Марсель Пулю, — представил Годар своего мрачного компаньона, а это, без сомнения, хозяйка острова, мадемуазель… Я бы охотно представил, но… — Годар комически развёл руками.

— Я представлюсь сама: Ирена Ла-Варрен, директор треста, которому принадлежит островок.

— Директор треста?! Простите, мадемуазель, но было бы любопытно узнать, в какой стране этот трест и в каких он отношениях с Раймондом Пуанкаре?

— Трест — чисто американское предприятие!.. Я удивлена вопросом, касающимся этого мясника Пуанкаре…

— Мясника?! О! Совершенно правильно! Разрешите представиться: беглые политические каторжники. Удрали с Маркизских островов, чтобы не знать, в какой точке земного шара мы находимся, какой у вас день и число и не иметь понятия — любезности какого океана мы обязаны, что нас выкинуло на песок.

— Вы… коммунисты? — почти опасливо спросила Ирена.

— О, да! — прямо взглянув на неё, ответил Годар. — И автоматически — ваш классовый враг, поскольку вы возглавляете какой-то трест и, следовательно, предприятие чисто эксплоататорское.

— Нет, нет! — умоляюще подняла руки Ирена, — наш трест совсем не то, что вы думаете. Ах зачем вы коммунисты!

— Разве это так ужасно, мадемуазель, выражаясь банально, сделать попытку снять оковы? Разве преступно иметь желание преобразовать общество так, чтобы оно было застраховано от необходимости изредка устраивать Марнские гекатомбы? Разве…

— У меня отец убит на Марне! — горестно воскликнула Ирена и, сев на песок, напряжённо заплакала.

Годар поспешно сунул свёрток Пулю и, подсев на корточки около девушки, с грубоватой нежностью шершавой ладонью провёл по её белокурым волосам.

Ирена, всхлипывая, взглянула на Франсуа, добрыми глазами смотревшего на неё, и сквозь неулегающуюся обиду, внезапную пустоту, постепенно довела до сознания мысль, простую и молодую, мысль, заитожившую нервное напряжение последних дней и начало разговора, разговора в самых майн-ридовских условиях, мысль, заставившую в улыбке развести вздрагивающие губы, обжигаемые солёной влагой слёз.

И ещё раз подумала, вставая, опираясь на плечо Годара: «Он очень красивый малый».

Было тепло и радостно обмениваться дальнейшими фразами.

7. Ковбоев говорит: пасс!

Ковбоев, переминаясь с ноги на ногу, встрёпанный и взволнованный, ждал Ирену. Его брючный карман довольно странно топырился, и, по настоянию заметившей его приготовления Ирены, он извлёк оттуда, страшно смутившись, огромный автоматический пистолет.

Ковбоев отчаянно хлопал глазами, пока Ирена стыдила его. Её колкие слова сделали Ковбоева похожим на цветок из гербария, так он погнулся и покривился под ударами её слов.

— Вот что, рыцарь! Надо сегодня выбрать момент и созвать на заседание членов синдиката. Я столковалась с этими… безработными. Амплуа марсиан им очень улыбается. Минимум, т. е. я хочу сказать полное отсутствие, человеческой речи, а следовательно и внезапных расспросов их весьма устраивает…

Потом, вдруг круто уставившись на Ковбоева, Ирена спросила:

— Мистер Ковбоев, ведь вы, кажется, социалист? — И под утвердительный кивок, сопровождённый неопределённым жестом пальцев, Ирена продолжала: — так вот, не сможете ли вы, с самой лучезарной объективностью, проформулировать цели, преследуемые коммунистами?

Ковбоева взяла оторопь.

— Вы это вдруг с чего?! — воскликнул он.

— Просто мне, как директору синдиката, захотелось уяснить некоторые стороны моего компаньона, вернее его журналистские качества.

— Начну огулом… Цели, — Ковбоев, приступая к крамольному разговору, понизил голос, — надо сказать весьма порядочные… Но не приходится закрывать глаза на их утопичность…

— Я не об этом вас спрашиваю! — отрезала Ирена.

Ковбоев пожал плечами.

— Приходится удивляться, мадемуазель, что меня подозревают в консерватизме. Ну, хорошо. В этом доля истины, — лучше быть консерватором, нежели согласиться со способом насаждения коммунистических идей… Ведь нельзя же, учась молоть мясо на мясорубке, предварительно отвертеть себе несколько пальцев.

