Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 3 - Освященный храм

• Название: Судьба офицера. Книга 3 - Освященный храм
• Автор: Иван Стариков
• Издательство: Военное издательство МО СССР, Киевский филиал.
• Жанр: О войне
• Год: 1991
• ISBN: 5-203-001156-7

Роман Ивана Старикова «Судьба офицера» посвящен событиям Великой Отечественной войны и послевоенным годам. В центре романа — судьба капитана Андрея Оленича. После тяжелого ранения Оленич попадает в госпиталь, где проводит долгие, томительные годы, но находит в себе силы и возвращается к активной жизни.

Острый сюжет с включенной в него детективной линией, яркий язык, точно выписанные характеры героев — все это делает роман интересным и интригующим. В нем много страниц о чистоте фронтового братства и товарищества, о милосердии и любви.

Рецензент А. Н. Владимирский.

---

— Евдокия Сергеевна, — начал он по-деловому разговор, — мы вот с Григорием ездили на место, где выбрасывали наши парашютный десант под руководством Ивана Пронова. Многое узнали, но в то время был там и Феноген. Я никак не могу связать в один узелок все это.

— Связать! — недовольно промолвила Пронова. — Ты развяжи! Узел-то, он существует давно, его развязать надобно.

— Может быть, записка прольет свет на всю эту историю? Вы обещали показать ее мне.

— Коли обещала, так не откажусь от своего слова. Хоть ты из нее мало чего возьмешь…

Она полезла в большой деревянный сундук, вытащила оттуда жестяную коробку из-под чая, а из нее — клочок пожелтевшей бумаги. Осторожно развернув, Оленич увидел несколько коряво написанных строк — бледных и полуразмытых. Наверное, сотни раз Евдокия разворачивала, читала-перечитывала, гладила-разглаживала пальцами, слезами поливала последний лоскут из общей с Иваном жизни. Написано было следующее:

«Передать командованию Красной Армии. Предназначено полковнику Стожару. Докладываю с горечью, что задание не мог выполнить: попали в засаду. В партизанском отряде был предатель. Отряд разгромлен. Наша группа погибла — радист и подрывник убиты, я умираю от ран. Когда мы отстреливались, то я слышал не только немецкую, но и нашу речь. Мне показалось, что засадой руководил мой шурин Крыж. Но это надо проверить. Передайте боевой привет товарищам по оружию. Старший лейтенант Пронов. Апрель 1943 года».

Оленич вернул записку Евдокии Сергеевне:

— Храните. Мы проверили: вашего мужа предал и убил Феноген Сергеевич Крыж.

— Я так и думала… Так и думала… Мама родная, кого ты породила?!

— Успокойтесь, Евдокия Сергеевна… — начал было Андрей, но старуха махнула рукой, мол, уходите, сама справлюсь.

21

Эдик был охвачен мальчишеским восторгом, что так легко овладел фотоархивом Дремлюги. Но то, что полоумный старик, длинный и тощий, с безумно выпученными глазами, перепугался насмерть, как только глянул на позднего гостя, не сулило ничего хорошего. Подумалось, что эта опасная операция — западня для него самого.

Бережно прижимая фотоматериалы, Эдик все еще не мог связать их со своим отцом — они будто бы больше относились к Дремлюге. Конечно, Эдик понимал, что Крыж — преступник, но это где-то далеко в прошлом. И еще не мог связать фамилию Крыж с немецкой Шварц. Вроде вычитанное где-то в книге. Все виделось и понималось лишь условно. Конечно, он прекрасно осознавал, что стоит ему посмотреть эти документы, как условность может улетучиться и жестокая реальность предстанет перед глазами. Осознавал, но не переживал. Возвратясь в дом матери, проверил, нет ли кого дома, потом заперся в горнице и, соблюдая осторожность, всю ночь исследовал пакеты, вытаскивая их из полуистлевшей полевой сумки: здесь было несколько стеклянных пластин, десятка два кассет с негативами и в отдельном плотном конверте несколько десятков пожелтевших, слежавшихся, склеившихся фотографий. Он не стал их раздирать, а решил где-нибудь в лаборатории попробовать рассоединить в воде, если не слезет эмульсия… Но на тех бледных отпечатках, которые отделились, он увидел ужасное — виселицы, трупы, изуродованные лица, нагие женщины с отрезанной грудью…

Эдик почувствовал, как загудело в голове, загорелось в груди, как что-то стало подкатывать к горлу, хотелось сорваться с места и бежать, но сдержался, осторожно сложив все, как было, и вышел из хаты, держа под мышкой полевую сумку. На рассвете, стараясь быть незамеченным, он пошел огородами в степь, а потом лощинами и оврагами направился в сторону райцентра Заплавного. Он надеялся по дороге обдумать все как следует и решить, что делать дальше. Одно время мелькнула мысль: взять бы да и отдать все это в милицию или в органы госбезопасности, но в подсознании возникало сопротивление этому шагу.

В Заплавном заведующим фотоателье работал его хороший приятель. Часто вместе выпивали, к девчатам ходили. Когда Эдик вошел в ателье, приятель был на месте.

