Виктор Корчной - Антишахматы. Записки злодея. Возвращение невозвращенца

• Название: Антишахматы. Записки злодея. Возвращение невозвращенца
• Автор: Виктор Корчной
• Жанр: Биографии и Мемуары

В книге «Антишахматы» и автобиографических «Записках злодея» выдающийся шахматист современности Виктор Корчной рассказывает о своей драматической судьбе. В центре повествования — многолетнее единоборство с Анатолием Карповым, преследования со стороны советских властей, вынужденное бегство за рубеж, борьба за справедливость в шахматном мире. Книга дополнена уникальными документами и свидетельствами.

Рассчитана на широкий круг читателей.

---

Да! Но, в отличие от Каспарова — человека широкого диапазона, он — человек ограниченный. Хотя ему и создают другой образ, но это так.

Кто все-таки самый великий шахматист в истории шахмат?

...И все же Каспаров! Такого не было!

Есть люди, которым вы благодарны в жизни?

А почему — нет?.. Эта женщина много сделала для меня. И в Ленинграде есть человек, который в то страшное для меня время предложил мне свою моральную поддержку, предложил вместе работать. Я на всю жизнь благодарен ему. Боюсь называть его, не будет ли у него неприятностей?

- Уверен, что нет. Можете называть.

- Мастер Александр Шашин.

Всего два человека, которым вы благодарны? В ответ он пожал плечами.

- Вы не назвали Зака.

Он быстро поднял голову и пристально посмотрел мне в глаза. И ответил.

- Не назвал.

- Я считаю, что главными помощниками человек должен считать тех, кто помог ему в детстве, когда сам ты ничего не можешь. Я до сих пор не могу простить себе, что не успел поблагодарить своего первого тренера, а он очень помог мне в жизни.

Лицо его изменилось. Он снова был собран, как вчера в лифте, по пути на партию. И, повысив голос, произнес:

- Ну что ж, вернемся к детству... Недавно я отправил Заку письмо, где все ему объяснил. Письмо это сознательно гадкое, чтобы у него не было иллюзий... Не так давно в Ленинграде вышла книга Зака об истории ленинградских шахмат, где Спасскому посвящена пара страниц, а обо мне — всего лишь одна гадкая фраза. И это было тогда, когда во Дворце пионеров снова повесили мой портрет! А ведь я был его любимым учеником!.. Он отрекся от меня! А я ведь был оправданием всей его жизни!

- Не громко сказано?

- Громко, но правда! Не вспомнив обо мне в этой книге, он отрекся! И более того, в своей маленькой цидулке ответил мне: «Лучше такая книга, чем никакая». А я написал ему: «Лучше никакая, чем та, которая распространяет ложь!»

- Простите меня, Виктор Львович, но Зака я знаю и думаю, что вы жестоки сейчас.

- Ну что ж, я докажу вам сейчас это. Проведем целое исследование. Знаете, у меня есть сын на Украине, ему тридцать два года. Так вот, недавно он написал мне, что понял, что полжизни прожито. А я в этом возрасте вдруг понял, что не умею играть в шахматы! Хотя как раз в это время выиграл второй раз чемпионат страны. Надо иметь, наверное, большой талант, чтобы выигрывать чемпионаты Советского Союза, не зная многих шахматных законов! Про меня чего только не писали! Что я блестящий защитник, что напоминаю своей игрой Достоевского, и прочую ерунду. А я просто не мог играть иначе, не умел! И я стал работать. Исследовал тысячи партий. Научился главному — владеть инициативой! А где был мой шахматный учитель?

— Может быть, он не мог этого?

- Нет, это азы. Спасскому повезло, он в шестнадцать лет пошел на учебу к Толушу, и тот его переучил. Оказалось, что плохой учитель — Зак!

- Но он воспитал не только вас и Спасского.

- Да нет, объяснение простое. После войны в Ленинграде было много талантливых детей, и все они шли во Дворец пионеров, поскольку некуда было больше идти. Он исковеркал меня как шахматиста!

Он давно встал и ходил по номеру из угла в угол. Таким разозленным за все эти дни я его здесь не видел. Позвонил портье, такси ждало у входа. У машины мы остановились. Он протянул руку и сказал:

- Если вы не против, я мог бы высылать вам хорошие книги. И вы вышлите мне свою. Я буду ждать.

- Как всегда, болею за вас,— сказал я.

- Спасибо. Я верю.

Виктор Львович, разрешите последний вопрос. Что бы вы пожелали себе в оставшиеся двадцать лет?

Он секунду подумал и смеясь произнес:

- Играть в шахматы на этом же уровне!

- Значит, все-таки ваша жизнь — шахматы?

-Да.

Жизнь в нереальном мире?

Да!

Мурсия, июнь 1990

ЗАПИСКИ ЗЛОДЕЯ

Линия жизни на моей руке резко разделяется на две половины

Если в Союзе сохранятся секретные службы, я бы посоветовал им привлекать для пользы дела не только парапсихологов, но и хиромантов — чтобы вовремя определять того, кому потом будет присвоена кличка «злодей».

Олег СКУРАТОВ ОХОТА НА ВОЛКОВ

Давно порывался написать о Корчном. Но каждый раз, только начав, решительно все зачеркивал. Сомнения останавливали. И я себя спрашивал — ты что, близкий друг Виктора? Нет, отвечал я себе, хотя и знаю его с осени сорок третьего года. Правда, в те времена, когда мы общались, ни я, ни другие не замечали у него близких друзей. Виктора вполне устраивали приятели. Одни были ближе к нему, другие чуть дальше — он умел поддерживать дистанцию.

