Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков

• Название: Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков
• Автор: Андрей Болотов
• Издательство: Терра
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-85255-383-2, 5-85255-382-4

Автор этой книги Андрей Болотов — русский писатель и ученый-энциклопедист, один из основателей русской агрономической науки.

Автобиографические записки его содержат материалы о русской армии, быте дворян и помещичьем хозяйстве. Он был очевидцем дворцового переворота 1792 года, когда к власти пришла Екатерина II. Автор подробно рассказывает о крестьянской войне 1773–1775 годов, описывает казнь Е. И. Пугачева. Книга содержит значительный исторический материал.

1738–1759 гг.

А. Т. Болотов

Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков

Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова: Описанные самим им для своих потомков: В 3 т. Т. 1: 1738–1759 / Вс. ст. С. Ронского; Примеч. П. Жаткина, И. Кравцова. — М.: ТЕРРА, 1993.

Часть выпущенных глав добавлена по:

Издание: А. Т. Болотов в Кенигсберге (Из записок А. Т. Болотова, написанных самим им для своих потомков). Калининград, Кн. Из-во, 1990.

Остальные главы добавлены по первому изданию «Записок» (Приложения к "Русской старине", 1870).

---

Не успели пруссаки начать из артиллерии своей производить по нашему фрунту прежестокую пальбу, а особливо из больших пушек, как ядра их и начали вскоре ящики, фуры и другие повозки коверкать, опрокидывать, разрывать и приводить в неописанное замешательство; а как лошади, оторвавшиеся от многих, перебесились и скакали прямо на фрунт и в ряды, то сие увеличило еще более и до того сделавшееся смятение и беспорядок, что командиры наши увидели тогда, но уже поздно, что они сделали очень худо. Чтоб пособить сему злу сколько-нибудь, встрянулись они только тогда гнать все сии лишние тягости и обозы вон из каре; но тем еще более все дело испортили и так себе связали руки, что как в самое время король прусский стал обходить наше правое крыло, чтоб ударить в нас, по обыкновению своему, косою линиею во фланг, а надеясь наверное нас разбить, восхотел, для совершенного нас погубления, сделать нам и самую ретираду невозможною, и для того предварительно послал легкие свои войска и велел все бывшие позади нашей армии мосты и гати через речки, ручьи и болота разорить перепортить, и выгнатые из каре, наши обозы, нашед их разоренными, принуждены были остановиться, и надвинуло их туда превеликое множество, то от самого того и произошла страшная и такая сумятица, что командиры наши хотя и видели тогда, что надлежало скорей позицию своего войска переменить, но сие было уже поздно и невозможно, ибо король, не упуская ни одной минуты, атаковал с величайшим усилием и поспешностью наше правое крыло и принудил тем ко вступлению в сражение, отчего и загорелся тогда вдруг прежесточайший огонь, как из пушек, так и из мелкого ружья.

У нас случилось тогда на сем фланге стоять, так называемому, новому шуваловскому или обсервационному корпусу, составленному хотя из наилучших, но никогда в деле и огне небывавших людей. Совсем тем выдержал оный всю жестокую прусскую пальбу с наивозможнейшею храбростью, и удержал все стремление на себя прусских гренадер, так что они принуждены были сперва остановиться; но как в самое то время конница наша, увидев обнажившийся прусский, левый фланг, пустилась на оный и храбро в него врубилась, то и расстроиться и податься назад. Не успел Фермор сие увидеть, как, сочтя сие, хотя и слишком еще рано, совершенною победою, велел в некоторых местах разорвать фрунт своего карея для пропущения конницы, посланной от него для преследования бегущих; по сие и испортило все дело. Ибо как она с превеликим криком и воплем поскакала и произвела собою страшную пыль и сию, к несчастию, вместе с дымом несло ветром на пашу вторую линию и произошла оттого такая темнота, что ничего вблизи было не видно — то помянутая вторая наша линия, сочтя ее неприятельскою, произвела по ней сильную стрельбу сзади, а подоспевшй на подкрепление прусским отступающими, войскам храбрый генерал их Зейдлиц, с своею конницею, встретил ее спереди и с превеликим стремлением ударил на нее тремя колоннами, то в миг была она не только опрокинута, но доведена до того, что она поскакала на собственную свою пехоту; а в самое то время напал на нашу пехоту сбоку и другой еще корпус прусской конницы, то и произошла оттого тут совершенная расстройка, и как в пыли и в дыму наши перемешались совсем с неприятелями, то и началось такое убийственное сражение, которого никакое перо изобразить не в состоянии.

