Максим Михайлов - Дикие нравы

• Название: Дикие нравы
• Автор: Максим Михайлов
• Жанр: Триллер
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-32254-1

Испытатель военно-научного центра Максим Чубуков после демобилизации отправился наемником в Конго охранять прииск, где частная компания незаконно добывает редкий минерал танталит. В экзотической стране и нравы экзотические. Аборигены вдруг решили, что в Максима вселился злой дух Кортек, и потребовали изгнать охранника из лагеря. Но, что более странно, дикарям поверил начальник охраны Виктор Васнецов, который в отличие от них решил не изгонять, а убить одержимого. Да не учел одного — Макс не из тех, кого можно взять голыми руками. И даже с оружием, как выяснилось позже…

---

— Кто твой прямой начальник, папуас? — доброжелательно и по-свойски обращался он к замершему перед ним, будто кролик перед удавом офицеру.

— Полковник Мордашка, — браво выпаливал, преданно тараща глаза «ученый».

— Не-е… — хитро улыбаясь, крутил пальцем у него перед лицом генерал. — Ты мне доложи, кто по уставу является твоим прямым начальником.

Загруженный по самое не могу спецработами, несчастный научный сотрудник последний раз открывал устав еще в училище, да и тогда если честно такие вопросы как определения прямых и косвенных начальников его интересовали крайне мало. Обычно, если военнослужащий не полный идиот, он прекрасно знает, кому подчинен, а кому не очень. Так же он, как правило, на практике легко отличает шеренгу от колонны, а одношереножный строй от двухшереножного, хотя не всегда умеет дать этим простым и понятным вещам правильное толкование, вбитое в устав каким-то штабным умником. В итоге пойманный с поличным «ученый» начинал что-то блеять явно невпопад, а торжествующий победу генерал добивал его по всем законам тактики и стратегии:

— А кто является для тебя начальником по воинскому званию? Э-эх, осциллограф! Что такое строевая стойка? Когда она принимается? Что такое двухшереножный строй? Что такое ряд? Сколько звездочек на погоне у полковника?

Совершенно обалдевший от предыдущего разноса, полностью раздавленный «научный деятель», услышав, наконец, вопрос на который наверняка мог дать правильный ответ во все горло вопил:

— Три!

— Смотри в штаны не насри! — довольно хрюкал генерал.

После чего переходил к следующей части беседы:

— У тебя тарифный разряд, какой?

— Восемнадцатый, — стонал научный сотрудник, всем сердцем ощущая, что наверняка зря появился на свет.

— Восемнадцатый! — значительно тыкал пальцем в небо генерал. — Как у командира дивизиона! Понимаешь? Дивизиона! А ты за такие деньги не знаешь, что такое строевая стойка, не знаешь, сколько сосков должно быть в умывальнике казармы, не знаешь, на какой высоте вешается в спальном расположении термометр! Как такое может быть?!

Научный сотрудник с училищных времен не бывавший в казарме, никогда не имевший никакого отношения к солдатам по призыву, чувствовал, как его буквально физически размазывает по полу. Он мог, конечно, попытаться рассказать о том, что лично провел боевых пусков ракет больше, чем генерал их видел за всю свою жизнь, о том, что изучил баллистику и аэродинамику, коротко знаком с биквадратными уравнениями и теорией полета управляемых зенитных ракет, что деньги ему платят вовсе не за то, чтобы вешать термометры на заданную высоту, а загружать лишней не имеющей никакой практической ценности информацией мозг вряд ли целесообразно. Но подобная дерзость в РВСН вещь невозможная, в принципе не допустимая, потому как тот, у кого на погоне большие звезды априорно является существом высшим, и не может ошибаться. А раз так, то, если высшее существо заявляет тебе, что ты говно, то остается лишь молча с этим согласиться, и не усугублять своей строптивостью ситуацию.

— Понял теперь, осциллограф? — торжествовал генерал.

— Понял, — покаянно потупив глаза, чтобы «уважаемый» начальник не дай Бог не прочел всего, что о нем в данный момент думают, отвечал «ученый».

С чем, как правило, и бывал отпущен на покаяние, ежели у генерала выпадало хорошее настроение. Надо отдать Головочеву должное, в плохом настроении он бывал редко. Еще бы, что может испортить настроение человеку точно знающему сколько сосков должно быть в умывальнике и сколько очек в туалете, разве что Мировая война, да и то вряд ли…

— Разойдись, зайти в вагоны! — полетела над окоченевшим строем долгожданная команда.

В этот раз, против обычного подали ее аж за пять минут до отхода поезда. Можно было особо не спешить, но задубевшие на морозе люди, привычно ломанулись на штурм вагонов. Замершие у дверей дежурные с красными повязками нарочито бодро покрикивали:

— Предъявляем на входе билеты! На линии работает контроль!