— Пусти в лабораторию часа на три, — попросил Придатько.

— Что-то срочное по работе или девки?

— Всякое, — уклончиво ответил Эдик. — Но кое-что есть очень срочное для журнала.

— Бутылка будет?

— Вот тебе четвертак, иди в ресторан и пируй. Но сделай так, чтобы мне никто не помешал.

— Ладно, Эдик. Для тебя — все в твоем распоряжении. Люба! — крикнул заведующий ателье лаборантке. — Ты свободна.

Эдик остался один. Он изнутри закрылся и вывесил табличку с надписью: «Не входить!»

Начал более тщательно и внимательно разбирать все содержимое страшной полевой сумки. Профессиональный глаз отмечал, что многое снималось наспех, без подготовки камеры, дрожащими руками. Да и как удержать дрожь при виде того, что творилось! На полувыцветших, на полуистлевших фотографиях запечатлены сцены расстрелов, на которых сами палачи стояли, осклабившись и держа впритык к головам обреченных пистолеты… А вот клещами вырывают у человека язык… Здесь охваченная огнем хата, из окна пытается выскочить полунагая женщина с ребенком на руках, но в нее нацелен автомат человека в немецкой форме…

Эдика била дрожь. Он все время старался быть спокойным, но, увидев на очередном отпечатке озверевший взгляд отца или его садистскую самодовольную усмешку и стоящую перед ним на коленях полуобнаженную избитую девчонку, наверное комсомолку-подпольщицу, а может, и вовсе просто попавшую под руку, подозрительную, видя омертвевшее от страха почти детское личико, Эдик вскочил со стула, задыхаясь от бессилия что-либо изменить. Это было! Это факт! Это запечатлено! И это его отец!..

До сего времени, читая газеты и книги, смотря фильмы, он знал, что на войне были всяческие жестокости и были зверства фашистов на оккупированных территориях, но допускал, что писатели и кинематографисты, журналисты и очевидцы все-таки преувеличивают степень бесчеловечности. Но вот перед ним фотографии с натуры. Такой снимок не «организуешь», не поставишь. Невероятно! Убийственными казались спокойствие и равнодушие, с каким палачи расправлялись со своими жертвами. А те кадры, где каратели позировали во время казни, вообще туманили сознание…

Лихорадочно перебирая фотографии и негативы, всматриваясь в них все более осмысленным взглядом, он заметил, что в расправах над людьми принимали участие одни и те же каратели, и среди них всегда в центре — Крыж. Вот он держит за ухо старую женщину. Что он делает? Наверное, срывает сережку… На одной из фотографий он на груди у мужчины, которого держат два карателя, вырезал звезду. Крыж поднял в одной руке кусок человеческой кожи в форме звезды, а в другой руке держал финку. Но особенно приковывал внимание снимок двух женщин, стоящих в обнимку на белом снегу. Молодая вроде поддерживает старую и даже ладонью старается закрыть ей лицо от нацеленного на них автомата. Но сама девушка смотрит гордо и презрительно на палача — это был Феноген Крыж. Он целился и смеялся. С этой казни было три снимка — сам расстрел, потом снимок уже убитых и лежащих на снегу с темными пятнами, и третий снимок, на котором Крыж стоял возле трупа девушки, держа в руках длинную косу и гребень…

Наконец Эдик не выдержал и закричал:

— Зверь! Кровожадный зверь! Ты упивался смертью и муками людей! И меня хотел сделать таким?! Меня?! Нет, пора тебе расплатиться! Пора! Я не пойду за тобой, я пойду против тебя! И никакая родственная нить не привяжет меня к тебе, и нет зова крови, кроме зова к отмщению!

Эдик вспомнил капитана Оленича и подумал, что это единственный человек, перед которым он сам чувствует вину. И поэтому нужно было обязательно и поскорее снова повидать его и освободить свою душу от кошмара. Отобрав несколько фотографий, на которых особенно хорошо сохранилось лицо Крыжа, и те снимки с двумя расстрелянными женщинами, а это были, как понял Эдик, жена и дочь старика Чибиса, которого перепугался отец еще тогда, в гостинице на Прикарпатье, сложил все это в отдельный пакет и спрятал во внутренний карман, а остальное оставил в полевой сумке.

Выйдя из ателье, Эдик сразу же подался в ресторан, но есть не стал — его тошнило и качало, а выпил стакан водки. Потом решил проверить: выехал ли отец из Киева сюда или еще сидит и выжидает? По логике, трус должен бы еще сидеть и ждать вестей от сына, и только уверившись, что Эдику все удалось и что нет никакой опасности, он тронется в путь.

Заказав на почте срочный разговор, Эдик уселся в углу, подальше от людей, чтобы продумать предстоящий разговор, но телефонистка уже звала его к телефону.

— У меня все в порядке, — сказал он, не поздоровавшись и не назвав отца. — Ты приедешь?

— У тебя все в порядке? А у меня? Я могу быть спокойным?

— Материалы дома, могу подождать тебя.

— Подожди. Как мне ехать?

— Как обычно. Все очень просто: твой приятель ничего не помнит. Никого не узнает. Когда ожидать?