Пруссаки, которым всем пред началом еще сражения накрепко подтверждено было не давать никому пощады, рубили всех, до кого могли только достигать их сабли, без всякого милосердия и с такою запальчивостью, что их самое пламя горевшей тогда деревни Цорндорфа не могло никак удержать; но несколько полков прусских драгун, проскакав сквозь пламень, напали также на нашу пехоту и производили убийство, а храбрый генерал их Зейдлиц, разбивши нашу конницу и кончив это дело, предприял другое и почти до того неслыханное дело. Он, схватя свой кирасирский полк, напал, с саблями в руках, на нашу главную батарею, из больших пушек составленную, и, овладев оною, пустился также на пехоту, и как сим образом была она и спереди и сзади и с боков атакована и поражаема немилосердым образом, то и неудивительно, что не помогла ей вся ее храбрость, но все наше правое крыло приведено тем в расстройку, и в такой беспорядок, что не было тогда уже ни фрунта, ни линий, но солдаты, раздробившись врознь, уже кучками перестреливались с пруссаками и не столько уже дрались, как оборотились и жизнь свою продавали неприятелям своим очень дорого. Сами пруссаки говорят, что нм представилось тогда такое зрелище, какого они никогда еще не видывали. Они видели везде россиян малыми и большими кучками и толпами, стоящих по расстрелянии всех патронов своих, как каменных, и обороняющихся до последней капли крови, и что им легче было их убивать, нежели обращать в бегство. Многие, будучи прострелены насквозь, не переставали держаться на ногах и до тех пор драться, покуда могли их держать на себе ноги; иные, потеряв руку и ногу, лежали уже на земле, а не преставали еще другою и здоровою еще рукою обороняться и вредить своим неприятелям, и никто из всех не просил себе почти пощады. С толиким остервенением дрались с обеих сторон в эту кропролитную битву.

А ко всему тому присовокупилось еще и другое несчастие. Как помянутым образом все наше правое крыло было спутано и разбито и многие загнаты были в болоты и прогнаты до самого обоза, то солдаты наши бросились на попавшиеся им на глаза маркитантские бочки с вином и, разгромя оные, пили как скоты вино сие и упивались им до беспамятства. Тщетно разбивали офицеры и начальники их сии бочки и выпускали вино на землю, солдаты ложились на землю и сосали сей милый для себя напиток из земли самой. И сколько померло их тут от вина одного, сколько погибло от единого остервенения вином сим, в них произведенного. Многие в беспамятстве бросались на собственных офицеров своих и их убивали, другие, как бешеные и сумасшедшие бродили куды зря и не слушали никого, кто б им что ни приказывал.

Вот что происходило на нашем правом крыле и как дрались тут с самого утра до половины дня; но на левом до сего времени не происходило еще ничего, но теперь дошла и до него очередь. Пруссаки атаковали и оное, но нашли тут уже не новокорпусных, а старые полки и людей, видавших уже неприятеля, и потому не только не в силах были их сломить, но и сами еще ими были опрокинуты и обращены в бегство. Уже бежали они при глазах самого короля своего как скоты, и наши гнали и побивали их без милосердия; уже загнали они их в болото и овладели их батареею; уже недостает очень малого к тому, чтоб произоитить в сем деле великому и для их крайне невыгодному перевороту; уже победа начала совсем склоняться на нашу сторону; уже находился сам король в таком опасности, что подле самого его побиты были его пажи, а один из адъютантов его взят в полон и он сам уже отчаявался совсем в победе — как вдруг скачет и сюда тот же Зейдлиц с своею конницею, и не только останавливает наших в стремлении, но и своих бегущих, и возобновляет опять всю жестокость сражения. Он выдерживает всю жестокую картечную оружейную стрельбу, по нем производимую, но нападает и сам потом на нашу конницу. Расстроившаяся их пехота опять строится и, ободрившись, подкрепляет его в нападении и возобновляет с нами опять бой. А все сие и произвело и на сем крыле такое же убийственное и беспорядочное сражение, какое было на правом нашем крыле и остервенение с обеих сторон было притом так велико, что найден был один из наших воинов, который, будучи сам смертельно уже ранен, лежал на умирающем также от ран пруссаке, и грыз его своими зубами, и что, наконец, дошло до того, что с обеих сторон расстрелян был уже весь порох и стали драться на шпагах и штыках и продолжали так, покуда наступившая ночь сему взаимному убийству положила пределы, и принудила как нас, так и пруссаков, выбившихся уже из сил, взять отдохновение. И тогда увидели, что обе армии в дыму и во мраке фрунтами своими перевернувшись стали на месте баталии поперек таким образом, что половина побитых и раненых осталась у нас, а другая у пруссаков и множество пушек наших досталось в руки пруссакам, а не малое число прусских досталось нам; а сие и было причиною, что обе стороны имели некоторое право приписывать себе победу, а в самом деле почти никто никого не победил. Совсем тем, мы на сем жестоком и кровопролитном сражении потеряли более, нежели пруссаки. Они потеряли убитыми не более 3,400 человек, да ранеными 7,000 и в полон попавшимися до 2,000, всего с небольшим 12 тысяч, да в добычу нами получено 26 пушек и несколько знамен. А мы убитыми одними потеряли до 10,000, да ранеными и в полон попавшими столько ж, так что весь урон наш простирался до 21 тысячи, в том числе множество генералов, штаб и обер-офицеров; из пушек же потеряли мы более ста, а знамен 37. И все сие произошло оттого, что разъяренный, злобою на нас, король прусский при начале еще сражения накрепко приказал не щадить нас ни мало.