Владимир Григорьев - Григорий Шелихов

• Название: Григорий Шелихов
• Автор: Владимир Григорьев
• Издательство: СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1956

Исторический роман посвящен Григорию Ивановичу Шелихову - русскому исследователю, мореплавателю, промышленнику и купцу.

---

Такие мысли, мешаясь с планами на будущее и теми распоряжениями, которые он намеревался сейчас же по прибытии в Иркутск послать Баранову в Америку, наполняли душу морехода, не имевшего записных книжек и навыка в обращении с ними. И когда только мысль может претвориться в дело, если подумаешь, что ведь не меньше семи тысяч верст сухопутного бездорожья и коварной морской бездны лежит меж Иркутском и Кадьяком — тем Кадьяком, где сейчас по его указаниям закрепляет Баранов фундамент русской мощи и славы?

Пасха в этом году была поздняя. Предпасхальную неделю Шелихов провел в дороге и в десятых числах апреля по крепкому еще снежному насту, покрыв белее четырех тысяч верст за четыре недели, въехал в Красноярск. Здесь он решил отстоять заутреню и провести весь первый день праздника в отдыхе за всю долгую гоньбу-дорогу. Ему не терпелось поскорей прибыть в Иркутск, обнять жену и детей, посоветоваться с Николаем Петровичем Резановым о дальнейшей судьбе дела, не встретившего в столице должной поддержки и сильных протекторов. Григорий Иванович словно предчувствовал, что судьба оставила ему малый срок для выполнения больших замыслов.

«Весна холодная и затяжная, если доскачу на Тунгуску до ледохода — дорога дней десять еще продержится — добрый знак: все сбудется, в чем удачи ищу!» — подбадривал он себя, превозмогая усталость и загадывая, как бывало делал мальчишкой, на «да» и «нет», на добрый чох и птичий грай.

В дороге, как в океанских странствованиях, Шелихов суеверно держался правила не изменять принятому решению: «Судьба ведет!» На второй день праздника, чуть свет, тяжелый от пасхального обжорства, — угощали неизменными и в Пасху сибирскими пельменями, олениной, гусиными печенками, подовыми пирогами с нельмой, — мореход выехал на свежих лошадях одолевать через Нижнеудинск и Балаганский острог последнюю тысячу верст, оставшуюся до Иркутска.

Дорога от Красноярска почти вся лежала через тайгу. Услышав, что на ней не то варнаки, не то медведи шалят, Шелихов решил подсадить на облучок к Никифору, разбитому и одуревшему от безостановочной гоньбы, такого же желтолицего ямщика-якута Митьку с винторезом.[59]

— Ежели до Тунгуски за пять дён доскачем и по льду благополучно на нашу сторону переправимся, по двадцать рублей каждому, ребята, отвалю и по ведру в Иркутске выставлю. Гони! — сказал Шелихов, забираясь в возок.

С гостями на трех тройках хозяин, красноярский старожил-купец Атмакин, провожал возок любезного друга Григория Ивановича Шелихова верст на двадцать за город, до сенокосной своей заимки. Да и как не проводить человека столь поднявшего, по мнению Атмакина, перед всем миром престиж сибирского купечества.

На двадцатой этой версте провожавшие, окружив с цветными бутылками в руках возок Шелихова, поднесли мореходу «посошок» на дорогу, выпили не закусывая, облобызались впоследнее, помахали вслед платочками и повернули в Красноярск — продолжать раздольное пасхальное гулянье в снегах, заваливших крутосклоны притаившегося в соснах и кедрах городка.

4

На пятый день гоньбы на сменных лошадях, разминувшись с полусотней тянувшихся по тракту попутных и встречных обозов, возок Шелихова докатился под вечер, после смены лошадей в Бардадыме, до места на берегу Верхней Тунгуски,[60] с которого начинался переезд по льду реки. Мореход не захотел здесь дожидаться утра, как советовал ему ведавший переправой нерчинский служилый казак Емельян Молодых.

— Весна — через короткое время лед тронется, под правым берегом полыньи открылись… Уйдешь под лед, неровен час, — обожди до утра, Григорий Иваныч! — говорил казак, хорошо знавший Шелихова и расположенный к иркутскому купцу, о подвигах и удаче которого был наслышан и много раз за последние десять лет встречал его на переправе. Но морехода трудно было переубедить в принятом решении, особенно ссылкой на риск и опасность. Одна только Наталья Алексеевна умела влиять на него.

Усевшись в возок, Григорий Иванович приказал Никишке спускаться на лед. Беззаботный Никишка только свистнул и, сдерживая на вожжах добрых сибирских лошадей, съехал на лед. Всматриваясь зоркими, будто волчьим огоньком отсвечивающими глазами в бурый след колеи, гнал он во тьме лошадей по зимней дороге через Ангару.