— Пожалуйста, без кустарно-художественных сравнений! Если святейшие патеры не гнушались ради весьма прозрачных расчётов возглашать «цель опра…..»

— Эх!.. — оборвал Ковооев, — сказал бы я вам, мадемуазель, по-русски! Сам знаю! Сам понимаю! Все-то цели коммунистов, средства их и приёмы — нечем крыть!

И, подавленный собственными словами, Ковбоев сочно сплюнул и в волнении раскурил трубку.

8. Большой водный перегон

Пароход прошёл Мексиканский залив, проскользнул Юкатанским проливом — далее Караибское море, залив Колумбус, порт Эспиноуль, теснина Панамского канала, десяток пересадок, тысяча скоростей, миллион хлопот, и вот кончены последние формальности — миноносец Соединённых Штатов «Т98» рвёт якоря на рейде Панамы, котлы содрогаются под невозможным давлением, винты пенят волны Тихого океана, рулевой держит окаменелый штурвал и миля за милей отлетают за корму клочья воды и пены.

Скорость и пушки, пушки и скорость несёт капитан Ллерингтон к экватору. И ещё несёт капитан невозмутимую суровость, секретный приказ, секретный пакет, распечатать который он может только…

Капитан Ллерингтон вгрызается в трубочный черенок, с жёстким одобрением смотрит на отвесный сноп чёрного дыма, ноги ощущают лёгкую вибрацию и клокот корпуса миноносца — десять, двадцать, тридцать часов, и цель, и скорость, и пушки сольются воедино в строках приказа.

Капитан на мостике: как недосягаемый король великого государства, он — всё: право и воля, власть и закон, но это не настоящий король, не король нашего повествования, это лишь скромный слуга, скромный валет, так же как и два его штатских пассажира, измученные темпом и морской болезнью.

А солнце над головой становится всё прямее и прямее, и ближе становятся Галапагосские острова и необходимая развязка.

9. Сила привычек

Когда американцу-туристу показывают Реймский собор, он задаёт вопрос, сколько он стоит; когда англичанину вообще ничего не показывают и даже ни о чём не спрашивают, то он считает себя обязанным упомянуть, что в Англии самый большой флот в мире. Если сомневающихся в этом достаточное количество, допустим, население какого-нибудь Китая, то производится предупредительная демонстрация оного флота.

Это следует отнести всецело к национальным привычкам и чёрточкам. Лорд же Стьюпид представлял из себя законченную индивидуальность.

Выражаясь крайне специально, лорд постепенно приучил своих спутников к построению своих фраз. То, что он ангар, например, называл стойлом, никого не коробило. Гуляя с Иреной, шёл всегда справа, галантно предоставляя ей возможность идти по «бровке».

— Оставьте эту старую подкову, мисс! — восклицал он, когда Ирена бросилась ловить неуклюже убегавшего крабба.

Что касается «оставленной» им земли, то лорд один единственный раз поинтересовался узнать, где и что поделывает эта старая лошадь.

В тот же вечер лорду любезно указали на мерцавший на небосводе Марс, тактично представив его на амплуа «Земли».

Лорд, сдержанно кивая головой, в этическом молчании прикидывал на глазок возникающее перед его деловым взором пространство.

Пузявич, внимательно разглядев покинутую им планету, счёл себя вынужденным поинтересоваться: далеко ли до Земли?

В виду того, что профессор Каммарион не был взят в путешествие и поставка верных, исчерпывающих сведений собственными силами, не тревожа лишний раз и без того исключительно внимательных марсиан, была затруднена, то Пузявич охотно удовлетворился заявлением Генри о том, что:

— До Земли ровно столько же, сколько и досюда в настоящий момент.

Этот чистосердечный ответ, очевидно, был принят в общую схему мыслей лорда Стьюпида.

Кошкодавов, улучив минуту, поделился с Пузявичем возникшими в нём некоторыми принципиальными соображениями касаемо вопросов теологического характера.

— Друг мой! Рассей мою смуту!

— Что с тобой, Варсонофий? — обеспокоился Пузявич.

— Ну что ты делаешь, когда во мне полная революция!

— Брось, брат! Как можно!

— Слушай! Видишь? — и Кошкодавов указал пальцем на блестящую точку в сияющем небе.