Александр Амфитеатров - Паутина

• Название: Паутина
• Автор: Александр Амфитеатров
• Жанр: Русская классическая проза

Александръ Амфитеатровъ.

Паутина

Повѣсть.

[1]

Изданіе второе.

1913.

С.-Петербургъ.

---

— Чудакъ! Но вѣдь ты же не знаешь, кто стоитъ за дверью? Ну, вдругъ, женщина, дама? A ты, между тѣмъ, въ безпорядкѣ?

— Я не дѣлю своихъ отношеній къ людямъ по полу. Если меня можетъ видѣть мужчина, можетъ видѣть и женщина.

— Ну, другъ милый, это — не согласно съ природою, какъ ты всегда проповѣдуешь, a противъ природы: и птицы, и звѣри — всѣ самцы для самокъ особо прихорашиваются.

— Да, — строго соглашался Матѣй, — но когда? — въ періодъ полового возбужденія.

— Да, бишь… извини!.. вѣдь ты y насъ принципіальный дѣвственникъ.

Матвѣй и отъ того отрекался.

— Что значитъ «принципіальный»? — возражалъ онъ. — Такого принципа никто никогда не устанавливалъ. Я тѣмъ менѣе.

— A христіанскій аскетизмъ?

Матвей закрывалъ глаза, — онъ не умѣлъ вспоминать иначе, — и читалъ наизусть изъ «Перваго посланія къ Коринѳянамъ»:

— A о нихже писасте ми, добро человѣку женѣ не прикасатися. Но блудодѣянія ради, кійждо свою жену да имать, и каяждо своего мужа… Глаголю же безбрачнымъ и вдовицамъ: добро имъ есть, аще пребудутъ, якоже и азъ: аще ли не удержатся, да посягаютъ: лучше бо есть женитися, нежели разжизатися.

— Я могу удержаться, не разжигаясь, — вотъ и весь мой принципализмъ, — объяснялъ онъ. — Если-бы я почувствовалъ, что начинаю «разжизатися», то, конечно, поспѣшилъ бы женитися…

— Ну, гдѣ тебѣ!

Еще проходя залою, за двѣ комнаты до Матвѣевой комнаты, Викторъ слышалъ молодой ревъ спорящихъ голосовъ, которые всѣ старался перекричать козлиный теноръ студента Немировскаго:

— Я стою на почвѣ наблюденія, a ты валяешь a priori.

A мягкій женственный альтъ Матвѣя возражалъ:

— Предвзятому наблюденію цѣна — мѣдный грошъ.

И жаль стало Виктору, что не можетъ онъ сейчасъ остаться съ этою шумною, веселою, спорчивою, смѣшливою, зубатою товарищескою молодежью, — покричать и поволноваться, покурить и помахать руками въ ея безконечныхъ, всегда готовыхъ вспыхнуть, диспутахъ, для которыхъ каждая тема люба, точно сухая солома, только ждущая искры изъ мимо летящаго паровоза, чтобы воспламениться въ пожаръ. Но суровый и угрюмый рокъ звалъ его далеко, — не мѣшкая, на жуткій путь, на трудное дѣло. И, когда жалъ онъ руки друзьямъ, опять лицо его стало солдатское, простонародное, и глаза утратили индивидуальность, точно y рядового, шагающаго въ составѣ роты своей, — и движется та рота въ далекій, тяжкій, безрадостный походъ…