Другое сомнение — еще серьезней. Легко, мол, сегодня писать о Корчном, а когда было трудно или просто нельзя, ты пытался? Когда его шельмовали многие шахматные и околошахматные журналисты, когда вереницы подписей появлялись под подметными письмами и заявлениями, ты возразил открыто?

Нет, не возразил, помалкивал...

Беда нашего поколения (впрочем, уже нескольких) в том, что под прессом порочной идеологии одни сами научились врать, другие — делать вид, что ничего не происходит. Когда Корчной в 1976 году остался в Голландии, первые сразу же взялись за перо и с лакейской угодливостью устремились излагать даже не свои мысли, а мнение «далековышестоящих». Увы, не на высоте оказались тогда Шахматная федерация страны и Спорткомитет. Непреклонные установки каскадом падали сверху. На примере Корчного нам всем хотели вбить в голову — так будет со всяким...

Другие же в это время молчали, потрясенные происходящим. Любой, кто только попытался бы что-то сказать в защиту, был бы смят и раздавлен. Причем защитникам Корчного пришлось бы хуже, чем самому Корчному — тот-то был уже за границей.

Я не написал о нем ни одной хулительной строчки. Хотя именно в тот год работал в еженедельнике «64» и получил не одно, а несколько заданий на эту тему. Но я не чувствую себя героем. Мы все повинны перед Корчным. И кто его обливал грязью, и кто, читая эту грязь, презрительно молчал.

...На Фонтанке гремел артобстрел, когда мы с Виктором сели за свою первую шахматную партию в ленинградском Дворце пионеров. Произошло это так.

Вместе с блокадным другом Геннадием Дымовым мы увидели удивительное объявление. У стены Аничкова дворца, покрытого, как оспой, выбоинами от осколков, стояла фанерная доска. Несколько раз мы перечитали карандашную надпись: «Прием школьников в открытый чемпионат Ленинграда проводится в понедельник. Руководитель шахматного кружка А. Модель».

Поразмыслив, мы предположили, что под словом «школьники» подразумевается школьный возраст и нас, работяг-тележников, тоже возьмут. Но что означало «открытый чемпионат»?

— Это когда приезжают из других городов,— сказал всезнающий Дымов. Но к нам это не подходило. У нас была блокада. Смысл слов «открытый чемпионат» разъяснился позже — все пришедшие во дворец блокадные мальчишки были допущены к игре. Участников разделили на восьмушки, и битва началась! Выиграв в первом туре, я в самом радостном настроении сел и за следующую партию. Моим соперником был худенький черноволосый мальчик в аккуратном ватнике. Играли мы в подвале дворца, холод был адский, но «зал» заброшенного бомбоубежища казался нам просто божественным.

Помню, на меня произвела впечатление запись партии, которую партнер четко вел в школьной тетради. С интересом следил я за знаками шахматной нотации. В результате этого (так мне искренне казалось!) проиграл таинственный пешечный эндшпиль.

Хмурый как туча подошел к Моделю:

Проиграл!

А кому?

Я снова заглянул в тетрадку и прочел фамилию соперника:

— Какому-то Корчному! — сказал с досадой.

Мальчик в ватнике сердито глянул в мою сторону... Он долго еще не прощал мне этого нечаянного словечка — «какому-то». В двенадцать лет Виктор имел уже обостренное чувство достоинства. Немного раньше он сблизился с моим другом Дымовым, а поскольку я постоянно находился рядом, то пришлось Виктору позабыть эту обиду.

Еще одно случайное обстоятельство помогло наладить знакомство. Как-то, возвращаясь с очередного тура, мы с удивлением обнаружили, что оба живем на Некрасовской улице, в нескольких домах друг от друга. Пережить блокаду на одной улице — это ли не повод для мальчишеской дружбы!

В период гонений на Корчного вдруг «выяснилось», что у него исключительно «желчный, раздражительный характер». В книге А. Карпова и А. Рошаля «Девятая вертикаль» речь идет даже о «комплексе Сальери», помноженном на необъективность.

Сильно сказано. Но честно ли? Все, кто знали Виктора в его ленинградский период, ничего подобного не замечали. Как раз объективность молодого Корчного привела к удивительному на первый взгляд факту: на турнирах во время конфликтных ситуаций шахматисты часто шли на разбор не к судьям, а к Виктору. Его авторитет был непререкаем.

Вспоминаю, как в пятидесятом году команда Ленинградского университета сразилась в Москве со своими коллегами на 20 досках. Корчной играл на первой доске, но, как всегда, умудрялся видеть, что делается на остальных. И вот у одной пары в цейтноте вспыхнул конфликт. Московский студент утверждал, что соперник тронул слона и должен именно этой фигурой пойти. Но тогда она сразу терялась. Наш шахматист это отрицал. Свидетелей рядом не было, и судьи стали в тупик. В это время к столику подошел Корчной. «Я видел, как вы тронули эту фигуру,— сказал он ленинградцу.-— Будьте мужчиной, надо сдаваться». Тогдашний наставник московских студентов Петр Романовский, сам человек почти легендарной честности, протянул руку нашему капитану и, обернувшись к своей команде, сказал: «Все бы так поступали...»