Дежурную шутку встречали дежурным же смехом, так повторялось изо дня в день, и все воспринимали эти нарочито строгие вопли как должное. Рассказывали, правда, поросшую уже былинным мхом историю, о том, как некий лейтенант, ежедневно брал у супруги деньги, якобы на проезд в мотовозе, добросовестно покупая на них по бутылочке пивка после трудного рабочего дня. Со временем запросы росли, и цены на мотовозный билет повышались. До тех пор, пока возмущенная супруга не прорвалась на прием к начальнику полигона и не заявила ему в запале, что будет жаловаться самому министру обороны, если тот не прекратит драть с военнослужащих по три шкуры за проезд на службу. Вконец обалдевший от этой речи генерал долго не мог понять в чем дело, а поняв, следуя стандартной военной логике, лишил виновника торжества всех премий и тринадцатой зарплаты, враз пробив в бюджете лейтенантской семьи такую дыру, что муж мог на эти деньги до конца службы ездить в «платном» мотовозе. «Видишь, дура, что ты наделала? — с достоинством заявил лейтенант супруге. — Будешь знать, как генералам жаловаться!» Той оставалось лишь согласиться, что тут скажешь, ведь по определению баба дура не потому, что дура, а потому что баба.

Наконец расселись по местам, бушлаты снимать никто не спешил, если после уличного дубака и показалось, что в вагоне тепло, то это впечатление быстро улетучилось. Умудренные опытом офицеры знали, что по определению тепло может быть лишь в штабном вагоне железнодорожников и в последнем, где ездил учебный центр, в нарушение всех РВСНовских инструкций посадивший истопником солдата срочника. Боец пока еще не придембелел в достаточной степени и толкать уголек налево не спешил, справедливо опасаясь немедленной расправы со стороны замерзших офицеров.

Зашипели, продуваясь, вагонные тормоза, лязгнули буксы, и колеса неспешно отсчитали первый такт по ржавым разболтанным рельсам. За пыльным мутноватым окном лениво поплыла назад рампа, синие лица замерзших патрульных и каракулевая шапка генерала. Все, мотовоз уходил, унося «осциллографов» к очередному трудовому дню, на занесенной снегом жмущейся посреди голой степи площадке. Комендант тоскливо проводил взглядом последний вагон и легкой рысцой потрусил вдогонку за шагающим к служебной «волге» генералом.

В вагоне постепенно отходили от холода, и вяло подшучивали друг над другом. Петрович, воровато оглянувшись по сторонам, потянул из внутреннего кармана бушлата жестяную банку джин-тоника. Рабочий день начальника отдела всегда начинался одинаково, разнились только сорта бодрящего напитка, да и то редко, потому как в круглосуточном магазинчике у его дома, продавцы хорошо знали его пристрастия и старались оставлять для него любимый товар.

— Как ты это пьешь? — искренне удивился Максим. — И так холодрыга собачья…

— А он не холодный, — улыбаясь, пояснил Петрович. — Я договорился, девчонки мне в магазине теплый оставляют. Как постоянному клиенту.

— А летом? — поинтересовался, запрыгнувший на верхнюю полку майор Кузнецов.

— А летом, Вадик, я попрошу, чтобы ставили в холодильник.

— Логично, — пожал плечами тот, углубляясь в чтение извлеченной из дипломата газеты. — Еще дисконтную карту потребуй…

Крякнула и зашипела в умелых руках жестяная крышка.

— Желает кто-нибудь? — церемонно осведомился Петрович.

Максим отрицательно мотнул головой, Петрович перевел взгляд на сидящего у окна Виталика. Тот, глубоко вздохнув и горестно качая головой, потянулся к банке толстыми, как сардельки пальцами.

— Ой, не к добру… Разбудишь червя, что потом делать?

Когда у Виталика внутри просыпался червь, читай неуемная жажда догнаться алкоголем до состояния полного изумления, что, учитывая его стокилограммовые габариты, было делом труднодостижимым на практике, добра действительно ждать не приходилось.

— Ну так не пей, олень ты ягельный! — дружески посоветовал, ткнув его кулаком в бок Борисов.

— Поздно, — с истинно королевским достоинством не отреагировав на тычок, провозгласил начальник второй лаборатории, затяжным глотком приникая к жестяной банке.

Напиток энергично забулькал в его горле, поросший волосами кадык поршнем заходил вверх-вниз, перегоняя жидкость в желудок.

— Эх! Хорошо, но мало, — заявил Виталик с тревогой следившему за ним Петровичу, наконец, оторвавшись от банки.

Тот, взвесив в руке переданную тару, разочарованно качнул головой.

— Таким бы хлебалом медку тяпнуть! — верно расшифровал его мысли Борисов, попытавшись дружески похлопать довольно отдувающегося начальника второй лаборатории по щеке ладошкой.

Однако расслабленность лобастого подполковник была лишь мнимой, протянутая Борисовым рука тут же оказалась сжата, будто стальными тисками и нещадно вывернута на излом.