Федор Достоевский - Письма (1866)

• Название: Письма (1866)
• Автор: Федор Достоевский
• Жанр: Русская классическая проза

«Письма» содержат личную переписку Ф. М.Достоевского с друзьями, знакомыми, родственниками за период с 1866 по 1869 годы.

---

Итак, вот в каком я положении. А между тем накопилось 4 письма, на которые я слишком должен ответить, хотя бы по тому одному, что самому хочется. Вы, конечно, не можете себе вообразить, как Ваши письма меня здесь оживляют. Вот уже с мая месяца не читал ни одной русской газеты! Получаю только один "Русский вестник", и день получения книжки - целый праздник. Кстати: Николаю Николаевичу я пишу, чтоб он мне прислал "Зарю" сюда во Флоренцию, так-таки с первого №, иначе жить не могу. Пусть поставят в Редакции "Зари" на счет, если хотят; ведь, может быть, и сочтемся. Судите после того, как же мне дороги письма такого изведанного и испытанного приятеля, как Вы. А когда Вы пишете мне о Ваших беседах с Страховым, то ведь я точно сам тут присутствую. Я от Страхова письмо тоже получил; много литературных новостей. Порадовало меня, между прочим, известие о статье Данилевского "Европа и Россия", о которой Ник<олай> Ник<олаеви>ч пишет как о капитальной статье. Признаюсь Вам, что о Данилевском я с самого 49-го года ничего не слыхал, но иногда думал о нем. Я припоминал, какой это был отчаянный фурьерист. И вот из фурьериста обратиться к России, стать опять русским и возлюбить свою почву и сущность! Вот по чему узнается широкий человек! Тургенев сделался немцем из русского писателя, - вот по чему познается дрянной человек. Равномерно, никогда не поверю словам покойного Аполлона Григорьева, что Белинский кончил бы славянофильством. Не Белинскому кончить было этим. Это был только паршивик - и больше ничего. Большой поэт в свое время; но развиваться далее не мог. Он кончил бы тем, что состоял бы на побегушках у какой-нибудь здешней м-м Гёгг адъютантом по женскому вопросу на митингах и разучился бы говорить по-русски, не выучившись все-таки по-немецки. А знаете ли, кто новые русские люди? Вот тот мужик, бывший раскольник, при Павле Прусском. о котором напечатана статья с выписками в июньском номере "Русского вестника". Это не тип грядущего русского человека, но, уж конечно, один из грядущих русских людей.

Но на эту тему начнешь ведь и не кончишь. Хочу я у Вас, дорогой мой, спросить дружеского совета: что делать? Но у Вас одного, конечно. Не надо, чтоб другим были известны мои домашние дела. Вот в чем дело: через месяц я отработаюсь в "Русский вестник". В "Идиоте" всего окажется около 42-х печатных листов. Взял я у них (считая то, что взял перед свадьбой моей, и безделицу, которую еще попрошу) до 7000 руб. Да-с, до семи тысяч. Правда, оно так и выходит, что мы проживали во всё это время средним числом в год до 2000 р., - и то со всеми разъездами, с платьем, с ребенком, со всем, чего уж никак не могли бы сделать в Петербурге.

По моему расчету (не входя в подробности), я все-таки останусь должен в Редакцию "Русского вестника" до 1000 р. Может быть, они этим и не потяготятся; они знают, что я заработаю. Но вопрос: чем же мне жить? Кончив роман, я еще месяца два протяну, ну а там что делать? Обращаться к Каткову? Если они намерены пользоваться моим сотрудничеством, то, конечно, они будут присылать деньги, по моим просьбам, но хуже всего для меня будет то, что я все-таки не буду знать, на каком я буду у них основании? То есть как должный в Редакцию писатель, - это я понимаю. Но они никогда не отвечают, так даже, что я не знаю, приятен ли им мой роман или нет и желают ли они моего сотрудничества? А это, даже по одним только денежным расчетам, уже довольно важно знать.

Проклятые кредиторы убьют меня окончательно. Дурно сделал я, что выехал за границу: право, лучше было бы в долговом просидеть. Если и я мог отсюда войти с ними в соглашение, - а я и этого-то не могу, потому что нет меня там лично.