Переезд заканчивался благополучно. Но вдруг, саженях всего в пяти от крутого правого берега, под которым особенно глубока полноводная Ангара, раздался зловещий треск, всплески воды, и левая пристяжная исчезла во внезапно раскрывшейся черной полынье. Могучий мохнатый коренник, завалясь в бок и чуть не сбив с ног правую пристяжную, хрипел и рвался из упряжи. Вода заливала дорогу.

— Руби! Отдавай, руби! — крикнул мореход, во мгновение ока вываливаясь в воду вправо от возка. С быстротою рыси Никишка, выхватив нож, прыгнул с облучка на спину коренника и молниеносно перерезал сбрую около удил и валька пристяжной, тянувшей в полынью коней и возок.

— Й-ях! Й-ях, волки! — орал Никишка, сидя на спине коренника. На паре вскинувшихся в чудовищном рывке коней он сорвал возок с подломанного льда и выскочил на берег у самой воды.

Мореход, мокрый с головы до ног, стоял на двадцатиградусном морозе рядом с залитым водою возком. Лежавшая в возке шуба местами замокла и теперь, накинутая уже на плечи Григория Ивановича, ледяными тисками сжимала его тело.

Что делать? Вернуться назад к Емельяну, казаку-переправщику, чтобы согреться и обсушить платье? Не хотелось, — скажет: «Слушал бы меня!» Да и вторично вступать в спор с коварной стихией небезопасно — благо в этот раз целы выскочили…

Ближайшее жилье лежало верст за десять — сибирских немереных верст, — село Спасо-Никольское. «Не задубеть бы дорогой, — пронеслось в голове Шелихова, — на паре не шибко добежишь». Провалившаяся пристяжная не выбилась на берег, ее затянуло под лед.

— Вперед! Вперед, Никишка! Гони в два кнута! Пропадем, если глазом моргнуть не добежим до Спасского, — негромко сказал мореход, забираясь в возок.

Подгонять не пришлось. Никишка и Митька в подмоченных тулупах чувствовали себя плохо и побежали рядом с возком, помогая коням, с трудом выбиравшимся по извилистой дороге через тальник на крутой берег.

До Спасского добрались часа через полтора — в семь-восемь вечера, когда, по сибирскому обычаю, все село спало уже непробудным сном. У старосты Силантия, знакомого человека, к которому подъехал мореход, долго с недоверием переспрашивали: откуда, да почему, да кто такие поздние гости, вздували лучину, искали пимы.

Войдя в жарко натопленную избу, Шелихов отказался от еды и, выпив стакан водки, принесенной из возка, забрался на печь, скинул сушить мокрое, оттаявшее на нем платье, укрылся оленьей дохой и тулупом и сразу заснул как убитый. Никишка и Митька распрягли лошадей и, поставив их под навес — якутские кони не знают конюшни, — уселись за щи, вытащенные хозяйкой из печи, и долго еще рассказывали Силантию о пережитой опасности, а там и сами залегли на полатях отсыпаться за дорогу.

Ночью мореход почувствовал невыносимую жажду, озноб и жар в крови. Слезши с печи, разбудил хозяина, разыскал и одел с его помощью просохшее платье. Проснувшаяся хозяйка среди ночи растопила печь, запарила и напоила почетного нежданного гостя лесной малиной. Согнав Никишку и Митьку на лавки, Григорий Иванович улегся на полатях, где хозяйка приготовила ему постель.

Днем, превозмогая жар и головокружение, — никогда не приходилось переживать такое мореходу, — Шелихов купил с помощью Силантия левую пристяжную на место утонувшей и на следующее утро выехал одолевать последние триста верст, отделявшие его от Иркутска, от дома.

Сменив на увалах Прибайкалья две тройки, — добрая лошадь стоила тогда в тех местах от трех до пяти рублей, — Григорий Иванович на третий день по насту, начавшему проваливаться под лучами солнца, вкатил в Иркутск и минут через десять был на своем дворе.

На крыльцо выбежала, накрывшись только платком, Наталья Алексеевна и остановилась — ждала, когда же откроются дверцы и появится в них богатырская фигура, прогремит голос славного хозяина и друга сердечного.

Но дверца не отворялась, ее открыл, соскочив с облучка, Никишка. Озабоченно заглянув внутрь возка, он обернулся к ней лицом и махнул рукой.

Не помня себя от ужаса, в предчувствии недоброго, вихрем метнулась с крыльца Наталья Алексеевна и, перебежав в сафьяновых сапожках по навозным кучам двора, бросилась к возку.

На нее глядело из медвежьей шубы чужое и незнакомое старое лицо, мигали мутные, выцветшие, как будто ничего перед собой не видящие глаза.

— Григорий Иваныч! Гришата! — всплеснула руками Наталья Алексеевна, но тотчас же овладела собой и, сдвинув сурово черные брови, твердо сказала уже сбегавшимся к возку и окружавшим его людям: — Тише! Недужен Григорий Иваныч… С бережением выносите и в спальню… А Куч, где Куч девался? — растерянно оглядывая пустой возок, спрашивала она, только сейчас заметив отсутствие верного красного друга и слуги.