Мария Арбатова - Мне 40 лет

• Название: Мне 40 лет
• Автор: Мария Арбатова
• Издательство: ЗАХАРОВ ACT
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: ISBN 5-8159-0013-3

Автобиография — это не литература, а инструмент, с помощью которого можно вглядеться в события собственной жизни и принять их. Эта книга не претендует ни на что, кроме истории женщины, которой с самого детства было лень притворяться. "Фанатизм искренности я отношу не к личным заслугам, а к тому, что принадлежу к первому поколению, родившемуся без Сталина. Надеюсь, что книга эта — не только обо мне, но и о времени, эдакий стриптиз на фоне второй половины двадцатого века".

---

Кайф длился не больше месяца. В один прекрасный день нас просто не пустили внутрь, молодой человек в костюме и галстуке вышел на улицу к недоумевающей толпе и сказал: «Наверху деятельность творческого центра признана нецелесообразной».

И мы остались на скамейке с традиционным «Что делать?» на лицах. Но уже сколотилась компания, и не верилось, что вышвырнутые пинком молодые деятели культуры заплачут и разойдутся по домам. Пошли в секцию драматургии Союза писателей и сказали: «Вот, мы студенты Литинститута, сплошные гении, у вас тут столько места пропадает, пустите нас репетировать пьесы».

Результат был примерно как в «Кошкином доме», когда котята просятся к тёте-кошке. Пошли в ВТО, там тоже была секция драматургии и нам даже дали один раз собраться, поставили галочку и передумали. Пошли в ЦДРИ, там встретили пожилые злобные крашеные тётки и объяснили, что в стенах, где великие поют романсы и читают поэмы, появление самоуверенной молодёжи неуместно.

Самое удивительное, что в прессе, как, впрочем, и сейчас, стоял крик о кризисе в современной драматургии и об отсутствии пьес молодых. Мы приносили стопку рукописей, никто даже не брал их в руки. Критика читала только те пьесы, которые попадали на внутренние рецензии в министерство — за это платили 15 рублей за пьесу. Наши пьесы попадали в министерство с улицы, шли в общем потоке, и их рецензировали жёны и любовницы министерских чиновников. Случайно познакомившись с одной рецензенткой, я узнала, что она учительница физкультуры.

Как-то я предложила прочитать пьесу влиятельной театроведке.

— Ты что, с ума сошла? Я буду бесплатно читать твою пьесу? Я за этот вечер лучше кофточку свяжу.

Мы висели в вакууме. Писали пьесы, обсуждали их, но между нами и театрами стояли министерство культуры и цензура. Казалось, что есть какая-то особая маленькая дверь, как в «Буратино», и надо только найти холст, на котором намалёван очаг. Все восхищались моим «Завистником», но отзывались о нём как о чистой антисоветчине. Все удивлялись профессиональному мастерству «Уравнения с двумя известными», но были шокированы гинекологической тематикой. Марк Розовский, испытывавший перебор актрис в студии, попросил написать пьесу на одного героя и шесть героинь. И я написала «Алексеев и тени», современного Дон Жуана. Конечно, Розовский обманул. Но пьеса на шесть женщин и одного мужчину, казалось, должна была заинтересовать половину провинциальных театров. Машинистки тиражировали её, театры заказывали — никто не ставил.

Я не могла печатать стихи, я не могла ставить пьесы. Жизнь не позволяла ничего, кроме воспитания детей, домашнего хозяйства и романов. Из-за этого, как у всякого творческого человека, у меня были и депрессии, и суицидные настроения. Я особенно не делилась этим, поскольку терпеть не могла профессионально-сумасшедших, часами излагавших собственную психиатрию. Эдаких психов-эксгибиционистов, развешивающих нечистую душу клоками на окружающих. На мне была плотная маска человека, у которого всё классно, но если я себя кем и ощущала в это время в этой стране, несмотря на благополучную семью, то лишним человеком.

Со временем критики стали упрекать, что у меня что ни главная героиня, то обязательно Печорин в юбке. Но что я могла сделать? Со мной было именно так. Я не вписывалась в советскую жизнь, а энергетика у меня была о-го-го! Меня не устраивала жизнь, она не могла устраивать и моих героинь. Весь нереализованный социальный темперамент я конвертировала в душераздирающие романы. Растить близнецов было нелегко, но у меня была куча сил, я всё успевала. И не желала превратиться в медленно тупеющее приложение к собственным детям. В конце концов, Беатриче была матерью 11 детей. Мне говорили: «Что ты бесишься? У тебя всё есть: муж, дети, диплом, талант, успех у мужчин. Другие об этом только мечтают. Ты уже всё в жизни сделала, расслабляйся».

А мне казалось, что жизнь кончена, кончена, кончена… И я жила ею машинально, оживляясь только на собственных детей и романы. При этом мне не в чем было упрекнуть мужа. Он не мог дать мне то, что отнимало государство, он даже не понимал сути моей невостребованности. Мне было двадцать пять, и я отчётливо понимала, что прозябаю.