Главное же, я к тому говорю, что у меня есть на уме, например, два или даже три, издания, требующие одной только воловьей механической работы и между тем которые бесспорно дали бы деньги. Мне ведь на этот счет иногда удавалось. Здесь же у меня на уме теперь 1) огромный роман, название ему "Атеизм" (ради бога, между нами), но прежде чем приняться за который, мне нужно прочесть чуть не целую библиотеку атеистов, католиков и православных. Он поспеет, даже при полном обеспечении в работе, не раньше как через два года. Лицо есть: русский человек нашего общества, и в летах, не очень образованный, но и не необразованный, не без чинов, - вдруг, уже в летах, теряет веру в бога. Всю жизнь он нанимался одной только службой, из колеи не выходил и до 45 лет ничем не отличился. (Разгадка психологическая; глубокое чувство, человек и русский человек). Потеря веры в бога действует на него колоссально. (Собственно действие в романе, обстановка - очень большие). Он шныряет по новым поколениям, по атеистам, по славянам и европейцам, по русским изуверам и пустынножителям, по священникам; сильно, между прочим, попадается на крючок иезуиту, пропагатору, поляку; спускается от него в глубину хлыстовщины - и под конец обретает и Христа и русскую землю, русского Христа и русского бога. (Ради бога, не говорите никому; а для меня так: написать этот последний роман, да хоть бы и умереть - весь выскажусь). Ах, друг мой! Совершенно другие я понятия имею о действительности и реализме, чем наши реалисты и критики. Мой идеализм реальнее ихнего. Господи! Порассказать толково то, что мы все, русские, пережили в последние 10 лет в нашем духовном развитии, - да разве не закричат реалисты, что это фантазия! А между тем это исконный, настоящий реализм! Это-то и есть реализм, только глубже, а у них мелко плавает. Ну не ничтожен ли Любим Торцов в сущности, - а ведь это всё, что только идеального позволил себе их реализм. Глубок реализм - нечего сказать! Ихним реализмом - сотой доли реальных, действительно случившихся фактов не объяснишь. А мы нашим идеализмом пророчили даже факты. Случалось.

Голубчик мой, не смейтесь над моим самолюбием, но я как Павел: "Меня не хвалят, так я сам буду хвалиться".

Но покамест нужно жить! "Атеизм" на продажу не потащу (а о католицизме и об иезуите у меня есть что сказать сравнительно с православием). Есть у меня идея одной довольно большой повести, листов в 12 печатных, и привлекает меня. Есть и еще одна мысль. На что решиться и кому предложить труды? "Заре"? Но ведь я беру деньги вперед, а там вряд ли дадут. Конечно, же обойдусь, может быть, без их помощи, но туда надо посылать готовую статью, а это тяжело. Чем жить, пока готовишь статью? Это и "Русский вестник" с лихвой мне даст (150 р. за лист, да еще вперед тысячами, по крайней мере давал). Окончание "Идиота" будет эффектно (не знаю, хорошо ли?). Но предлагать самому книгопродавцам второе издание - значит потерять половину. Надо, чтоб сами пришли, как всегда и было со мною, а придут ли? Я понятия не имею об успехе или неуспехе романа. Впрочем, всё решит конец романа.

Во всяком случае, прошу у Вас, друг мой, совета. Главного совета жду от Вас, когда прочтете окончание "Идиота". С января же я свободен, а не в моем положении сидеть сложа руки: надо жить и долги отдавать. Напишите мне, друг мой (между нами только одними) всё о "Заре", каковы ее денежные средства и может ли она выдать вперед, говоря вообще, и мне, говоря в частности? Я же Вам признаюсь, что для меня попросить вперед у "Зари" будет нечто слишком решительное. Оставлять "Русский вестник", хотя бы на время, несколько щекотливо, особенно оставаясь туда должным. (Если б я только знал личный взгляд на мое сотрудничество в "Русском вестнике"! Впрочем, конечно, знаю: дают деньги). Во всяком случае, напишите мне кое-что и об этом обо всем. Опять-таки тоже: хорошо ли самому кабалиться и лезть в исключительное сотрудничество, - тем более, если на него смотрят довольно хладнокровно. Отстал я ужасно от Вас - ничего не знаю. Во всяком случае, всё что я Вам написал, прося совета, - между нами.