Народу въ комнату Матвѣя набралась труба нетолченая. И длинный, тощій, съ прыгающими впередъ, точно бѣлые шары на веревочкахъ, глазами, студентъ Немировскій; и красивый, важный, съ лицомъ сентиментальнаго неудачника, помощникъ присяжного повѣреннаго Грубинъ; и методическій, точный, на параллелограммъ похожій, бѣлобрысый остзеецъ, учитель мужской гимназіи, историкъ Клаудіусъ. На окнѣ, въ полутѣни широкихъ синихъ занавѣсокъ, сидѣла, забравшись съ ногами на подоконникъ, въ коричневомъ гимназическомъ платьѣ, Зоя, младшая изъ двухъ сестеръ Сарай-Бермятовыхъ: некрасивая, почти дурнушка, очень полная дѣвочка-блондинка, лѣтъ пятнадцати, но съ грудью, точно она троихъ ребятъ выкормила. Лицо калмыцкое, пухлое, дерзкое; губы толстыя, слегка вывороченныя, на очень бѣломъ лицѣ производили впечатлѣніе кроваваго пятна, точно она во рту держала кусокъ сырого мяса; глазъ почти не видать, а, когда блеснутъ, не успѣешь разобрать, какого они цвѣта: сверкнетъ въ упоръ что-то смышленое, наглое и спрячется, будто театральный дьяволъ въ трапъ, за длинныя золотыя рѣсницы. Дѣвочка уже ушла изъ этого подростка, a дѣвушка входитъ въ нее недоброю поступью… еще молчитъ, но скоро заговорить… и врядъ ли хорошо и на благо людямъ будетъ слово ея жизни… Подлѣ Зои, верхомъ на стульяхъ, качались два юноши — одинъ сухопарый гимназистъ, съ зеленымъ лицомъ, освѣщеннымъ бутылочными сумасшедшими глазами; другой — студентъ-первокурсникъ, изъ тѣхъ, которые «и въ кинематографъ при шпагѣ ходятъ», румяный франтъ, чувственный, самовлюбленный. Глядѣлъ на Зою побѣдителемъ, — на что та, впрочемъ, не обращала ни малѣйшаго вниманія, — и, вообще, посматривалъ вокругъ себя съ видомъ самодовольствія неисчерпаемаго. Каждая черточка этого сытаго, счастливаго собою, лица, каждое движеніе, умышленно сильное, расчетливо выпуклое, холенаго, тренированнаго на мускулы, тѣла въ щегольскомъ мундирѣ — такъ и вопіяли на встрѣчу приближающимся смертнымъ.

— Ахъ, да посмотрите же, полюбуйтесь же, какой я лейтенантъ Гланъ и даже самъ Санинъ!

A зеленолицый гимназистъ читалъ Зоѣ наизусть хриплымъ, гробовымъ голосомъ:

Полюбила, заалѣлась,
Вся хвосточкомъ обвертѣлась,
Завалилась на луга.
Ненаглядный мой, пріятный,
Очень миленькій, занятный,
Гдѣ ты выпачкалъ рога? 1.

1 «Черняка» г. С. Городецкаго.

— Тише вы! — носовымъ лѣнивымъ голосомъ повелѣвала Зоя. — Услышитъ Матвѣй стыдно будетъ…

— A вы еще умѣете, что вамъ бываетъ стыдно? — съ роковой санинскою улыбкою спросилъ студентъ.

Зоя холодно посмотрѣла на него изъ-подъ золотистыхъ рѣсницъ, которыя умышленно держала опущенными, потому что онѣ были очень красивы, и сказала тономъ безапелляціоннаго начальства:

— Не ломайтесь, Васюковъ!..И какой дуракъ выучилъ васъ такъ говорить по-русски: «умѣете, что вамъ бываетъ»… А еще орловецъ и филологъ!.. Леониду Андрееву землякъ! Читайте дальше, Ватрушкинъ. Только не орите: вы не на пароходѣ въ бурю, — слышимъ и безъ рупора.

A гимназистъ прохрипѣлъ:

— Не безпокойтесь, Зоя Викторовна: имъ не до насъ… они теперь до утра кричать будутъ…

До утра не разставались,

Яснымъ небомъ любовались

На востокъ и на закатъ.

Викторъ мигнулъ Матвѣю. Тотъ понялъ и вышелъ съ нимъ въ темный залъ, освѣщенный лишь четверо-угольникомъ двери, будто врѣзавшимъ правильное, изжелтабѣлое пятно свое въ старенькій паркетъ.