Возлюбленный, к которому я лезла с этим, однажды сказал, смеясь: «Твоя проблема в том, что тебе сразу нужна маленькая счастливая семья и большая несчастная любовь. У тебя два сценария столкнулись, как поезда, в лоб».

Почва моих депрессий ускользала даже от него.

Глава 15. ДЕД ИЛЬЯ, БАБУШКА ХАННА

Один возлюбленный хихикал надо мной, уверяя, что большая часть моих внутренних проблем — от половины еврейской крови, что в местном климате мне скучно, потому что пока русская женщина что-то подумает, что-то скажет и что-то сделает, еврейская успеет прокрутить всё это десять раз. Не знаю, хорошо или плохо быть полукровкой, поскольку всегда была только ею.

В семье Айзенштадтов существует легенда, которую рассказывал моему дяде — мой прадед. Дальний предок Айзенштадт возглавлял делегацию евреев к Ивану Грозному, просившую дать возможность евреям жить на территории России. Сей Айзенштадт был настолько умён, воспитан и образован, так хорошо говорил на нескольких языках, что Иван Грозный, совершенно очаровавшись им, дал согласие. Как звали Айзенштадта, что это была за интрига и из каких земель просители пришли, осталось тайной. Не исключено, что за этим стоит какая-то историческая правда, потому что в семье Айзенштадтов никогда не было склонности к хвастовству, а всегда наблюдался высокий коэффициент прибедняемости, результат не одного столетия еврейских унижений.

Я нашла замызганный паспорт на тоненькой гербовой бумаге, документ от 1 января 1904 года. Он выдан моему прадеду, борисовскому мещанину Иосифу Яковлевичу Айзенштадту, 42 лет. Вероисповедание иудейское, род занятий — агент, рост — средний, цвет волос — темно-русый. Иосиф женат на Марии, матери его пятерых сыновей: Самуила, Исака, Боруха, Ильи и Абрама.

Род занятий прадеда, обозначенный в паспорте словом «агент», остался в тумане. Он якобы занимался комивояжёрством, но на деле был революционным литератором и сидел в тюрьме за социалистические идеи. Я узнала об этом от своей английской тёти, в российских частях семьи об этом не принято было говорить, все были слишком запуганы. Надеюсь, со временем удастся перевести его книгу прозы и публицистики, изданную в Израиле. А в арбатской квартире под толстым слоем пыли я обнаружила листы бумаги, исписанные любовными сценами из жизни Серебряного века прадедовским почерком с немыслимыми виньетками.

О жизни семьи Айзенштадтов в городе Борисове я не знаю ничего. Судя по тому, что сыновья учились в престижных университетах Европы, водились немалые деньги. Самуил получил юридическое образование в Швеции, Исаак закончил два технических факультета Сорбонны, Борух изучал медицину за рубежом. В России в высшие учебные заведения брали только 5 % евреев, и состоятельные семьи старались выучить детей за рубежом.

Мой дед Илья Айзенштадт окончил в Петербурге гимназию с золотой медалью, и в 1914 году вместе с младшим братом Абрамом поехал в Палестину, где окончил школу восточных языков. Разъезжал по Европе, содержа себя на даваемые уроки. Потом решил учиться в Тимирязевской академии, чтобы поднимать сельское хозяйство на исторической родине. Академию окончил, но ни в какую Палестину его больше не выпустили.

В 1919 году в Москву из Борисова приехали его родители и купили четырёхкомнатную квартиру на Арбате, в доме № 8 Плотникова переулка, возле знаменитого борделя, стены которого до сих пор украшены барельефами отцов российской словесности в окружении дам лёгкого поведения. В квартиру, среди прочего, приобрели буфет, шкаф и стол, до сих пор украшающие мою комнату.

Дети потихоньку разъезжались. Уехал младший сын Абрам, стал преуспевающим апельсиновым плантатором. В 1925 году уехал строить еврейское государство Самуил, стал видным юристом, занимался политикой, баллотировался в премьер-министры и был членом какого-то совета ООН. Исаак остался в России, редактировал технические словари и, много зарабатывая, содержал родителей. Борух работал школьным врачом, в 1937 году его расстреляли как польского шпиона.

Моя бабушка Ханна родилась в 1894 году в Люблине. В Царстве польском было только два еврея, получивших право быть на государственной службе, одним из них был мой прадед. Сдав экзамен, Иосиф Зильберберг начал преподавать в ремесленном училище № 5 русский язык и математику.

Видимо, отсюда у бабушки Ханны такая чистая русская речь, а ведь она приехала в Россию уже взрослой девушкой. Перед войной даже с кем-то в соавторстве написала учебник русского языка.

Прадед Иосиф получал в училище 700 рублей в год. Жалованье носили каждое двадцатое число домой, это было событием. Получать можно было золотом и ассигнациями, золото не любили за вес. Семья состояла из 10 человек, включая прислугу, а работал один прадед. Зарплаты не хватало, и он давал частные уроки.