Благодарю Вас очень, родной мой, что пристроили Пашу. Уж если у Порецкого не уживется, - то чего же ему надобно? Опять просьба, голубчик, опять просьба: я только что попросил у Каткова 100 р., с тем чтоб он выслал их на Ваше имя, а Вас умоляю еще раз быть так же бесконечно добрым, как Вы до сих пор ко мне были: эти 100 р. Паше и Эмилии Федоровне, по 50 руб. в каждые руки. Что делать, друг мой, невозможно! Паше-то надо хоть чем-нибудь помочь, а Эмилия Федоровна хоть и враг мой исконный (не знаю за что), хоть и ненавидит меня, но невозможно этот раз не дать ей хоть 50 руб. Ах, друг мой, Вы не поверите, что за глупость и что за наглость в этих головах. "Он, дескать, обязан нам помогать", - стала на том! Почему же, позвольте спросить, обязан. Я из сострадания, да еще единственно потому, что она жена брата, готов помочь чем могу, но обязанным себя отнюдь не считаю. Она основывается на том, что брат Миша посылал мне деньги в Сибирь. Но это было в сложности так немного, что я уже, по крайней мере, в пять раз более отдал и ему и им. Я в Сибири 2000 руб. за две мои напечатанные тогда повести получил, - не мог он мне всё помогать. Я еще при жизни его ему отдал. Она говорит про меня: "Он нас разорил, мы имели фабрику, жили богато; он приехал и уговорил начать журнал (чтоб печатать свои сочинения, которые в другие журналы не принимали; это прибавляет Владиславлев и, вероятно, про "Записки из Мертвого дома"). Но когда я приехал, фабрика была в упадке; папиросы, которые пошли вначале, совершенно лопнули под конец и были задавлены Миллером и Лаферм; долгов же было пропасть, и он всё охал, предчувствуя банкрутство. Всё это может засвидетельствовать Николай Иванович, его приказчик, который и купил на 2-й год журнала у него фабрику за 1000 руб. - всю фабрику! Это не великое богатство. Журнал основан был им и затеян по его идее и с 1-го года имел 4000 с лишком подписчиков, в продолжение 4-х лет, это значит minimum 20000 руб. серебр. чистого барыша ежегодно. На это существуют книги редакции, чтобы знать, да есть и свидетели. Журнал спас брата от банкрутства. Я же получал за всё мое сотрудничество никогда не более семи или восьми тысяч в год. Запрещение журнала разорило брата. Когда он умер, были долги. Скажите, ради бога, что бы сказало это семейство, если б я отказался продолжать журнал? Они закричали бы: у нас было состояние, да дядя, бывший пополам с братом (а я никогда не был пополам), отказался издавать и нас разорил. Это буквально слова Феди в клубе: у нас было имение, но дядя так плохо вел дела, что нас разорил. А я выпросил тогда у тетки 10000 и дал на журнал. Журнал же затеялся с общего совета всех сотрудников, на этом совете и они все участвовали: продолжать или нет? Решили продолжать; я и стал продолжать. Я с 10000 выдал 8 книг и заплатил множество долгов. Журнал не пошел, потому что думали, что я умер (ведь я это положительно знаю!), а не брат (нас всегда смешивали), да и редактором уж имя Достоевского не стояло. Лопнул журнал - и все долги на меня упали. Я после того моими сочинениями (продажей Стелловскому и "Преступлением и наказанием") еще 10000 заплатил. Остался теперь кончик, который не могу выплатить, а Эмилия Федоровна буквально говорит: он нас разорил; зачем он нам свои 10000 не отдал? Он обязан помогать потому, что брат его содержал, и проч. Хорошо! Ну, приеду в Петербург - другое пойдет. Я их наконец вразумлю. Оставил я им, уезжая, мою квартиру у Алонкина. С Алонкиным мы стали наконец знакомы приятельски, и хоть он как деловой человек и сердится на меня, что я не плачу (так контракт был, что с них он не имеет права требовать, а с меня), но все-таки во мне уверен и подождет. Но он требовал векселя от меня. Я ее просил сходить к Алонкину и предложить ему самому написать вексель, послать мне за границу и я бы воротил подписанный. Она обиделась и не пошла, - обиделась тем, что будто бы я не хочу их на квартире держать, тогда как Алонкин не хотел, а не я.