Матвѣй, стоя спиною къ свѣту, зажигавшему пламенемъ его золотые кудри, былъ еще на полголовы выше своего высокаго брата и слегка наклонялся къ нему тонкій, узкій, худой, слабо сложенный, чуть сутуловатый.

– Ѣдешь? — спокойно спросилъ онъ

— Да. Прощай, братъ. Спѣшу. И то запоздалъ.

— Симеонъ задержалъ тебя?

— Немножко. Не слишкомъ. Я ждалъ худшаго. Теперь — аминь. Въ чистую.

— Я очень радъ, — серьезно сказалъ Матвѣй. — Теперь вамъ обоимъ будетъ лучше. Люди начинаютъ понимать другъ друга только тогда, когда между ними исчезаетъ эта страшная плотина — деньги. Пока она существовала, я боялся, что между вами произойдетъ что-нибудь ужасное.

— Ну, ломать эту плотину пришлось довольно грубо, — усмѣхнулся Викторъ, — и врядъ ли обломки ея годятся, какъ фундаментъ для дружества.

— Простился съ Иваномъ, Модестомъ?

— Не могъ, — сухо сказалъ Викторъ: — оба были заняты слишкомъ важнымъ дѣломъ… Ивану кланяйся, a Модестъ… Матвѣй! искренно, съ убѣжденіемъ прошу тебя: будь осторожнѣе съ этимъ господиномъ!

— Ты говоришь о братѣ, Викторъ! — мягко и грустно упрекнулъ Матвѣй.

Викторъ нетерпѣливо тряхнулъ головой.

— Въ полѣ встрѣчаться — родней не считаться.

— Что ты имѣешь противъ него?

— То, что y него — вмѣсто души — всунута грязная тряпка.

— Полно, Викторъ! Ну… выпить слишкомъ любитъ… ну… немножко черезчуръ эстетъ… Но…

— Оставь! — съ отвращеніемъ остановилъ Викторъ. — У насъ такъ мало минуть, что, право, жаль ихъ на него тратить. Знаемъ мы этихъ эстетовъ изъ публичныхъ домовъ, съ гнилымъ мозгомъ и половой неврастеніей вмѣсто характера. По мѣрѣ ихъ удобства и надобности, изъ нихъ вырабатываются весьма гнусные сводники и провокаторы…

— Викторъ! Викторъ!

Но онъ хмурился и упрямо говорилъ:

— Во всей нашей семьѣ, ты — единственный, кого я еще чувствую своимъ… И жаль же мнѣ тебя, бѣдняга!

— Что меня жалѣть? — кротко возразилъ Матвѣй, и глаза его теплились въ полумракѣ. Я такъ устроенъ, что мнѣ въ самомъ себѣ всегда хорошо. A на Модеста не сердись. Онъ больной.

— По нашему времени, это иногда гораздо хуже, чѣмъ безсовѣстный, — холодно оборвалъ Викторъ и, вдругъ, внезапнымъ, нѣжнымъ порывомъ, положилъ брату обѣ руки на плечи:

— До свиданья, святъ мужъ! Сестеръ поцѣлуй. Я съ ними не прощаюсь. Аховъ и визговъ боюсь. Да Аглаи и дома нѣтъ.

Матвѣй нерѣшительно не одобрилъ:

— Жаль, все-таки… Какъ знать? Можетъ быть, на смерть ѣдешь.

— Этого я имъ сообщить, все равно, не могу, — угрюмо проворчалъ Викторъ, опуская голову.

Матвѣй грустно обнялъ его.

— Отрѣзалъ ты себя отъ насъ!

Викторъ ласково, но рѣшительно высвободился.

— Да. И не надо по отрѣзанному мѣсту пальцемъ водить. Мнѣ сейчасъ всѣ мои нервы нужны, весь характеръ нуженъ.

Матвѣй кивнулъ головою, что согласенъ.

— Надѣешься на успѣхъ?